Грачев отвел взгляд от окна. Этот маленький пруд и старый парк с путаной сетью дорожек, причудливыми скамьями и клумбами больше не принадлежал ему. Он понял это сразу, заслышав знакомые шаги. Появление Роберта Филипса означало одно: едва начавшийся отпуск летел к чертям. Их разговор продолжался часа два. Они хорошо понимали друг друга. Без лишней прелюдии Филипс изложил суть дела и теперь медленно потягивал холодный кофе, разбавленный лимонным соком, оставляя подопечному переваривать сказанное.

Наверное, не случайно, именно в этот день, Грачев задумался об отставке. Несколькими годами прежде, когда он служил в гонконгском отделении по борьбе с терроризмом, все было понятнее и свежее. Он просто останавливал ребят, чьи интересы уж слишком разнились с интересами общества. Ему удавалось вершить это лучше других, и он гордился, что способен держаться на плаву в таком диком водовороте, как Юго-Восточная Азия. С переводом же в МСОСБ, он чувствовал только спертый воздух и подавляющую суету; суету на всепланетном уровне, то есть - глобальную. Хотя ему было еще далеко до сорока, он стал уставать и с все большим нетерпением ждать нескольких покойных дней.

Роберт Филипс встал. Он остановился возле камина и закурил, затем, упорно вглядываясь в лицо Грачева, как-то снисходительно улыбнулся.

- Пожалуй - все. Материалы, нужную информацию найдешь здесь. - Он демонстративно поставил на стол небольшой стандартный кейс.

- Надеюсь на тебя, Эндрю. Твои полномочия - вплоть до приостановки деятельности центра. Поддержка, содействие по первому требованию. Но не переусердствуй; нам не хватало еще нового скандала на пустом месте. - Он направился к выходу, обернувшись возле дверей, добавил: - Возможно, там… Там отдел представлять будешь не только ты. Все-таки очень странная история. Я очень озабочен этими, так сказать, чудесами.

Утро, теплое и тихое, Грачев провел в осмотре поселка. Осмотр был скорее вынужденным, - он разыскивал Луи, заодно пробовал выудить Грэга Мюррея.

Кристина за чашечкой кофе, который Андрей торопливо глотал, обжигая язык и морщась от чрезмерной сладости, сообщила: муж ее ушел на рассвете, около пяти. Потом, задержав у двери его руку, она добавила: - Ведь знаешь сам: исчезать - излюбленная манера Луи, как твоя - внезапно являться. Он не посвящает меня в свои дела и я, иногда, злюсь. С тобой было проще. Андрей… Тебя ждать к обеду?

В ее коротком прикосновении, словах было что-то мятежное и слишком знакомое, от чего он всякий раз спешил уйти. Андрей даже не помнил, что ответил, сбегая по ступеням в сад, и уже за воротами, оглушительно щелкнувшими тугой пружиной, понял: на обед не придет, как бы ему этого ни хотелось.

В дежурную часть он направился через поселок пешком, хотя быстрее, проще было позвонить туда, а там уже не его дело, где и как станут добывать Луи. Охранник, внимательно изучивший удостоверение, вежливо козырнул ему, доложил офицеру, но на вопрос, где находится майор Пэран, сконфуженно вздернул плечами, выискивая нелепые оправдания. О месте нахождения Пэрана не ведал никто из дежурной смены. Это было, по меньшей мере, странно. Если бы дело касалось ни конкретно Луи, Грачев

разразился бурей, однако он был достаточно искушен в привычках друга и не видел смысла бить тревогу.

Власть ночи была на исходе. Звезды блекли. Только самые яркие: близкие или могучие кололи небо синими лучами. Океан катил тяжелые валы, и небольшой корабль был в его объятиях хрупкой скорлупкой. Опадал, то шумно вздувался парус, а надломана, залеченная сплетением канатов, мачта стонала, будто вновь переживая недавние штормы. Только гнев стихий оставался за кормой; затерянная среди вод земля чудесно являлась в сумраке уходящей ночи.

- Хвала Силам Земли! - воскликнул человек в черном плаще. Теперь он не сомневался: впереди, там, у горизонта была Аттина.

- Вечным хвала! - вторил ему другой, длинные волосы развивал ветер. Лицо его было счастливо, а глаза с восторгом наблюдали вздымающиеся из волн горы. - Вот наша земля, Нуарг! Не мог я ошибиться! Буря застала нас у Фидовых островов. Я узнал их ночью, страшные в кипящей пучине и все же милые, после стольких дней! Аттла близка! Ты помнишь дымящиеся алтари, молитвы, печальный хор Ины? Помнишь, как мы уходили?

- Да, Криди. Только тогда мы были врагами. Море соединило нас. Похоже, для того, чтобы вновь выплеснуть на возлюбленный берег. Многих, многих уже нет: Их могилы в темных глубинах и в плачущих лесах Леумы. Пепел других развеяли ветры. Но видят они сквозь грань рождения и смерти, видят и радуются с нами! Мы возвращаемся в родную гавань. Не во всем мысли наши похожи, но в наших жилах одна кровь.

Еще долго у левого борта, где находились оснастка последнего погибшего корабля, они стояли вдвоем: сутулый бородатый жрец в черном плаще и закаленный странствиями воин. Прекрасная гемма, свисавшая на золотой цепи, выдавала в нем человека знатного, возможно приближенного к роду правителя Аттлы. Волны качали и их влекли к берегу. За кормой оставалось два года путешествия, многие которое называли безумством. - Хвала Силам земли! - повторил один и спустился вниз. Кто-то коснулся его одежды, увлекая за собой, зашептал: - Время пришло, Нуарг! Эти воды хорошо известны матросам. Я ткну его кинжалом и скину за борт, - славная жертва Пее! - Он тихо хихикнул.

Стволы деревьев, мокрые от дождя и черные, обступали аллею хмурыми стражам. Холодный ветер срывал остатки листвы, бросал ее наземь пригоршнями, и она липла к ногам, засыпала подмерзавшие лужицы. Эвис Русс не чувствовала холода. Шаги ее были бодры, плащ распахнут, вопреки совету Нила Кована.

- Нил! - снова не сдержалась она, - осталось четыре дня! Всего четыре! Возрадуйся же! Это лучше, чем одиннадцать месяцев заточения, обещанных ВН-10! "БЕЛАКСИКА" - истинное чудо!

- Чудо в том, что дали ее вам. Она должна была достаться Совету по Астронавтике. И Олдан Корп мечет в нас молнии.

- Нил, признайся, ты добился этого? - Эвис сбавила шаг, пытаясь разгадать улыбку старика. - Вижу - ты. Ты всегда умел изменить решение в нашу пользу.

- С чего ты взяла, что я смею предоставить привилегии вашему Центру? Новейшие вычислители нужны всем. А член Общего Согласия всегда беспристрастен. Да, да! И его прошлая деятельность не имеет никакого значения.

Тьму сменил день. В один миг, будто взмах чудотворного крыла, возникло небо и зеленое, залитое солнцем взморье. Наградой за великие муки воздух врывался в легкие, насыщая их, как влага иссушенное зноем существо. Грачев очнулся. Впрочем, он, готовый умереть, сознание не терял. По-прежнему сжимая в ладони парализатор, он твердо стоял на ногах. Все объяснения случившемуся отходили на второй план. Он заставил себя не изумляться, а попросту холодно отслеживать перемены. Ведь то невероятное, к чему он готовился, чего тихо боялся, произошло. Гулид сыграл с ним свою нечеловеческую шутку, и теперь оставалось плыть по течению, стать самому водой и в нужный момент найти силы сделать шаг против.

Раньше, чем траву, раньше, чем высокие деревья и солнце, слепящее с вершины утеса, он увидел даму, стоявшую совсем рядом. Но прошла не одна минута, пока он повернулся к ней и как бы невзначай сказал:

- Грачев. Андрей. МСОСБ.

Она безразлично кивнула, отошла и опустилась наземь среди голубых цветов.

Чувствуя себя неуютно, Грачев сунул в карман парализатор и решился на возможно глупый вопрос:

Бамбуковый город готовился к торжеству. Из леса доставляли, указанные жрецами, породы деревьев - огромные, лишенные ветвей. За воротами их распиливали на кругляки, тесали под доски и волокли к площади. Туда подвозили бочонки с маслами, амфоры с винами да душистыми смолами и сборы трав для курений, упакованные в тюки. Второй день город был встревожен приготовлениями. Ведь следовало торопиться; даже жрецы Оканона не знали, когда наступит время, помеченное божеством, и новый Держатель Рода займет свое место. Давно умчались гонцы в провинции; ответом в город стекались обозы с овощами, кореньями, корзинами спелых плодов; через южные ворота гнали овец, туда же проводили повозки с грудами битой дичи: жирных антилоп и молодых пятнистых свиней, огромных белоснежных гусей, золотистых фазанов. Отдельными кучками, источавшими неприятный запах, лежали еноты. Для особо пикантных блюд припасли живых ежей и черепах. В закрытых корзинах с травой чабреца и ореховых листьев, свою участь ожидали тонкие изумрудные змейки. В жажде веселья, неистовых развлечений, предвкушая обилие еды, питья, сюда тянулся народ из окрестных селений, малых городов, разодетых роскошно и нище: кто в потертых кожаных рубахах с медными бляхами старых воителей или грубых туниках, серых, как пыльная дорога, плащах. Некоторые в легких аттлийских одеждах сказочно красивых и очень редких, въезжали верхом или на колесницах. За стенами пылали костры, и пьяные голоса под звуки свирелей затягивали пение. Дальше, удары в тугую кожу барабанов соединялись с криками куплетов ритуальных гимнов, сразу их подхватывала разгулявшаяся местная беднота. Если вчера нельзя было понять радость или горе после двух великих смертей стучится в сердцах преданных Единорогу, то сегодня на окраине у полуразрушенных бамбуковых хижин, все ждали пира, а уж заодно и Слова нового Держателя.

Входя в Дом Рода, Ваамкан оставил сопровождавших у дверей и в залу прошествовал один. Сквозь прорези в высоком вводе проникал свет, приглушенный красноватыми пластинами обсидиана. Казалось, над головой зачиналось багровое зарево. Ниже было привычнее и уютнее. Меж массивных колонн в чашах на треногах догорал огонь. Запах масла напоминал дом, а легкая примесь благовоний - внутренности святилища Крилоха. Ваамкан стоял в нерешительности, озираясь на затворенные двери черного дерева, обитые рисунком серебра, на посеребренные копьеподобные рога, торчавшие из стены, белые и кроваво-красные знаки пола - в сути законы из начала дней, но читаемые уже не так. Он прошел сквозь древние письмена до последнего ряда колонн. Теперь только семь ступеней отделяли от площадки с троном, ныне пустым. Идти дальше жрец не решился. Еще несколько дней назад он и думать не мог, что с подобными мыслями окажется здесь, перед этим грубым и царственным табуретом, вырезанный из странного камня, так просто и неправдоподобно. Крупные голубые сапфиры украшали его углы, топазы бесцветные, едва желтые, как ядовитый взгляд, привораживали.

Лицо Ваамкана выглядело бледным, углы губ дрожали, собирая капли пота, словно его тело лизнуло жало триоры. Он откинул полог одежды, извлек амулет - мешочек из кожи змеи и тогда даже улыбнулся. Сжимая рукой плод могучего колдовства, жрец повернулся к чаще с огнем.

- Ты сгоришь. Обратишься в пламя, смрад. Я жертвую тобой, хранивший меня! - произнес Ваамкан. - Жертвую… Но пусть твоя сила передастся мне! Не надолго, как вспышка молнии в потоке лет. Мне нужен этот миг или я погибну! Помоги последний раз!

Он разжал ладонь и развел руки, будто распятый, жадно вдыхая едкий дым, закрыв глаза, шепча молитвы. Вдруг осознание собственного величия нахлынуло волной, утвердилось.

Они спустились со склона по высокой, седой от росы траве, оставляя темные следы. Коней, еще перед рассветом, Тиохор отвел в стойбище горцев Имьях. Арум хотел побыть один, ему предстояло многое обдумать, держа путь в долину. Но вездесущий пастух, данный в проводники, оказался не в меру болтлив, докучая россказнями или назойливо вопрошая о разном - земном, небесном по ту сторону Ильгодо, пока аттлиец грубым словом не заставил его замолчать. Наступила благодатная тишина, красный диск солнца показался из мглы, клубившейся над хребтом. Он напоминал о прощальном огромном кострище, сооруженном под телом Лонке. Отшельник умер, и дух его, отныне свободный словно ветер, летел в неведомые дали вселенной. Для Арума то было горькой потерей. За истекший год он полюбил старика, как успел полюбить не многих за свои тридцать лет. Встретились они, когда полуживой аттлиец выполз из Лабиринта, изнемогая от голода, жажды, дико взирая на разверзнувшуюся пропасть. В глазах его все еще скалились уродливые и прекрасные лики Ликора.

- Небо, оберегая, указало дорогу назад! Ты не готов пока. Пока! - подчеркнул старик, давая глоток кислого молока. - Однако найти выход оттуда, истратив запас огня, пищи, воды, ползти много дней в темноте, отпущено не каждому. Видно ты помечен. Ты, пришедший издалека, кому-то сильно нужен здесь! - он ткнул рукой в черное жерло пещеры, - Или там! - обводя растопыренными пальцами землю внизу, Лонкэ смеялся.

Многие дни с тех пор сын Тимора сидел на вершине утеса, наблюдая течение реки, мерцание звезд, слушая жизнь камней и шелест дождя. Он ждал обещанного прозрения, чтобы видеть вещи и себя в некой связи непонятной, таинственной, но так реально описанной Лонкэ. Всякий раз старик, пустив по ветру золу из очага, говорил:

- Ты не готов. С тобой люди, много людей. Они не идут с тобой, но они ждут тебя живым. Ты не готов пока!

И Арум покорно пребывал в ожидании. Желание скорее идти сквозь Лабиринт сменила жажда слушать отшельника. Он понял сам, что расшифровать знаки Ликора, пройти запутанными коридорами, точащими гору, ему еще не по силам, только чувствовал, как с днями приближается время, когда он, наконец, уяснит необъяснимый язык каменных лиц. Ночами он видел их. Слышал их шепот - отвечал. То мерещился невыносимый взгляд Тога, тогда Арум пятился и прятался глубже в сон. Он узнал многое, постиг простые науки, забытые то ли неизвестные Аттле и был уже не тем мятежным, восторженным безумцем, всего лишь бегущим от дома. Но вдруг Лонкэ умер… Внезапно, тихим вечером, сказав несколько фраз, над которыми аттлиец ломал голову до сих пор. Лонкэ был аоттом - рожденным на Земле Облаков; наверно поэтому сын Тимора поверил и подчинился ему, вопреки недовольству многих сопровождавших его долгий путь. Отныне он считал себя свободным в выборе, но, помня науку "не спешить", нося источник твердой силы, быть мягким, он спускался в долину, куда его призывал Истргдор.

Они поднимались дорогой, которой недавно шел Арум. Сотни, может тысячи до него - кто жаждущих величия, другие в поисках великого откровения. Но было ли то сокровенное знание под облаками? Неужели за века не стекло оно ручьем с гор?! Не разнеслось по всей Аттине дыханием ветра? Или действительно слова истины звучали не раз, а слышали люди лишь их обрывки. Шептали потом дрожащими губами в храмах. Однако эхо не принадлежит верно истоку, как и брызги потока, что сохнут на камнях. Наверное прав был Тарг, говоря: "… есть знания, обладать которыми дозволено только мертвым." Прав был и Грачев, утверждавший:

"… посвященный не опешит открыться, пусть даже доверяя."

Горы вставали вокруг, упирались вершинами в небо. По ночам острые пики обнимали синие звезды, и ветра с севера пахли не соснами, но их ветви они качали. Здесь земля соединялась с вселенной. Прекрасным и незыблемым казался этот союз, полный величия, чистоты и холода. Эвис жалась к Грачеву телом на ночлегах, в разломах скал или гроте. Он старался согреть ее лаской, словами. Хотя она редко слушала шепот его губ на своей щеке. Чаще она размышляла, как снова они далеки от мира людей и как мелочна мимолетна человеческая суета перед гордым забвением гор, воздвигнутым к звездам. Впрочем, люди-:… Эти вершины когда-то уйдут под воду. Океан сомкнется над ними, а люди по-прежнему будут. Будут славить и убивать великих, будут жить. Только единицы вопросят: куда ведет эта цепь превращений, где мертвое и живое в сущности равно. Мнящие себя мудрецами ответят…, каждый по-разному. Так будет еще многие тысячи лет.

Ей снились знаки в чертогах Атта. Миет-Мет, то вдруг отец и мать, которые когда-нибудь родятся. Тогда она плакала во сне.

Накануне ветер нагнал тучи и солнце сочилось сквозь них тонким расплавом железа, хотя над пиками восточных гор господствовала синева. Чисто блистательно струили свет ледники.

Грачев не забыл величественные вершины, что несколько дней назад они обходили крутыми перевалами указанными имьяхицами. Теперь другая страна, другая природа были вокруг.

Он повернулся к Дому Тога. Фасад, высеченный в скале, выделялся пилястрами, все шире и массивнее расходящимися от портала с рядами суровых статуй, аркой уходящей, прочь аллеей. Когда Андрей оглядывался, он всякий раз ощущал себя вне закона, будто тело его по-прежнему было втиснуто в эти строгие торжественные формы резанного камня, а душа при этом грубо выдворена оттуда.

Зеленые холмы и лес, горы за границей плато не возвращали покой. Мерещилась открытая пасть чудовища и неотступное внимание бородатого жреца.

Теперь, когда испытание кончилось и он, к своему удивлению мог вдыхать свежий ветер, он задавался вопросом: почему же пещерная тварь не разделалась с ним? Небито ее откровенным намерениям помешала Эвис?

Охотник должен был ждать их у источника Нидри рядом с главной площадью Ану, чтобы проводить к святилищу пикритов или "отвлеченных", как чаще называли трактовавших иначе начальные апокрифы и чтущих древних богов.

Если подняться на холмы у западной окраины города, то у подножия желтых скал виделся храм с коническими башнями и расколотые временем гигантские идолы. Порой оттуда доносился зов гонга и в небо поднимались сизые дымы жертвенных костров. Из жителей Ану мало кто общался с теми людьми, ведущими непонятную жизнь, даже в пещеру сторожа Хорв спускавшихся в ночи полной Луны, голося песни без слов. Впрочем служители Тога не возбраняли такого изменения обряда, говоря, что двери их Дома распахнуты всегда для всех.

Хетти часто появлялся в обители пикритов, не чуждаясь связи с ними. Даже, похоже, водил дружбу с некоторыми: Он как-то упомянул Эвис о них, думая, что услышать рассказы о давно ушедших днях от людей не подчиненных Ланатону хронавту будет более интересно, чем утомительное чтение в хранилище манускриптов.

Направляясь к мосту через речку, Грачев сожалел, что в Ану отсюда одна дорога, неминуемо ведущая мимо земельных угодий. Кени. Он испытывал к аттинцу неприязнь, величая его сквозь зубы наглым шутом, и едва сдерживался" когда Эвис вторила неприятному остроумию или, тем более, участвовала вечерами в играх на берегу пруда. Играх, по мнению Грачева, глупых и непристойных. Его возмущало, как она, будучи весь день на его глазах строгим исследователем, полным глубоких размышлений, вдруг неузнаваемо преображалась, предавалась легкомысленному веселью в компании подобных Кени, диковатым состязаниям, позволяя измазывать себя глиной и украшать гирляндами водорослей. Он не любил этих сцен, уязвлявших его мужское самолюбие, но старался не говорить ей ничего, зная: дитя другого времени не поймет его так, как он бы хотел. Земля аоттов по разному приняла их. Изо дня в день Андрей заставлял себя привыкать к этому. Привыкать даже к тому, что после длительного путешествия через горы и Ильгодо, сблизившего их тяжкими испытаниями, они отныне не часто оставались наедине, и мысли их в большинстве обращались уже не друг к другу, а к конечной цели, была ли она в Ланатоне или еще где-то, но рядом.

За мостом начинались виноградники и разделенные узкими каналами квадраты полей. Между кучками увядшей ботвы темнели спины нутов, тех, что пожелали оставить лесную жизнь в лишениях, и стали счастливы простым трудом для людей. Мыча односложный мотив, они рыхлили землю и провожали любопытными взглядами двух путников. Проходя здесь. Грачев всякий раз с жалостью смотрел на них. понося слепую природу, сотворившую существа способные, наверное, по-человечески чувствовать, страдать, но не обладающие достаточным разумом, чтобы порвать круг животного рабства.