Правление императора Мэйдзи (жил: 1852–1912, правил: 1868–1912) выдалось длинным. Настолько длинным, что ныне оно кажется более продолжительным, чем длина его человеческой жизни. Это впечатление обусловлено тем, что за сорок пять лет правления Мэйдзи его Япония пережила поистине драматические перемены. В середине XIX века она представлялась Западу несостоятельной во всех отношениях окраиной «цивилизованного» мира. Однако уже к началу ХХ столетия Япония превратилась в мощное государство, в полноправного игрока на карте мира. Если раньше японцы говорили об угрозе, исходившей с Запада, то после побед Японии над Китаем и Россией настало время опасаться и саму Японию. Всего за одно поколение страна сумела создать современную промышленность и армию. Всего за одно поколение прежний комплекс неполноценности был преображен в комплекс превосходства. Люди, обитавшие на архипелаге, до правления Мэйдзи не называли себя японцами. Они соотносили себя с родной деревней и княжеством. Всего за одно поколение они осознали себя как японскую нацию. Когда в 60-х годах ХХ века Япония начала превращаться в супермощную экономическую державу, заговорили о «японском чуде». Но на самом деле «чудо» случилось еще в правление Мэйдзи. Основа послевоенных успехов Японии была заложена именно при нем.

В соответствии с традицией, которая делает особый акцент на идее преемственности, в имени Мэйдзи значился иероглиф, взятый из имени его отца Комэй (букв. «сыновний долг и свет»; годы жизни: 1831–1866, годы правления: 1847–1866). Это иероглиф «мэй» – «светлый», «просвещенный». Таким образом, имя Мэйдзи означает «светлое правление».

Несмотря на сходство имен, отец и сын существовали в совершенно разных измерениях. Комэй прожил свою жизнь в «тени», он был скрыт от людских глаз стенами своего дворца в Киото, военное правительство (сёгунат) в Эдо (впоследствии Токио) запрещало императору покидать пределы резиденции, и его «свет» можно воспринимать только метафорически. Это «свет», который исходил от особы императора и проливался только на его ближайшее и очень немногочисленное придворное окружение. Оно и только оно могло наблюдать за императором, поведение которого было обставлено строжайшими запретами. На него нельзя было даже смотреть, ему был противопоказан даже солнечный свет – выходя из полутемных дворцовых помещений в сад, император находился под защитой магического зонта, оберегавшего его от зловредных флюидов.

Мэйдзи родился еще «в эпоху тени», но он прожил свою взрослую жизнь «на свету». После того как в 1867 году он занял место своего отца, подданные смогли увидеть его – на улицах и площадях, на военных парадах и маневрах, на вокзалах и выставках достижений японского народного хозяйства, в театре, на ипподроме, в цирке… И он тоже видел своих многочисленных подданных. Он был первым из японских императоров, кто смог воочию убедиться, что они действительно существуют.

Метафора «света» и «тени» применима не только по отношению к императору, но и по отношению к стране в целом. С точки зрения Запада, вся Япония до середины XIX века тоже находилась в «тени»: минимум контактов привел к тому, что сведения о Японии были фрагментарны и зачастую не соответствовали действительности. Европейцы не знали ни вековой истории Японии, ни ее блестящей культуры. Книги о Японии были настоящей редкостью. И. Гончаров уподоблял Японию запертому ларцу с потерянным ключом.

Главные события этой книги происходят в двух городах – Киото и Эдо (Токио). Поэтому перед началом основного повествования я решил познакомить читателя с этими городами. Знакомство с местом действия позволит лучше понять и то время, в котором наслаивались события правления Мэйдзи.

Японский император проживал в Киото. Город был основан еще в 794 году. Тогда его назвали Хэйан («столица мира и спокойствия»). Но к концу XII века его стали называть просто Киото («столичный город»). Это название он сохранил и в XIX столетии.

Строители Хэйана считали, что образцом для города служила столица Танской империи – Чанъань. Сходство японской и китайской столиц видно в следующем: прямоугольный план (5,3 км с севера на юг и 4,5 км с востока на запад), местонахождение императорского дворца на севере, широкий (85 м) проспект Судзаку, который делил город на две симметричные части (западную и восточную), пересечение улиц и переулков под прямым углом.

Однако между Хэйаном и Чанъанью были существенные различия. Площадь Хэйана составляла всего около трети территории китайской столицы. Чанъань была обнесена пятиметровыми стенами, которые охраняли ее от кочевников, а Хэйан такими стенами окружен не был. Лишь возле ворот Расёмон на юге города «высилась» стена высотой всего в два метра – она служила лишь символическим прикрытием столицы. Эта стена пришла в ветхость уже к началу Х столетия. К счастью для Японии, грозных кочевников в стране не было. Население Чанъани составляло более одного миллиона человек, число жителей Хэйана – около 150 тысяч. Население Киото увеличилось до миллиона только в 20-х годах ХХ века. В XVIII – начале XIX века его население составляло около 500 тысяч человек.

Предыдущая японская столица Нара (710–784) возводилась в соответствии с теми же самыми принципами, что и Хэйан. Поэтому в самых общих чертах Хэйан, может быть, больше напоминает Нара, чем Чанъань. Сопоставимым было и население – в Нара проживало от 100 до 200 тысяч человек. Но политической элите было милее, чтобы Хэйан сравнивали с китайской столицей – ведь именно Китай считался в то время законодателем дальневосточных мод.