Я хорошо помню, что научился читать, когда еще не стал первоклассником. Хорошо помню также, что первой книжкой, которую мне подарили, были не сказки с картинками, а... стихи Пушкина, и открывалась она волшебными, а тогда еще и таинственными для меня строчками: «У лукоморья дуб зеленый...» Через день я знал их наизусть и все-таки снова и снова брал в руки заветную книжку — столь очаровали меня, казалось бы простые на первый взгляд, слова. Я, конечно, понимал, что это тоже сказка. Вздумай кто-нибудь из старших сказать мне тогда, что и лукоморье, и дуб с золотой цепью находятся совсем рядом с нашей станицей, я посмеялся бы над ним: не таким уж наивным бывает человек, если пошел ему восьмой год.

Не сразу и не вдруг можно понять, что даже самая красивая сказка, сколько бы ни было в ней вымысла, никогда не бывает просто выдумкой. И тот, кто сказал бы мне в детстве, что лукоморье неподалеку от моего дома, сам того не ведая, не обманывал меня. Оно и в самом деле было близко, только узнал я об этом много позже, став взрослым.

Каждый из нас, одолев букварь и «Родную речь», зачитывался приключениями Робинзона и «Островом сокровищ», Майн-Ридом и Купером и, конечно же, с тихой грустью сознавал, что не осталось уже на нашу долю ни необитаемых островов, ни зарытых неведомо где кладов — все уже давным-давно исхожено и открыто. А ведь невдомек каждому, что удивительное совсем-совсем рядом, стоит лишь зорче посмотреть вокруг да послушать. И красоту неповторимую только в родных местах сыщешь, — об этом вам любой моряк дальнего плавания скажет, любой, самый что ни есть одержимый путешественник подтвердит. Одного жаль: не замечаем мы порой этой красоты будничной, повседневной и не ценим. А то и просто не знаем. Оттого и принимаем лукоморье за сказку...

Ведь в самом деле. Забросит вас судьба далеко от родных мест, встретите вы незнакомых прежде людей, подружите с ними, и непременно будете рассказывать им, как красив родной тихий Дон, как широки и неоглядны донские степи и щедра земля, какие добрые и сильные люди живут в наших краях и как умеют они трудиться, какие поют песни, хранят, передавая из одного поколения в другое, заветные сказы и легенды! Не только люди, но и седые курганы, разбросанные то всей степи, берегут эти легенды. Что знаем мы о них? Какие тайны скрывают эти безмолвные часовые степи? Кому суждено приоткрыть их?

Есть такие. Живет на свете неугомонное и неистребимое племя краеведов, и не знаю я страсти сильнее, чем та, с которой они никогда не расстаются: всегда и вечно искать, делать открытия. Когда я думаю о них, мне приходит на память старинная восточная притча. Послушайте ее.

Знаменитые пушкинские строки «У лукоморья дуб зеленый...» родились именно здесь, в придонских степях...

Об этом не сказано ни в одном из бесчисленных литературоведческих трудов, посвященных великому поэту. Я сразу же предвижу возражения пушкинистов и все-таки готов спорить с ними.

Мне скажут: поэма «Руслан и Людмила» закончена Пушкиным в марте 1820 года, пятнадцатого мая цензор Иван Тимковский подписал разрешение на выпуск ее в свет. А на Дону поэту довелось побывать лишь в начале июня.

Милая, родная донецкая степь... Я видел Кавказ и Карпаты, дунайскую равнину и волжский Плес, отроги Урала и ишимскую степь, Золотые пески Болгарии и озерный край Моравии, но ничего не встретил ближе и дороже, чем эти неоглядные, изрезанные косыми балками, вздыбленные крутыми холмами, вроде бы и совсем неприглядные места, где родился и рос. Уезжая за тридевять земель от родных мест, я всегда вспоминал степное разнотравье с пряным ароматом чебреца (его не спутаешь ни с чем другим на свете) и скупые краски этой степи, линявшие вместе с капризами не очень-то уютного для тех, кому степь вновину, климата.

Помню, однажды видел я эту степь в грозу, рвавшую в клочья низкое и темное небо, буйно гулявшую над Сокольими горами. В сущности, это вовсе и не горы, а куцая гряда холмов, протянувшихся в междуречье Донца и Быстрой. А в народе все-таки их зовут горами — для степи они и впрямь сойдут за великанов.

В краю этом грозы не редкость, но та, что мне запомнилась, не походила на другие. Было мгновение, когда вместе с ослепительной вспышкой молнии, с грозовыми раскатами, невзначай пригрезилось давнее, читанное про Сокольи горы в старых-престарых книгах: жестокая сеча Игоря Святославича с половецким ханом. Наверное, и тогда вот так же сверкала страшная молния в этой степи, и зарницы вырывали из темноты окрашенный кровью дикий ковыль да горький типчак. И, наверное, когда утихла стихия, сеча была уже позади, а луна, пробившись сквозь тучи, озарила бледные, полные сурового величия лица погибших витязей да орлов-стервятников, что бились за добычу.

Километрах в двадцати от города Морозовска, там, где студеные ключи изливаются в степную речушку Кумшак, высится древний курган. Зовут его в здешних местах Браткиным. А наречен он так, сказывают старожилы, в честь храброго есаула Степана Наумова из войска Стеньки Разина. Был есаул тот Разину роднее брата. Даже лицом и статью на него смахивал. Разин завещал ему: «Прилучится за меня быть тебе — надевай кафтан, как мой черной, шапку бархатную и саблю держи, как я, да голоса не давай народу знать: твой голос не схож с моим. В бой ходи, как я...» Под Симбирском Наумов спас Стеньке жизнь, и с тех пор почитал атаман есаула выше родного брата Фролки.

Из Паньшина-городка пришел Наумов со своим отрядом в верховья Кумшака и сложил голову в неравной схватке. Похоронили его в чистом поле посреди трех дорог, курган насыпали и нарекли Браткиным.

Сказывают также, будто зарыт в Браткином кургане клад разинский. Лет сто или двести назад копали курган охочие до кладов люди. Нашли ли, нет — то никому неведомо. Доподлинно известно другое — золотым кладом оказались здешние земли для бедноты, облюбовавшей почти полвека назад верховья Кумшака для первой на Дону коммуны. Давно уже распахана здесь целина, год от году крепнет многоотраслевое хозяйство колхоза имени Ленина, а легенда о разинском кладе все-таки живет...

Еще не утихли горячие споры вокруг этой удивительной находки, еще не сказала в этом споре ни одна из сторон определенное «да» или «нет», но одно уже совершенно бесспорно: геологическая наука стоит на пороге большого и очень ценного открытия.

А началось все в один из будничных, неприметных дней. Экспедиция геолога Василия Ружицкого брала последние пробы в рыхлых отложениях приазовской речушки Базовлука. Назавтра геологи собрались покидать порыжевшую и далеко не романтичную степь. И вдруг у самого плеса что-то ярко блеснуло. Осколок стекла? А может быть, просто кусок песчаника, отшлифованный потоком? Нет, совсем нет...

Ружицкий осторожно положил блестящий комочек на ладонь, легонько копнул песок, поднял другой — точно такой же, третий... Он не верил своим глазам. На ладони лежали чистейшие кристаллы алмаза. То, во что не верили и до сих пор не верят его коллеги, и в чем он сам был давно и твердо убежден.