Дженнифер задумчиво смотрела на тлеющие угольки. Она любила в одиночестве посидеть у камина в поздние вечерние часы, когда муж по установленному им самим распорядку занимается просмотром деловой корреспонденции, а сынишка с бабушкой уже разошлись по своим спальням. Когда-то отвлеченное для нее понятие "семейный очаг" приобрело конкретный смысл именно здесь, в старом фермерском доме под красной черепичной крышей, со стенами, выложенными из грубо отесанных больших камней.

Если снаружи дом выглядел неказистым и мрачным сооружением пуританской средневековой архитектуры, то внутреннее его убранство было вполне современным — удобная стильная мебель, хрустальные люстры, мягкие паласы. Кухня буквально напичкана разнообразной техникой, делающей, если верить рекламным проспектам, труд хозяйки не только легким, но и доставляющим несказанное удовольствие. Мать наотрез отказалась взять служанку, и все хлопоты по дому взвалила на свои плечи. "Компактные, бесшумные, превосходные по дизайну" тостеры, миксеры, грили, кофемолки, овощерезки, картофелечистки и прочая, и прочая приобретались любящим зятем, чтобы уменьшить физические нагрузки, которые были для тещи при ее слабом здоровье совсем ни к чему. Но здесь, на свежем воздухе мать чувствовала себя как никогда хорошо. Впрочем, наверное, исцеляюще действовал на нее не столько деревенский воздух, сколько обстановка внимания, доброжелательства и заботы. Ее расшатанные нервы наконец-то смогли успокоиться.

Уговорить мужа купить эту старую заброшенную ферму удалось Дженни с превеликим трудом. Когда они вернулись из свадебного путешествия, он загорелся идеей построить в Уиклоу роскошный особняк в викторианском стиле. Иногда он бывал не в меру расточителен, она же с детства привыкла считать каждый пенс. Вряд ли бы он отказался от своей дорогостоящей затеи, если бы Дженни не сыграла на одной его слабой струнке. Принадлежа к древнему знатному роду, муж очень гордился этим и испытывал благоговейное почтение к старине. Так что, когда он услышал, что ферма, которую она присмотрела, насчитывает чуть ли не пятивековую историю, проект с викторианским особняком был обречен на забвение.

Пожалуй, теперь муж любит дом в Уиклоу больше, чем эдинбургский. Тот, трехэтажный, помпезный, со львами у входа, в фешенебельном районе, примыкающем к главной улице шотландской столицы Принцесс-стрит, достался ему, что называется, готовеньким, а в этот вложено немало своего труда. Вот уж она никогда бы не подумала, что преуспевающий делец из аристократического рода умеет так ловко обращаться и с топором, и с молотком, и со столярными инструментами, названия которых ей даже не были известны. Он и с рабочими легко и быстро нашел общий язык. У Дженни, чье детство и юность прошли среди простых людей, не обремененных ни богатством, ни знатностью, этот демократизм вызывал уважение, убеждал лишний раз в правильности сделанного выбора, который дался ей ой как нелегко…

Угольки в камине почти совсем догорели, лишь изредка по черным головешкам торопливо пробегали фиолетово-оранжевые змейки. Дженни взяла щипцы, поворошила угли и бросила в камин еще три ольховых полешка. Ей нравился тонкий, чуть дурманящий аромат, который, сгорая, источает это неприметное скромное дерево. Один чурбачок сразу занялся огнем, но быстро потух, и его пришлось пододвинуть к другому, который загорался медленно, неохотно, но теперь горел сильным ровным пламенем. Третий же время от времени с треском выстреливал вверх огненные языки и целые фейерверки искр.

Этот день должен был стать самым счастливым в ее жизни. Самым счастливым, а не самым несчастным. Она ждала, что он будет наполнен восторгом, умилением и слезами радости на глазах. Так ведь, кажется, полагается чувствовать себя невесте на свадьбе, не правда ли? Однако переживания Дженни не имели с этим ничего общего. Она готова была застонать от отчаяния. Потеря иллюзий, растерянность, невыносимая жалость к себе — вот, что она испытывала. Какой уж тут на душе праздник!

Дженни забилась в глубину мягкого кожаного сиденья лимузина. Отрешенным взглядом смотрела она на пышные складки подвенечного платья из белоснежной шелковой тафты. Она не представляла, каким образом сможет заставить себя заговорить. А сказать нужно было всего лишь: "Я не могу выйти за него замуж". Дженни понимала, что рано или поздно эти слова все равно придется произнести, а пока они тяжелым молотом немилосердно стучали в голове.

Она почувствовала, как в груди начинает возникать щемящий холодок, какой бывает, когда летишь вниз на больших качелях. Чтобы избавиться от него, Дженни закрыла глаза и стала медленно считать в уме до десяти. Ей следовало уехать домой сразу, как только закончился девишник. Зачем она поддалась на уговоры Арабеллы? "Ну еще пара коктейлей… Ну, пожалуйста…"

Непоправимая ошибка. Лучше бы ей было ничего не знать. Дженни нервно провела языком по сухим губам. То, что рассказала Арабелла, лишило ее покоя на всю ночь. Чтобы заглушить невыносимые душевные муки, она готова была рвать на себе волосы.

Дженни бросила взгляд на отца. Красивый видный мужчина. Респектабельный, немного высокомерный. Он весь прямо-таки сиял от самодовольства. Удрученная его счастливым видом, Дженни не нашла в себе силы сообщить ему о своем решении.