Лука Лукич собирался на рыбалку. Узнав об этом, Коськина мать, неслышно ступая войлочными шлепанцами, вышла на кухню и, передохнув, сказала соседу:

— Может, и моего прихватишь?.. С лета покоя не дает…

Лука Лукич завернул кран и стал неторопливо вытирать мохнатым полотенцем красное от студеной зимней воды лицо и крепкую багровую шею с пятнышками несмытой пены. Брови его насупились, лоб посуровел — не хотелось брать на себя лишнюю обузу. Но прямо отказывать этой тихой, застенчивой женщине было неловко: как-никак, она частенько покупала у него рыбу, и ему не нужно было бежать с корзиной на базар и часами простаивать у скользкого прилавка. Жил Лука Лукич бобылем, хотя и был уже в годах, и жалостливая Коськина мать иногда стирала и штопала его старые, заношенные рубахи. И, когда он натягивал на свою широкую костлявую грудь чистую рубаху, что-то похожее на благодарность неуклюже шевелилось в его сердце.

Поэтому-то, когда соседка напомнила ему о Коськиной просьбе, Лука Лукич покрутил в руках полотенце и, стараясь говорить как можно мягче и доброжелательней, ответил:

— Муторное это дело, Даша… Да и сапоги нужны…