— И еще мор. — Смотрящий чародей сверился с картой, висящей на стене; на ней иголками были пришпилены полоски пергамента с неясными пометками. — Мор в Мыльняках.

— Мор? — задумчиво переспросил Филипп, заправляя за ухо темную прядь, вылезшую из растрепанного хвостика.

— Коровий, — нехотя пояснил смотрящий. — Дохнут одна за другой, там уже все село на ушах стоит, собрали гонца в Береговницы, приехали ко мне. Чуть не на коленях ползали: пошли им колдуна… А никого нет, хоть сам езжай!

— Что же не поехали? — удивилась русоволосая девушка, похожая на Филиппа, как сестра.

Смотрящий Береговниц и окрестных деревень Павелий лишь ус дернул:

До Инессы отсюда десять дней пути. Если верхом. Но если сплавиться по Урмале — уже на сутки меньше, а если в Роканке — небольшом городке на север по течению — воспользоваться штатным телепортом, то сократится еще на четыре. Именно так мы и рассчитали дорогу. Но, как известно, колдуны предполагают, а сила располагает.

В Береговницах причал смыло еще весенним паводком, а восстановить руки не дошли. Мы поехали до Боровой переправы, где ходил межбереговой паром, соединяя рассеченные рекой концы восточного тракта, самого оживленного в Велмании. К другому берегу приставала баржа, на которой мы собирались доплыть до Роканки.

Стрелка, кобылка колдуна, начала хромать к вечеру, когда до переправы оставалось пару часов езды. Лошадь сначала оступалась, но послушно рысила, а потом заупрямилась и перешла на шаг. Майорин осмотрел ногу и недовольно цокнул языком.

— Подкова отошла, придется искать кузнеца.

Кузнеца мы нашли в селе у переправы, но добрались туда уже к сумеркам, подстраиваясь под тяжелый шаг охромевшей кобылы.

Луна висела в предрассветном ярко-синем небе на западе. На востоке пролитым молоком расползался рассвет, на фоне которого темной громадой встала Роканская крепь. Листва деревьев, будто напитавшись лунным светом, мерцала потусторонней зеленью, шевелясь под слабым ветерком.

Прибытие в большие поселения всегда подгадывали к рассвету. Путешественники вполне могли выспаться и на барже, а наутро могли заниматься своими делами, не теряя времени. Народ уже начал просыпаться, ворочаться на сукне отрезов, зевать. Кто-то вез с собой слуг, и слуги уже двигались бесшумными тенями, таская воду — ополоснуться, одежу — сменить дорожный костюм на городское платье. Тем, кто путь в Роканке не заканчивал, нужно накормить и напоить лошадей перед дорогой.

Я откинула покрывало и поежилась — согретого теплой шерстью тела тут же коснулся свежий ветерок, с трудом подавив желание нырнуть обратно и не вылезать, пока не стукнут о причал сходни, не зацокают копыта. Подхватив ближайшее ведро, я бросила его за борт и уже почти подтянула к себе, когда рядом раздалось бодрое журчание. Я повернула голову. Парень заспанно улыбнулся, стряхнул прилипчивые капли со своего достоинства и сунул его в штаны. Умываться водой Урмалы мне расхотелось, но, совладав с желанием бросить полное ведро в воду вместе с веревкой, я вручила его парню, испортившему мне удовольствие. Он поблагодарил. Сочтя месть свершившейся, я побрела в трюм. Искать колдуна здесь бесполезно. Майорин был знаком со смотрящим баржи, и тот пригласил его к себе в отдельную клетушку в трюме.

Кони волновались, они чувствовали окружающую их воду и рвали повода. Собственно, колдун и нужен был для того, чтобы успокоить взбесившуюся животину или унять хвори людей. В гипотетическое нападение разбойников мало кто верил. Впрочем, за помощь смотрящему половину проездной платы Майорину простили.

Пеструшка, сонная от чар, даже не особо скребла копытами по полу, почуяв меня. Сиротливо заржала Стрелка, но стоило засыпать в кормушку овса, успокоилась, жадно заглатывая корм. Овес, размоченный водой, прилип к розовому носу, сделав лошадь колдуна еще больше похожей на поросенка. Жадная Пеструшка ухватила меня за карман куртки, мерзавка почуяла, что там припрятан кусок хлеба — думала побаловать норовистую лошадку, когда сойдем на берег. Благополучно.

Весна на севере наступала медленно, робко шагая по снегу босыми ступнями, но в неглубоких следах девичьих ног оставалась талая вода. К ней жадно тянулись первые ручьи, голося раззадоренными петухами и силясь друг дружку перекричать. Под их отчаянным натиском не выдерживал снег, сдавалась усталая зима. Нежными руками Весна расправила первые травинки, подняла слабые стебельки подснежников, выпустила из почек светло-зеленые лепесточки.

Но как любая девица, была Весна влюбчива да ветрена. И красавец Лето в этот раз захватил ее с наскока, поглотив без остатка, обжигая жаркими объятиями июньских лучей тонкую прозрачную кожу.

Когда мы повернули коней на юг, прочь из Кордера, Лето только обнял сговорчивую подружку. Но через неделю пути я почувствовала его горячее дыхание и на собственной коже, с каждым днем темнеющей под нещадно палящим солнцем. Коса натирала шею, а черноволосый Майорин крепился, казалось, только из самолюбия, хотя голову пекло даже мне, несмотря на быстро побелевшие пряди, до которых удавалось дотянуться обжигающей руке Лета.

Высушило солнышко и землю, и траву, отчего первая растрескалась, а вторая пожелтела и пряно пахла сеном. Селяне только за головы хватались от такой погоды и с ужасом косились на горящие леса, боясь, как бы и до полей не добрался огонь. Боялись и купцы, зная, что могут остаться без товара на осень. Боялись и предпочитали с эдакой напастью бороться самыми надежными, пусть и дорогостоящими методами. Так что ни колдунам из Инессы, ни цитадельским магам маяться от скуки не пришлось. Вернувшись из Сауринии, мы с Майорином кочевали от села к селу, туша, заговаривая, отгоняя огонь. Колдун все чаще печалился о нежити и нечисти, и неспокойное кладбище в Лосином логу стало лучшей новостью за прошедшие несколько недель. И кабы не преследующий Майорина лошадиный рок — охромевшая кобыла, были бы там. Но с судьбой споры всегда проигрышны, и в этот раз лошадиная хромота завела нас в Выбеленки — широко раскинувшееся богатое село на берегу речки Беленькая.

Лето выдалось суматошным: от пожара к пожару. Но где-то к началу августа жара начала спадать, а уже в середине зарядили дожди, серым туманом заволок Велманию влажный морок. Ночевки в лесу превратились в пытку, когда кажется, что никогда уже не попадешь в долгожданное сухое тепло. Я сдалась к середине сентября и начала тихо скулить о теплом домике, хоть где-нибудь. Майорин будто ждал подобной просьбы, и быстрые кони за седмицу домчали нас от границы с Луаром до Мертвого перевала в Черных горах, а через четыре дня мы уже въезжали в западные Вирицкие ворота…

Утро началось с предсмертного хрипа.

— Воды… — простонала я. Но поднести умирающей стакан воды было некому.

Я открыла глаза. Потолок вроде бы знакомый, кровать тоже. С кряхтеньем я собрала свое тело в кучу и сползла с кровати. За окошком стояла октябрьская темень, дождик колотил в стекло, просясь в комнату. Ощупью я добралась до кухни и жадно напилась.