Манифест персонализма

Мунье Эмманюэль

Издание включает важнейшие произведения Э. Мунье (1905–1950), основоположника и главного теоретика французского персонализма. Созданные в драматический период истории Франции они ярко передают колорит времени. В них развиты основные темы персоналистской философии: духовных мир личности, межчеловеческое общение, свобода и необходимость, вера и знание, выбор и ответственность. С позиций личностного существования рассматриваются также проблемы социальной революции, государства, власти, демократии, национальных отношений. Главной же темой остается положение личности в современном мире, смысл ее жизни и деятельности. Большинство произведений, вошедших в издание, впервые публикуется в переводе на русский язык. Для читателей, интересующихся историей современной философии, проблемами культуры.

От редактора fb2 — требуется вычитка по бумажному оригиналу.

Личность в современном мире

В октябре 1932 года в Париже вышел в свет первый номер журнала «Эспри» («Esprit» — «Дух»), основателем которого был двадцатисемилетний французский философ Эмманюэль Мунье (1905–1950), католик по вероисповеданию. Вокруг журнала объединилась молодая интеллигенция — философы, публицисты, писатели, литературные и художественные критики самых разных ориентации, озабоченные судьбой современного человека и цивилизации, переживавших глубокий экономический, политический и духовный кризис.

Рождение «Эспри» свидетельствовало о появлении на философской арене нового течения — французского персонализма, которому вместе с феноменологией, экзистенциализмом и неотомизмом предстояло составить целую эпоху в интеллектуальной жизни Франции первой половины XX века. Центральной проблемой философии персонализма стал вопрос об универсальном развитии человека, о личности, что, собственно, и дало название этому течению (от лат. persona — личность). Имя Эмманюэля Мунье, основоположника и ведущего теоретика французского персонализма, прочно вошло в число наиболее влиятельных фигур в философии нашего столетия.

Э. Мунье — автор работ «Персоналистская и общностная революция» (1935), «От собственности капиталистической к собственности человеческой» (1936), «Манифест персонализма» (1936), «Персонализм и христианство» (1939), «Трактат о характере» (1946), «Введение в экзистенциализм» (1946), «Персонализм» (1949, русский перевод — 1992), «Надежда отчаявшихся» (1953, русский перевод — 1995) и др. В 1961–1963 годах в Париже вышло четырехтомное собрание сочинений Мунье (Emmanuel Mounier. Oeuvres), куда включены все его основные труды.

Французский персонализм создавался прежде всего как вариант социального христианства левой ориентации. В годы его формирования внимание его сторонников сосредоточивалось на злободневных событиях первой трети XX века: итоги первой мировой войны. Октябрьская революция в России и социалистические революции в Германии и Венгрии, экономический кризис капитализма 1929–1932 годов, наступление фашизма в Германии. В напряженной атмосфере 30-х годов руководимый Мунье «Эспри» звал верующих и атеистов к совместной деятельности на стороне прогрессивных сил, против того, что угрожало человечеству и его культуре, и прежде всего против фашизма. Идея вовлеченного в современность существования людей стала главенствующей в персоналистской философии, призывающей человека к осмысленному, творческому, гуманистическому выполнению своей миссии на Земле.

Мунье и его соратники — Ж. Лакруа, М. Недонсель, Г. Мадинье, П. Фресс, П. Рикёр и др. — признали равное право на существование различных мировоззрений, в том числе и атеистического. «Эспри» создавался как журнал, поддерживающий плюрализм мнений и оценок, объединяя вокруг себя людей различных вероисповеданий и неверующих с целью выработки всецивилизационного миропонимания. Основатель персонализма надеялся на то, что его журнал будет способствовать созданию нового поколения людей, занимающих ответственную позицию в мире, готовых осуществлять личностный выбор и вести общественно значимую деятельность независимо от их мировоззренческой точки зрения и отношения к религии, профессиональных занятий и классовой принадлежности.

Персоналистская и общностная революция

Mourner Ε. Révolution personnaliste et communautaire. Paris, 1935.

На русском языке публикуется впервые. Перевод В. М. Володина

Предисловие. В защиту детства одного века

Мне хотелось бы, чтобы дружески настроенные к нам читатели не отделяли нижеследующие строки от движения, символизируемого журналом «Эспри», которое вызвало их к жизни и продолжает публиковать свои идеи изо дня в день в течение трех лет. Я сам не смогу отделить то, что эти публикации дали движению, от того, что они от него получили. Стоящая под этими работами подпись отдельного автора почти ни о чем не говорит, ибо определенная часть моего поколения разделяет высказанные здесь позиции.

Считается, что у нашего поколения нет властителей умов. Так ли уж это плохо? Да, мы не получили должного образования, следовательно, мы не станем мудрецами, а наше время не будет классическим. Мы останемся людьми начинающими, несостоявшимися. Мы сделаем множество ошибок и ложных ходов. Лет через сто история предстанет логически ясной и простой и поколения, которые сумеют разрешить наши проблемы (смогут ли они разрешить собственные проблемы — это совсем другое дело), будут смотреть на нас свысока. Но, упиваясь своими успехами, они не смогут познать нашей радости — откровенной и легкой, идущей от осознания того, что мы — дети своего века, знающие, что сами не сможем пожинать плоды начатого нами дела, ни даже завершить его, а в том, что мы создадим собственными руками, нам не удастся найти ни умиротворения, ни спасения.

Эта книга списана с нас самих. Она создавалась по мере того, как мы вели поиски, и отражает нашу слабость, неуверенность, неумение быть логически последовательными и теоретически гибкими одновременно, а может быть, и противоречия, обусловленные нашим переходным возрастом. Даты, стоящие в конце каждой главы, показывают, что книгу эту следует принимать скорее как историю, имеющую продолжение, чем итоговый результат

[17]

. Мы говорим об этом не для самооправдания и не из ложной скромности; нами движет обостренное чувство существующего положения дел и понимание непомерности поставленной задачи. Теоретики, независимо от того, занимаются ли они преподавательской деятельностью или критическим анализом, не должны забывать об этом: всякая деятельность, которая сегодня не допускала бы критики, как никогда ранее, оказалась бы лживой. Мы чувствуем, что нам необходимо соблюдать сдержанность даже в отношении тех принципов, в которых мы более всего уверены. Именно со святым красноречием нам предстоит бороться, с самой его сутью. В таком вот положении мы находимся: мы начинаем свой путь в возрасте двадцати — тридцати лет, то есть тогда, когда еще нужно учиться жизни, прежде чем заявить о себе и приступить к действию. В этом наша слабость, но, быть может, это и единственный наш шанс.

Я произношу защитительную речь не в пользу нашей молодости, а молодости как таковой, не имеющей определенного возраста, той молодости, что, побеждая губительную силу привычки, достигается постепенно, с годами. Именно она определяет цену другой молодости и так или иначе объясняет свое порой насильственное вторжение в умиротворенные ряды взрослых людей.

Молодость есть молодость. Пристрастная, резкая, изобретательная, мятежная — так ее порой характеризуют, говоря о специфических чертах. Я совсем не хочу сказать, что подобные горькие добродетели являются последним словом духовности. Но если бы они не шли в атаку против оборонительных сооружений, возведенных зрелым возрастом, то что сталось бы с молодостью? Мы находимся в таком возрасте, когда еще может родиться порыв, способный преодолеть сдержанность и мудрость тридцатилетних, усталость сорокалетних, сонливость пятидесятилетних. Если в этом возрасте формирующийся человек не отрицает все и вся и если не возмущается, если занят только тем, что делает критические замечания и сверх меры заботится о гармонии интеллекта, не выстрадав до глубины души тяготы мира, значит, он, бедняга, несмотря на все прекраснодушие, уже чувствует приближение смерти.

I. Отправные линии

1. Возродить Возрождение

Мы говорим: первичность духовного — и сразу же ощущаем прилив бодрости. Дух — это дорогое нашему сердцу начало, такое привычное и такое родное. Говоря так, мы тем самым относим себя к порядочным людям. Кто сказал, что мир изначально не имел добрых намерений? Первичность духовного! Как бы ни кричали о катастрофе, наконец-то найдено одно из тех слов, которые несут умиротворение. Земля вновь станет твердой. Все разрешится, как в то мгновение, когда плач огорченного ребенка, его последнее всхлипывание тонут в ласковом объятии наших рук, самой нашей жизни.

Отнюдь нет. Вы услышите вопль, потому что слова эти уже не сотрясают небеса, не отдаются в сердцах. Это вопль непристойный, я знаю, но ведь и сердца тоже такие же, и чистота уже не в состоянии проникнуть в ваши нечистые сердца. Послушайте только тысячи таких голосов, вопиющих в замешательстве. Они взывают к духу, и зов этот конечно же мог бы быть естественным движением душ, но он тревожнее, чем тоска. Он рожден голодом и жаждой, кипением крови и муками сердца: такое вот успокоение мы вам несем.

Всюду тревога и возмущение. Так что же, готовиться к бою, взяв в попутчики отчаяние и страх, сплотившись в священный союз вокруг безликой материи, опошляя самое ценное, что есть у нас, дабы уберечь свою жизнь от самой жизни? Нет. Я призываю к бунту, если только он идет из самых глубин и обладает достаточной силой, чтобы разбить всеобщее безразличие. Но я боюсь, как бы он не захлебнулся в приступах панического гнева: возмущение — это не естественная реакция. Мы не будем мыслить в категориях отчаяния, так как в противном случае мы дважды нарушили бы верность духу.

Нас интересует не биологическое выживание. Со всех сторон мы слышим: новый кризис, новая война… цивилизация… человеческий род. Однако нам надлежит спасать нечто гораздо более важное, чем цивилизацию или жизнь биологического вида. Что может сделать жизнь, когда побеждает несправедливость? Нужно ли мученичество, если справедливое дело восторжествовало? Шум поднят вокруг того, что наши блага оказались под угрозой. Не будем потакать страху человека, который, вздымая руки к небу, не может отделить инстинктивные порывы от чувства растерянности и взывает к помощи духа, как только почует опасность, — так мы обращаемся к помощи костоправа, когда терпение оставляет нас. Мы знаем, что наша жизнь будет полной компромиссов авантюрой. Но мы не боимся ничего — ни бедности, ни одиночества. Мы ратуем за ценности иного рода, чем те, что ублажают наши чувства.

2. Персоналистская революция

Когда мы говорим, что в основе нашего социально-человеческого строя должна находиться личность, одни подозревают, будто мы стыдливо защищаем старый дряхлеющий капитализм, другие — что мы ставим на место капитализма культ фашистского сверхчеловека, третьи — что мы просто используем красивые слова, чтобы препятствовать пробуждению чувства общности, те слова, с помощью которых капитализм оправдывает независимость, ничегонеделание и всякого рода психологические выверты некоторых им самим созданных «счастливчиков». Персонализм действительно может говорить и говорит обо всем этом. Но тут необходимо внести ясность.

Когда мы утверждаем, что личность является в некотором роде абсолютным началом, это еще не значит, что она и есть Абсолют; еще в меньшей степени мы провозглашаем абсолютность юридического индивида, как это делается в Декларации прав человека

{11}

. Сообщество, понимаемое как интеграция личностей в единое целое при сохранении призвания каждой из них, является для нас, как это будет показано ниже, реальностью, то есть ценностью, приблизительно столь же основополагающей, что и личность.

И мы знаем, что ныне сообщество уже стало не менее известным и не менее подверженным опасности, чем личность. Если говорить кратко, то наша мысль состоит в следующем:

1. Личность никогда не может служить в качестве средства ни коллектива, ни другой личности.

2. Не существует безличного духа, безличного события, безличной ценности или безличной судьбы. Безличное — это материя, а любое сообщество является личностью личностей, в противном случае — это всего лишь число или сила, то есть материя

[20]

. Духовное равно личностному.

3. Общностная революция

Возрождение считают началом такой революции. Но не в меньшей степени Возрождение явилось точкой, с которой начался разрыв человеческих отношений, то есть началом индивидуалистического декадентства, который тяжким бременем давит на нас вот уже на протяжении четырех веков. В его истоках лежит нечто большее, чем простая претенциозность отдельного человека: личность в упоении раскрывала свои возможности, расшатывая устои зарождавшегося феодального бюрократизма, который стал подавлять духовное начало, как только оно утратило свою инициативу. Однако законодатели и денежные воротилы быстро укротили ее огонь: они создали новый бюрократизм, положили начало новому угнетению человека.

Наконец сегодня — новое восстание, новый бунт. В этом отношении фашизм и коммунизм сходятся. Они представляют собою первый всплеск огромной волны, которая начинает захлестывать всю Европу. Но здесь надо поостеречься и не допустить очередной ошибки: это второе Возрождение является столь же глубоким и, быть может, более значительным, чем первое. Оно, безусловно, подрывает не только индивидуализм: разве мы не знаем о существовании феодальных обществ, еще сохраняющих живучесть в XX веке? Но здесь на помощь пришла история. Началась невероятная суматоха. Люди, уставшие от своих психологических комплексов, измученные тщетными поисками уединения, пытаются осуществить самые отчаянные, быть может, самые безумные демарши, чтобы вновь отыскать путь, ведущий к сообществу. По существу все их намерения и все их усилия в определенной мере являются духовными. Но большинство из них в некоторых своих аспектах остаются также и опасными для духовности, ибо они или останавливаются на слишком низком уровне, или заходят в тупик. Но нельзя осуждать жизненную инициативу за то, что ее поджидают опасности. Вместо того чтобы ворчать по поводу этих усилий, а иногда и предавать анафеме пробуждение духа общности, как это делают многие профессионалы, стоящие на службе буржуазного спиритуализма, мы хотели бы определить свою ответственность перед лицом второго Возрождения.

Выше мы говорили, что необходимо вновь осуществить Возрождение. Его надо совершить в двояком плане, поскольку оно, как таковое, само является двойственным: персоналистским и общностным. Первому Возрождению недоставало персоналистского возрождения, а возрождение общностное оно вообще игнорировало. Вот почему мы его используем в борьбе против индивидуализма. Осуществить подлинное Возрождение мы сумеем только с помощью общностной революции. Постараемся не упустить его в свою очередь: в противном случае вскоре вновь придут законодатели и буржуа от коллективизма, похожие на законодателей и буржуа от индивидуализма, как и они, паразитирующие на великом деле и столь же вредоносные; к тому же существует вероятность того — если судить по темпам развития нынешних событий и верить пропаганде, — что их работа может растянуться на целые века.

Это путешествие в глубины истории понадобилось нам для того, чтобы расставить по своим местам внешне незаметные движения, к рассмотрению которых мы сейчас и приступаем.

4. Принципы объединения

Кое-кто может посчитать, что только что высказанные позиции стремятся возвратить правоту и жизнь старому спиритуализму. Но спиритуализм отдает нафталином. Народ с недоверием относится к нему, и он прав: слишком часто в спиритуализме эксплуатация прикрывалась маской добродетели. Философы сторонятся его, и они тоже правы: спиритуализм слишком часто становился прибежищем для расплывчатых мыслей и посредственных чувств.

Дело в том, что «спиритуализм» в том виде, как его понимали наши предки, знает только один тип объединения, наследовать который мы совсем не собираемся. В самом деле, попробуйте только заговорить об объединении сил, и вы сразу увидите, как вырисовываются два вида реакций. Первый привлечет к вам толпы докучливых людей с пылкими чувствами и смутными идеями, которые даже дышать способны только в общей сумятице. Второй, опасаясь первых, отдалит от вас даже тех, кто мог бы придать объединению прочность. Возможно ли избежать этого двойного недоразумения? Мы полагаем, что да.

В совершенном сообществе сотрудничество было бы всесторонним. Каждый реализовал бы себя, руководствуясь собственными требованиями, последовательно и абсолютно свободно развивал бы свои способности, объединялся бы со всеми другими, опираясь на целостную концепцию мира и человека. Такова собственно религиозная связь.

Именно к такой сопричастности мы и устремляемся. Работа, которую ведем мы и наши оппоненты, то каждый в отдельности, то объединяясь, как братья-враги, имеет смысл лишь в том случае, если мы верим в зов истины, сколь бы неясной она ни казалась нам, и в величие, как конечное примирение, для достижения которого мы прилагаем свои усилия, каким бы далеким оно нам ни представлялось. Не так давно писателям задавали вопрос: «Для кого вы пишете?», а за десять лет до этого вопрос звучал так: «Почему вы пишете?» Некоторые литераторы оказались обескураженными таким поворотом дел. Когда этот вопрос ставится по горячим следам, я знаю, в какое замешательство приходят многие из наших даже самых искренних и пылких реформаторов. «Ради чего вы трудитесь?» Многие ссылаются на драматизм эпохи, потому что увидели в нем средство для собственного жизнеутверждения. Другие — потому, что любят сильные эмоции. Третьи — потому, что от заварушки к заварушке их затягивало в среду, которая, как правило, поглощала их. Ну а наименее способные к сопротивлению плыли по воле волн. Большинство людей просто проводит время: они либо вообще ничего не видят перед собой, либо видят одни слова.

Объединившись перед последним рывком, мы трудимся не ради корысти или удовольствия, не для того, чтобы убить время; мы трудимся, чтобы приблизиться к истине и достичь универсального сообщества, которое не будет пренебрегать ни личностью, ни истиной; мы трудимся, чтобы идти к Богу, даже если многие из нас не знают о существовании Бога. Человек в полной мере является человеком лишь постольку, поскольку постоянно стремится объединять все свои мысли и действия вокруг одной и той же конечной цели, постоянно работает над приближением этой цели, расширяя и приумножая свою деятельность. Видимость не должна обманывать. Ниже мы скажем об актуальных причинах, которые толкают нас к объединению сил. Они являются весьма настоятельными в тех исторических условиях, в которых мы сегодня живем: они никоим образом не должны привести нас к культу бесхребетного человека и заставить нас в наших мотивациях заменить поиск истины моралью вседозволенности.

II. Основные позиции

1. Духовные псевдоценности фашизма

«Невозможно понять фашизм во множестве его проявлений, то как партийной организации, то как системы воспитания, то как дисциплины, если не брать в расчет его общую концепцию жизни. Эта концепция является спиритуалистической».

Эти принадлежащие Муссолини

[40]

слова выражают существо фашистских притязаний по меньшей мере с того времени, когда после предпринятой авантюры сторонники фашизма стали подыскивать себе доказательства собственного благородного происхождения. Они могут считать чем-то недостойным внимания экономические интересы и лигу налогоплательщиков. Но они всегда говорят о своей деятельности как о мистической жизненной реакции против механизмов, отдают предпочтение энергичности и порядку перед бездействием и беспорядком. Молодость, здоровье, воля, единодушие, авторитет, рвение, новый обновленный социальный организм, собственные дома, усердные служащие, воодушевленные толпы: внезапный взрыв всех этих живых сил способен навязать воображению образ воскрешения духа.

Мы провозгласили приоритет духовного и в борьбе за это видим смысл нашего существования; поэтому-то мы понимаем, откуда может появиться опасность. Многие молодые марксисты, стремящиеся скорее подтвердить правоту своих учебников, чем понять свое время, после того как испытали различного рода затруднения, в борьбе с нами сумели найти тяжеловесную тактику, которую им подсказала фашистская риторика. Они посчитали достаточным выдвижение следующей аксиомы: всякое антикапиталистическое движение, которое не является марксистским, по определению является фашистским, и принялись распространять ее со свойственными им тупым самодовольством и поразительной слепотой.

Мы протестовали, заявляя, что нашему движению (как, впрочем, и фашизму) не нашлось места в рамках марксистских прогнозов (да и кто упрекнул бы их в этом?). Нам ответили, что Маркс предвидел появление всех подобных движений и еще многое другое, поскольку он сказал, что при приближении к своему концу капитализм станет призывать себе на помощь все темные силы и что мы из упрямства настаиваем на своих собственных позициях; один особо проницательный товарищ проделал головокружительные кульбиты, дабы дать нам понять, что наилучшим диалектическим доказательством нашего фашизма является именно то, что мы его отвергаем.

Мы не стали бы останавливаться на этом примере партийной недобросовестности, если бы не видели, что она завладевает определенной частью общественного мнения. Совсем недавно один еженедельник под заголовком «Молодежное движение или фашизм?» стал публиковать отрывки из подобного рода исследований; вот один из них: «Они начинают с восхваления духовной революции, а заканчивают тем, что ищут спасение в фашизме». Необходимо, правда, добавить, что некоторые молодежные движения, именующие себя нонконформистскими, дают основание для подобных оценок. Мы полагаем, что настало время определенно и решительно покончить с этими происками по меньшей мере по отношению к нам. Мы, как и все те, кто не боится упреков ни в партийном конформизме, ни в групповой амбициозности, ни в доктринальной неповоротливости, хотим, не принимая в расчет несущественные различия, объединить всех тех, кто открыто работает на духовную революцию. Но прочный союз возможен лишь при ясно определенных целях и чистоте используемых средств. Сама забота о единстве требует необходимых различий. Пока мы находимся в отправной точке, необходимо внимательно следить за малейшими отклонениями от намеченного пути — кто знает, куда они выведут нас завтра.

2. Искушение в коммунизме

С каждым днем характер расслоения определяется все более четко. Представляется, что ныне, независимо от мало чем отличающихся друг от друга режимов, там, где речь идет о философии человека и совместном человеческом бытии, разворачивается сражение непосредственно между тремя силами: собственно коммунизмом, осознанной или полуосознанной буржуазно-капиталистической обороной и позицией, которая в целом формируется вокруг христианских ценностей (ценностей свободы, личного достоинства, справедливости, которых личность требует наряду с другими как необходимого условия для своего утверждения).

Маркс считал, что передовые силы агонизирующего буржуазного общества в индивидуальном порядке перейдут на сторону коммунизма, когда настанет время решающих сражений. Господин Рамон Фернандес, принимая недавно, вслед за Андре Жидом, Пьера Юника, от имени необходимости в шутку напомнил об этом пророчестве, сведя тем самым до элементарного экономического следствия то, что могло предстать как блестящее индивидуальное обращение. Для нас не составляет никакого труда согласиться с тем, что эти неофиты, если судить по их намерениям и великодушию, относятся к лучшим людям. Но мы вынуждены вместе с тем отметить, что (и в этом, как я полагаю, я не противоречу Марксу) они принадлежат к числу тех, кто внутри буржуазной идеологии занимал наиболее шаткие позиции. Быть может, именно это обстоятельство объяснит нам их эволюцию, которая на первый взгляд кажется обескураживающей.

Ну и ну! Еще совсем недавно в том же «Бюллетене», где сегодня находит свое выражение излишне застенчивая критика гитлеризма, мы читали следующие жесткие слова, вышедшие из-под пера ныне раскаявшегося Дандье («Преданная революция», rdre nouveau, № З): «В основе цезаризма заложено мошенничество: единство родины в опасности, вся одеревенелая военная администрация становится на службу диктатуре; голосование, которое должно помогать народу контролировать деятельность своих избранников, превращается в плебисцит, служащий самой надежной опорой для тирана-демагога. Одним словом, государство из служителя превращается в монарха, ибо диктатуру создает не столько диктатор, сколько аппарат, который он всегда использует по назначению и, главным образом, в целях контрреволюции». Между этими двумя убеждениями необходимо сделать выбор!

Сделали ли вы такой выбор, друзья мои? Едва появилось ваше письмо, как «Фигаро», «Так», одним словом, салонная газета и газета торговцев оружием, засыпали вас восхвалениями, на которые во времена вашей прекрасной нищеты ни консервативная пресса, ни независимая молодежь не были столь щедры. Один из вас считает, что ему следует опубликовать революционное произведение в еженедельном журнале, который до сих пор публиковал работы избранных академиков, и получает разрешение на такую публикацию (какая осмотрительность!) от директора г. Тардьё, известного специалиста в области прогрессивной христианской морали (как говорил Пеги, теологи постоянно на своих местах!). Чувствуете ли вы, какая угроза нависла над вашей честностью? Разве вы не знаете, что для вас уже приготовлены деньги, если вы соблаговолите стать на сторону не слишком жестокой и достаточно аристократической революции? Я знаю, что ни по совести, ни по доброй воле вы не склонны продавать себя. Но дифирамбы в ваш адрес говорят сами за себя.

Дерзайте. Только от вас зависит, чтобы этот призыв не стал последним. Уточним, что, поскольку здесь мы могли допустить ошибку, эти строки ни в коей мере не ставили целью задеть честь наших товарищей. Что же касается фундаментальных расхождений с ними, то об этом см. первое приложение.

3. Деньги и частная жизнь

Перед нашим взором — бескрайний горизонт и бездонное небо, а руки наши способны прикасаться только к ближайшим объектам, в которых, как в стоячем озере, отражается повседневная жизнь с ее приливами и отливами. Так и внутренняя жизнь, питаясь из божественных истоков и вдохновляясь историей далеких предков, продвигается вперед, руководствуясь самыми простыми чувствами, которые, достигая нас, не теряют своего тепла, а, распространяясь, наполняются любовью ближних своих: это и есть частная жизнь, нечто вроде атмосферы, внешней оболочки, существующей вокруг внутренней жизни.

Частная жизнь — это не чистая природа, а некое равновесие между действительностью, надеждами, верой и поражением.

Не существует ценности, стоящей над личностью, как не существует жизненно важных забот вне внутренней жизни. Внутренняя жизнь личности — это ее стремление, опираясь на очевидности и деятельность своего обладающего сознанием внешнего Я, соединиться со своим глубинным призванием, с тем не поддающимся определению образом, который она имеет относительно себя самой и который должен служить мерой ее целостной жизни: подчеркнем, однако, что такое устремление — это не только аналитическая работа, но и творческая вовлеченность, руководимая и направляемая волей, которая, в свою очередь, является откликом на внутренний голос.

Такая личная жизнь не может быть обособленной. В своем сердце личность находит любовь; а не обретает ли личность саму себя только тогда, когда теряет себя в любви? Нам скажут: социальный инстинкт, солидарность? Ну нет, речь идет совсем о другом — о чуде, о сопричастности двух личностей. Только благодаря тому, что Я обнаруживает Ты и что вместе они образуют личностное Мы, превосходящее и Ты и Я, нам удается выяснить, что такое социальная связь; ничто не способно подменить собой этот союз: ни число, ни договор, ни интересы. Два существа любят Друг друга, и только благодаря этому глубинному отношению двух личностей создается одна, новая подлинная личность. А если их будет много, сотни тысяч? Они станут подлинным сообществом лишь в том случае, если каждая личность удвоится, если их всегда будет две. Сообщество — это новая личность, которая объединяет две личности посредством их собственных сердец. Это не некое множество. Подлинное сообщество не поддается исчислению. Не может быть иного компетентного взгляда на сообщество, кроме такого, который схватывает каждого его члена в его несводимом своеобразии, а совокупность — как слаженное единство. Общество лишь тогда является прочным, когда стремится к этому образцу. Людей не объединяют ни интересы (партии или профсоюзы, выдвигающие претенциозные требования), ни порывы, горячность, злоба или предрассудки (опять-таки партии, классы и борьба классов), ни то, что их порабощает (мистика труда, даже освобожденного, ибо труд можно освободить от всего, кроме него самого). Их можно объединить только посредством их внутренних жизней, которые сами развиваются в направлении к сообществу.

Подобно человеку, имеющему тело, которое отягощает его внутреннюю жизнь (все то, что он не преобразовал посредством своего личного призвания), человеческие сообщества обладают телами, имеющими ничуть не меньшую принудительную силу: это все то, что им не удалось связать личностной любовью. Тогда они по возможности сколачиваются в блоки. Мы уже говорили о механическом соединении внешних черт, образующем массы, будь то массы людей вообще, массы соотечественников, гуманистов, националистов; в основе их лежат инстинктивные силы, едва подающие признаки жизни, единообразно проявляющие себя, и чем больше их, тем они неуязвимее. Мы также говорили о жизненных обществах, в которых связь является более органической, более осознанной, более чувственной: семья как крепость, профсоюзы, нации; но объединение не является здесь результатом выбора сердец, оно всегда зависит от алчности, агрессивности его членов. Наконец, мы говорили об обществах, возникающих на основе подписанных или подразумеваемых договоров, основанных, как известно, на разуме людей (анонимные компании, финансовые объединения, трудовые соглашения, союзы банков и т. п.).

4. Дневник Эрнеста Нуарфализа, буржуа из Арденн, касательно предшествующих соображений

6 октября

Однажды произошло событие, которое как луч света озарило мою жизнь, этот огонь не гаснет, и 6-го числа каждого месяца я ощущаю его как Прекрасный день. Лучший из лучших.

Итак, в тот вечер я отправился в лес. В кармане — последний роман Гонкура. Мадам Нуарфализ без обиняков сделала мне замечание, что в ее время читали г. Анри Бордо, который не оттягивал карманы, подобно нынешним писателям. Я собирался было ответить ей, что, конечно, было бы лучше, если бы книжонка не оттягивала карманы… Но сегодня я счастлив и добр.

Добр?

Добр? — повторил я дважды про себя. Моя прогулка оказалась испорченной с самого начала из-за глупого беспокойства, которое овладело мною со вчерашнего дня. Какой-то парижанин, приехавший ко мне, чтобы подышать свежим воздухом, отдохнуть и забыть о войне, подсунул мне этот толстый журнал. Широкая желтая полоса: «Деньги, нищета бедняка, нищета богача»

{23}

. «Вы можете оставить у себя этот номер. Для вас здесь нет никакого секрета. Вы сами увидите, это гигант», — и он засмеялся. (Никакого секрета? Что это значит? А почему он не дал мне предыдущий номер? Это надо выяснить.)

5. К вопросу о реабилитации художника и искусства

[47]

Вдохновение является непредсказуемым и беспричинным. Следовательно, нам не дано начертать его пути. Оно не требует особых условий и может довольствоваться тем, что есть. Поэтому мы не считаем, что, стоит лишь улучшить положение художников и искусства, и тут же появятся подлинные шедевры. Но ныне это положение является настолько безнадежным, что требуется очистительная работа. Верно, гений лучше справился бы со своей работой. Ну конечно же! Но для того ли мы живем, чтобы смотреть на небо в ожидании чудес или браться за выполнение только таких задач, которые нам по плечу? Ведь кто-то идет наперекор? Пусть так, но когда человеческое состояние поддерживается лишь ценой героических усилий и обеспечивается только для незаурядных личностей, то игра оказывается заранее проигранной.

Между тем как для пролетария, так и для художника современный мир создает самые невыносимые условия. Он видит и в безработном, и в художнике нечто вроде отбросов, в первом случае — отбросов, оставшихся после механической обработки тела, во втором случае — после механической обработки души. Слишком долго художник, со своей стороны, считал, что может вести двойную игру без противоречий и ущерба для себя: ставить свое искусство на службу миру денег и его кланов и в то же время претендовать на полную независимость, ссылаясь на официальную философию, которую предлагал ему этот мир; он считал, что независимость — это его неотчуждаемое право, которым он обладает, поскольку живет вдохновением, однако постепенно он утрачивал желание общаться с другими людьми.

Сейчас он начинает замечать нелепость своего положения: снобизм осыпал его золотом, из своего денежного мешка, сделал его ремесло престижным лишь для того, чтобы придать блеск своему богатству; однако в мире, помимо денег, есть и другие ценности. По мере того как мир денежного мешка все больше обеспечивал свою собственную власть и свой собственный престиж по отношению к традиционным человеческим ценностям, его переставали интересовать повседневные дела, его тянуло к философии, размышляющей о жизни, в которой не оставалось ни малейшего места для художественного творчества и его развития.

Одновременно с этим капиталистические ценности, завоевывающие на свою сторону широкую публику, не предусматривали ни необходимые условия для художественной жизни, ни саму склонность человека к творчеству. Человек создан не для того, чтобы его использовали; он создан для Бога, то есть для такого начала, которое не подлежит использованию. Его участь и его хлеб насущный коренятся в изначальной потребности развивать свою внутреннюю жизнь в сообществе с другими людьми. Жить в мире искусства и мерить все мерой поэзии — такова одна из главнейших задач данной бескорыстной деятельности, что необходимо подчеркнуть в противовес как янсенизму, получившему широкое распространение особенно в некоторых религиозных кругах Франции, так и в противовес натиску утилитаризма. Всякий человек должен участвовать в этой деятельности, уделяя ей значительную часть своей жизни.

Но разве может он делать это сегодня? Экономическое угнетение заставляет большинство людей жить под гнетом забот о хлебе насущном и крыше над головой. Погоня за прибылью, лихорадочное стремление к обогащению не дают возможности думать о людях. Двойная тирания богатства и нищеты, и то и другое, вместе взятые, делают ненужными подлинные человеческие ценности. Нищий уже не думает о преобразовании своей души, своего мира, своей жизни; выскочка довольствуется чисто внешними декорациями, обманчивыми и легкодостижимыми. В то же время мы видим, как изо дня в день все улетучивается и улетучивается та самая свобода, которая необходима для бескорыстного созерцания универсума; исчезает и радость, необходимая для священной игры фантазии. Утилитаризм, схематизм, количественное измерение все больше и больше овладевают нашим сознанием, скрывая от нас красоты нашей повседневной жизни и окружающих нас вещей. Наконец, скупость и жестокость, царящие в мире, потрясенном конкурентной борьбой, способном обеспечить собственное единство лишь как однообразие механизмов угнетения, мало-помалу разрушили общие всем язык, верования, способности, без которых искусство, в сущности своей являющееся общественным, не способно самоутвердиться.

III. Метод и принципы деятельности

1. Реформизм и революция

Поблагодарим Гаррика за то, что он столь четко поставил проблему: «Если революция не свершается, если она не происходит, неважно, по их ли вине или нет, то что им остается делать со своей жизнью?»

[58]

Немного позднее Франсуа Мориак, предпочитающий наказание, нежели увещевание, предлагал ударить по рукам этим наивным и неуравновешенным молодым людям, чтобы помешать им напускать демонов на провинциальную буржуазию и пишущееся с большой буквы слово «Родина».

Гаррик, Мориак… Нет надобности говорить, что нам хорошо известно, во что они верят и как они верят. Когда видишь, что они в своем отказе отвергнуть современный мир, несмотря на всю суровость их отношения к нему, которую они добровольно демонстрируют пред ним, примыкают к третьесортной партии тех, кто имеет выгоду от своей партийной принадлежности, то возникает проблема более серьезная, чем проблема искренности. Попробуем разобраться в этом.

Революция, хорошая ли, плохая ли, совершилась в России, в Германии, в Италии; она чуть было не разразилась в Бельгии, Швейцарии, Испании (вторая по счету); десятки миллионов безработных ежедневно питают надежды на нее; опора строя, американский колосс, заколебалась в своих основаниях. И если сегодня, когда революция надвигается со всех сторон, слышишь, как они говорят, словно о молодежной моде или о выражении, является ли она вежливой или нет, оценивая ее по меркам нашего обычного словоупотребления, то невольно задаешься вопросом, какая же катастрофа должна потрясти историю, чтобы ее могли заметить наши доморощенные деятели.

Все дело в том, что речь идет отнюдь не о словах, как это пытаются представить. Да и слова уже не просто слова, когда они вызывают столько эмоций. «Это слово — „революция“, и оно у всех на устах»

[59]

: чувствуете, как нарастает раздражение, потому что спор не состоялся, потому что надвигается размежевание, потому что незаметно возникает чувство стыда. Слово ранит их, но они не знают, где эта рана. Они пытаются скрыть стеснение, прибегая к поспешным речам, что вовсе недостойно их.

Нам скажут, что это утратившие новизну общие слова, которые сегодня встречаются во всех журналах, у всех партий. А искали ли вы вообще новизну? Когда в самом начале мы употребили данное слово, то сделали это в противовес своим защитным реакциям и особенно своей успокоенности. Ни мода, ни внешние влияния не толкали нас на это. Светские пустомели, паразитирующие на рождении идей, еще не открыли его для себя, читая по утрам «Нувель ревю франсез», и мы помним все те предосторожности, к которым мы прибегли, чтобы не вызвать по отношению к нему у широкой публики более резкой реакции, чем недоброжелательность и предубежденность. Мы приняли слово «революция» со всей серьезностью. Мы взяли на себя обязательство полностью — всей жизнью, всей душой — включиться в нее и сделали это не ради слова (пусть оно отправляется на свалку, если в запасе есть Другое слово, которое не было бы ни тарабарщиной, ни уверткой), а ради той человеческой надежды, которую оно содержит в себе. Да простят нас за то, что мы сами не можем взирать на него извне, спорить о нем, как это делают лингвисты или литераторы, основываясь на переменчивости моды. Мода даже на самые дорогие для нас блага проходит, удаляется, потом возвращается снова: стоит ли забивать себе этим голову? Общее слово, говорите вы; тогда что же, такими же общими словами являются и любовь, и человечность, и дух, и порядок, господин Мориак, и милосердие, господин Гаррик?

2. В защиту силы

По случайному совпадению мне в руки с разницей в несколько дней попали «Свидетельство одного умершего человека»

[63]

, повествующее о тревоге умершего без отпущения грехов, и «Похоронная песнь», которую тогда переиздал Монтерлан

{38}

. Я полагал, что упрямое общественное мнение быстро причислит эти работы к двум противоположным лагерям: либо пацифистскому, либо милитаристскому, и не ошибся. Впрочем, было совершенно очевидно, что в один из тех суетных дней, когда деятельность обретает свою определенность, их выбор придаст видимость истины этому противопоставлению, если бы для одного из них смерть не предварила такой выбор.

И тем не менее и тот и другой, бесспорно, похожи друг на друга как тональностью своих высказываний, так и своей духовной атмосферой: они одинаково ригористичны в своих суждениях и одинаково безотчетно эмоциональны, не проявляя никаких признаков нетерпения и едва обращая внимание на своих псевдосоюзников, поскольку чувствуют, что чужды им, и заботятся лишь о том, чтобы избавиться от путаницы: спокойствие силы, а также вера в добродетельность силы.

Несмотря на видимость, сила в современном мире — это великий отшельник. И мирные люди, и воинственные люди создали одинаково карнавальный ее образ, воюя за или против идола.

«Мы против всякого применения силы». Мне бы очень хотелось знать, что под этим подразумевается.

Существует физическая сила. Люди приручили силы природы. Не на них ли они осерчали? Женева находится среди гор. Я думаю, что самый чувствительный из пацифистов может подать петицию против грубого насилия со стороны водопадов или обжаловать тот факт, что остроконечные вершины гор имеют разную высоту. Эмоциональные реакции против локомотивов прекратились сами собой, как только люди увидели множество других снующих вокруг машин. Итак, мы не попали в цель.

3. Технология духовных средств

То, каким образом мы ставим сегодня проблему деятельности и в каких категориях обсуждаем ее, является полной неожиданностью для наших современников, и этот факт, с нашей точки зрения, является капитальным.

Духовная революция, говорили мы, — это не революция писак или немощных людей. Мы стремимся к чистоте дела только ради наибольшей эффективности. Размышления, интеллектуальные споры, великодушие, технические новшества сами по себе ничего не значат, если люди не включают их в свои действия и не подвергают себя опасности.

Между тем одновременное стремление к чистоте и эффективности ставит перед деятельностью, основывающейся на примате духовного начала, самое что ни на есть трудноразрешимое противоречие: любая деятельность обречена на неэффективность в той мере, в какой она будет чистой, а в той мере, в какой она будет эффективной, она будет порочной.

В целом мы имеем в своем распоряжении два вида средств.

4. Уроки одного бунта, или Революция против мифов

[87]

6 февраля 1934 года

{51}

явилось как бы молнией, пронзившей мрак, окутавший нашу эпоху. Она внезапно все осветила — и широкие пейзажи, и темные углы, порождая фантастические блики, которые так быстро возникали и исчезали, что до сих пор остаются загадкой для людей доброй воли.

Они видят, сколько усилий прилагается к тому, чтобы включить этот день в великую историю. Они слышат велеречивые моральные восхваления в адрес этого дня.

Между тем, несмотря на все призывы, касающиеся чести и очищения, они чувствуют себя по-прежнему пребывающими в скверном мире, и они правы.

Мы говорили не о предреволюционном разложении, а о разложении, предшествующем 6 февраля. Те люди, которые год тому назад упрекали нас в том, что мы воем вместе с волками, сегодня прозрели: установленный беспорядок невозможно больше скрывать. Он вошел в разряд всеобщих очевидностей.

Мы говорим о новом разложении, разложении периода войны, которое началось в районе где-то 6 февраля. Лагерь вдруг раскрыл свои границы, собрав под свои знамена сыновей духа, взбунтовавшихся, но не отступников, которые отныне заняли оборонительные позиции, продолжая, правда, сохранять готовыми к атаке свои войска и бездумных своих союзников. С началом сражений на первый план выдвигается ложь, являющаяся богом, присущим современным битвам. Наиболее серьезным событием этого беспокойного месяца явился не видимый беспорядок, а быстрое распространение лжи и духовных угроз, оказывающих воздействие на самих революционеров.