До сих пор не могу понять, как я попал в пастухи. Лето, каникулы, думалось мне, книжки побоку, купание в Пружанке, щедрая рыбалка, грибные походы, поездки в ночное — словом, полная свобода, раздольная жизнь! И вдруг на тебе — подпасок! И у кого? У деда Авдея Прошечкина, который взялся в этом году пасти колхозное стадо телят.

И всё началось с того, что меня однажды затащил к себе Митька Савкин, сухонький, егозливый, пучеглазый мальчишка — «мелкий частик», как мы его называли. Он угостил меня свежей редиской с огорода и взахлёб принялся расписывать прелести пастушьей жизни: всё лето на воле, под открытым небом, родители далеко, наставлениями не допекают, полная свобода от скучных домашних обязанностей. Делай, что твоей душе угодно: хочешь — пали целый день костёр и пеки картошку, хочешь — лови карасей в бочагах или собирай землянику на вырубке.

А сладкий горох в поле, помидоры, яблоки в колхозном саду — всё это рядом, бери, не стесняйся: пастухам всё разрешается.

Ещё Митька сказал, что пастух теперь, как пишут в газетах, «заглавная фигура в животноводстве», всюду ему почёт, уважение, да и заработать за лето можно неплохо. Будешь сыт, пьян и нос в табаке, как говорит дед Авдей. И, загибая пальцы на левой руке, принялся подсчитывать, сколько он за прошлое лето, когда вместе с дедом Авдеем пас частных коров, загнал грошей и какие купил обновки.

Я даже растерялся от такого Митькиного напора:

Телят выгоняли чуть свет. Провожать их пришли завфермой тётя Катя Чашкина и телятницы с девчонками-шефами. Заявились и наши с Андрейкой матери.

Ожидая, пока подойдёт дед Авдей, тётя Катя пересчитала в загончике около фермы телят, поговорила о чём-то с телятницами, потом обратилась к нашим матерям. Она сказала, что я, Вовка и Андрейка просто молодцы, что согласились помогать деду Авдею пасти телят. Молодняк породистый, цены ему нет, за ним нужен глаз да глаз, а ребята мы не какие-нибудь шалопуты, а серьёзные, толковые ребята, и на нас можно вполне положиться. Да и подзаработаем мы, подпаски, за лето неплохо, справим к осени новую обувку, одежду, матерям поможем, младшим сестрёнкам и братишкам.

— Уж куда там! При таком кормильце-поильце хоть сейчас на пенсию переходи. — Мать весело взглянула на меня и, обернувшись к тёте Кате, призналась: — Главное, парень хоть при деле будет. И Авдей за ним присмотрит, не даст вольничать. Он ведь, мой-то, что удумал? На всё лето из дома улизнуть, в городище копаться. Целую торбу сухарей у него нашла, соли мешочек, спички… А теперь я хоть спокойна буду…

К тёте Кате приблизилась сухонькая, согнутая в крючок Вовкина бабушка и протянула ей что-то завязанное в белый платок:

— Не побрезгуй, Екатерина Ивановна!

Вспомнились мне стихи из детской книжки: «Ох, нелёгкая это работа, из болота тащить бегемота». Бегемоты в нашем краю, как известно, не водятся, но управляться с телятами тоже не шуточное дело.

Телят у нас в стаде около двухсот, все они одной породы — швицкой, масти — чёрно-белой, но у каждого свои привычки, Свой норов, каждый мычит по-своему и никаких уговоров понимать не желает.

Иной телёнок заляжет под куст, где тень погуще, и дремлет себе. Поднимешь его, выгонишь на полянку, сунешь мордой в зелёную траву и только отвернёшься — он опять в тенёчке прохлаждается. Другой только и делает, что скачет, взбрыкивает, бодается, пристаёт ко всем. И сам траву не щиплет, и другим не даёт.

А вот бычок Борька — сластёна и привереда, выбирает только одну медовую кашку. Тёлочка Ночка — трусиха и нежёнка, всех боится и даже траву опасается щипать. Но телочка она не простая, дочка знаменитой коровы-удойницы Цыганки, и завфермой тётя Катя просила нас с Андреем особенно зорко следить за Ночкой. Вот и пришлось нам кормить эту неженку душистым клевером и сочным пыреем.

Нашлись в стаде и такие телята, которые не любили ни скакать, ни бегать. Стоят себе унылые, ко всему безучастные целый день в кустах или заберутся по брюхо в речку и только хвостами от мух отмахиваются.

Недели через — полторы мы уже знали почти всех телят в стаде. Кличек на всех не хватило, и мы отличали их друг от друга по росту, по мычанию и по тому, кто как сёбя вёл.

Были у нас молчуны и ревуны, пузанчики и хиляки, шустряки и тихони, солодчие и привереды, лежебоки и бегуны.

Каждый вечер, пригнав телят с пастбища на ночёвку, мы по-одному пропускали их через узкие воротца в огороженный слегами загон и вели счёт: один, два, три… и так до ста девяноста семи.

— Чуете, пастыри, сколько нам телят препоручено! Цела рота. Запомните эту цифирь, — поучал нас дед Авдей. — И ещё на носу зарубите: вечером хоть одной телячьей души недосчитаюсь — никому спать не дам.

И верно, в любое время, в ночь-полуночь, в дождь и холод, он гнал нас в лес, заставляя отыскивать отбившихся от стада телят.

В это утро в доме Печкиных творилось что-то несусветное, словно шли сборы к переселению на новое место.

Ящики комода были выдвинуты, зеркальные дверцы славянского шкафа распахнуты настежь, крышка тяжёлого, окованного железом сундука открыта, и оттуда остро несло запахом лежалых вещей и нафталина.

Хозяйничала в избе одна лишь Анка Печкина, девочка лет тринадцати, которой мама, уходя на ферму, наказала собрать дедушке Семёну, уезжающему в колхозный дом отдыха, необходимые вещи.

И девочка старалась вовсю.

Худенькая, большеглазая, с острым, птичьим носиком, она то хлопотливо рылась в сундуке, в шкафу, то шарила в ящиках комода, то выбегала в чулан, где хранилась обувь.

В избу лёгкой, неслышной походкой вошёл Семён Иванович Печкин.

Он только что побывал в парикмахерской, где мастерица Зиночка обработала под польку его лысеющую голову, выстригла косые височки, поправила вислые усы, подровняла округлую, в рыжих подпалинах бороду, побрызгала цветочным одеколоном.

— Ой, дедушка! — вскрикнула Анка. — Какой ты пахлый!..

— Да, перемолодила меня Зиночка. — Дед сконфуженно потёр щёки. — Перестаралась. А здесь, значит, сборы на полном ходу… — Он подозрительно покосился на пузатый баул. — И куда вы такую махину загружаете?

— Дедушка, а я тебя провожу, — услужливо предложил Вася. — Хоть до самого дома отдыха. И баул дотащу.

Но провожать дедушку он так и не поехал. Едва за Сёменом Ивановичем и Анкой закрылась дверь, как Вася в сердцах швырнул под лавку лемех и закрутился по избе.

Вот так получил он подарочек!

Теперь уж Анка растрезвонит по всей Ольховке, как он ластился и обхаживал деда Семёна, а получил от него вместо транзистора какой-то кусок ржавого железа. А что подумают о нём дружки: Вовка Пахомов, Петька Ремешков, с которым он поспорил, что ко дню рождения у него обязательно будет собственный транзистор? Ходи тогда с ним куда угодно: хоть в лес, хоть на речку, лови любую станцию и слушай любую передачу. Что же теперь скажут его дружки: трепач, мол, Печкин, хвастун, балаболка.

А во всём виноват дедушка: пожадничал, пожалел каких-то сорок — пятьдесят рублей на приличный подарок.

А уж он ли не ухаживал за ним последние дни, он ли не угождал ему. Носил на ферму завтраки и обеды, подменял его во время дежурства, терпеливо выслушивал все его поучения и советы.

Дней через десять ранним воскресным утром посреди деревни Ольховки остановился запылённый, обшарпанный автобус, и из него вышли двое городских парнишек.

Не зная, в какую сторону деревни пойти, они остановили пробегавшую мимо девчушку и спросили, где проживает дедушка Печкин.

— А какой Печкин? — Девочка с любопытством оглядывала незнакомых мальчишек. — У нас Печкиных много. И молодые есть, и старые, и средних лет…

— Самый, самый старый… Наверное, пенсионер-инвалид, — пояснил высокий стриженый паренёк. — Зовут Сёменом Ивановичем. У него ещё внук есть, Вася, кажется.

— А-а, так это дедушка Печкин, — первой догадалась девочка. — Ещё его у нас Ходким кличут. Он за прудом живёт, на горушке. А вон и его внук футбол гоняет. — И она показала на зелёную лужайку под пригорком, где среди ватаги босоногих малышей ошалело метался приземистый, распаренный мальчишка в майке и засученных по колено штанах.

Всё утро Вовка Ерошин крутился около школы, поджидая почтальона.

Почтальон обычно приезжал около двенадцати на своём стареньком велосипеде с моторчиком. Моторчик часто ломался, и его приходилась то и дело чинить.

«Опять техника отказала», — с досадой подумал Вовка, поглядывая на дорогу.

В школе было пусто — лето, каникулы, все разъехались. Директор в отпуск, учителя на курсы, в экскурсии, старшая пионервожатая ушла с пионерами в дальний поход. Единственным хозяином в школе оставался Вовкин отец — завхоз Кузьма Семёнович. Но и его сейчас не было на месте — уехал на карьер за песком.

Вовка огляделся по сторонам — и скучно же в школе летом! Из классов всё вынесено на улицу. Под открытым небом стоят пустые шкафы, классные доски в боевых царапинах, столы и парты с затейливо вырезанными таинственными метками, значками, инициалами учеников.

Вовка Ерошин примерно знал, где разыскивать своего тёзку — надо было добраться до Шумиловой рощи. Он прошёл через центр посёлка, миновал деревню и очутился на колхозном поле.

И тут Вовка решил, что в лес ему спешить особенно незачем — поле всегда таило для него немало соблазнов. «Пошли опыты проводить», — говорил он обычно своему дружку Петьке, и мальчишки, забравшись в поле, вдоволь лакомились морковью, репой, молодыми початками кукурузы.

Правда, были и свои трудности в этой «опытной», работе, как, например, колхозный сторож Михей и его не очень-то мирная собачонка с отрубленным хвостом. Но Вовка с Петькой умели неплохо маскироваться и переползать по-пластунски. Особенно же выручала мальчишек кукуруза: высокая, статная, с раскидистыми листьями, она скрывала их, как лес дремучий. Вовка считал, что колхозники поступают очень правильно, выращивая такую гвардейскую кукурузу.

Сейчас, неторопливо шагая полевой дорогой, Вовка выискивал делянку с посевами репы. Но миновал квадраты гречихи, пшеницы, ячменя, а репы всё не было. «Наверное, она на другом конце поля», — подумал Вовка и решил заняться кукурузой. Но и тут его ждало разочарование: початки, закутанные в десятки зелёных одёжек, только ещё наливались, зёрна были водянистые…

Зато у опушки леса Вовке повезло. Перед ним раскинулся большой клин, засеянный горохом. Зелёные стебли с усиками сплошным зелёным руном закрывали землю. На их верхушках ещё доцветали розово-фиолетовые мотыльки, а внизу уже торчали зелёные мясистые стручки.

К концу второго дня Вовка сошёл на чистенькой станции маленького южного городка. Человек он был опытный, наторевший в поездках в пионерлагеря и знал, что всё пойдёт своим чередом: его встретят, усадят в автобус и привезут куда надо. Так оно и получилось.

На перроне Вовка сразу же заметил пионервожатую. Она стояла на каком-то ящике и звонко выкрикивала:

— Кто в пионерлагерь «Чайка» — ко мне!

Человек двадцать пионеров, сошедших с поезда, собрались около вожатой. С деловым видом пристроился к ним и Вовка.

Вожатая была плотненькая, курносая и такая загорелая, что казалась вылепленной из шоколада.

Пионерский костёр зажгли на берегу моря. Он был настоящий, из дров и хвороста, который ребята заранее натаскали из лесу. Горел он жарко и сильно, вздымая к тёмному южному небу багровую ленту пламени. Казалось, над лагерем подняли огромный, трепещущий на ветру красный стяг.

Море к вечеру угомонилось, высокие пирамидальные тополя замерли, птицы притихли, как будто договорились не мешать ребятам посидеть у костра, спеть любимые песни, поговорить по душам.

Как только стихли последние звуки «Взвейтесь кострами, синие ночи…», вожатый Миша открыл сбор отряда. Он сказал, что к ним на костёр пришли гости — пионеры из соседнего колхоза. Им тоже интересно послушать, как живут и работают юннаты.

Вовка сидел у костра рядом с Шуркой Нефёдовым.

— Тебе тоже выступать придётся, — вполголоса напомнил Шурка — он был теперь в отряде за звеньевого. — Ты хорошо подготовился?

Делегаты приезжали загорелые, обветренные, с поцарапанными руками. На вокзале их встречали с оркестром.

Голубые автобусы бежали по городу и пели, как патефоны: делегаты не умели ездить без песен.

В эти дни песни звучали на улицах, в парках, в столовых и даже в бане, куда делегатов водили строем. Но особенно громко доносились они из здания городского театра, на фронтоне которого во всю длину фасада колыхалось длинное кумачовое полотнище — «Добро пожаловать», а вход украшали два огромных фанерных снопа с золотыми колосьями.

В фойе театра была устроена выставка. Пурпурные помидоры, огурцы и кабачки невиданных размеров, тыквы с добрый ушат, огромные кочаны капусты, высокие стебли кукурузы, тугие снопы пшеницы, овса, ячменя, льна, клетки с кроликами и кудахтающими курами и многое другое — всё это как бы говорило: «Смотрите, что могут старательные, умелые руки ребят!»

Шло очередное заседание областного слёта юннатов. Делегаты утопали в мягких бархатных креслах.

В избе Окуньковых на столе лежали подарки — гармонь, стопка книг, набор карандашей, тетради, коробка с конфетами.

Алёша, свернувшись клубочком и посапывая, сладко спал в кровати. По его загорелому лицу пробегали тени трепещущих за окном листьев берёзы.

К Алёше подошла мать, Евдокия Павловна, высокая спокойная женщина средних лет, и тронула его за плечо:

— Лёша… сынок… делегат!

Алёша только улыбнулся во сне.

Оставшись один, Алёша долго ходил по избе, потом рассеянно взял из коробки конфету, поднёс её ко рту, но вдруг, опомнившись, положил обратно. Закрыв коробку крышкой, он попытался завязать её подобранной с полу розовой шёлковой ленточкой.

В окно заглянул Миша Чистов, коренастый, с поцарапанным лицом, плутоватого вида паренёк в кожаной фуражке.

— Делегату наше вам! С приездом, Окунёк! — радушно приветствовал он Алёшу, перевесившись через подоконник.

— Здорово! Чего тебе? — хмуро ответил Алёша.

— Говорят, гармонь из города привёз? — ухмыльнулся Мишка, с интересом рассматривая подарки на столе. — А скажи, за сто тысяч сусликов могли бы тебе велосипед подарить?

Ваня был недоволен: на сбор пришло всего восемь пионеров, хотя на улице большая группа ребят азартно гоняла футбольный мяч.

«Это всё Мишка Чистов срывает! Сам на сборы не ходит и другим мешает!» — с неприязнью подумал Ваня, прислушиваясь к крикам футболистов за окном.

Председателем совета отряда Ваню Сорокина избрали перед началом каникул. Он рьяно принялся за работу, то и дело созывал отряд для составления планов летних мероприятий. Но это не помогло. Ребята всё реже являлись на сборы, всё громче зевали во время бесед. Тогда Ваня сам составил план. Но ребята без всякого плана купались, ловили рыбу, ходили в лес за ягодами и грибами, помогали в поле колхозникам и почти совсем забыли, что у них есть пионерский отряд и строгий председатель Ваня Сорокин…

Оглядев собравшихся пионеров, Ваня вздохнул и объявил сбор открытым.

— Первый вопрос на повестке дня — насчёт делегата Окунькова, — сказал Ваня. — Но сначала я вам почитаю письма…