Еще накануне все газеты сообщили о том, что по улицам Петербурга пройдут войска, возвращающиеся с турецкой войны.

Утром, несмотря на хмурую осеннюю погоду, главные улицы были запружены народом: каждому хотелось увидеть героев Плевны, Карса и Эрзерума.

Коллежский регистратор Григорий Федорович Федоров, служивший помощником смотрителя в училище правоведения, услышав звуки военных оркестров, застегнул на все пуговицы не новый, но тщательно вычищенный сюртук, хорошо облегающий его плотную фигуру, расчесал перед зеркалом пушистую бороду и, взяв за руку четырехлетнего сына, крикнул в соседнюю комнату:

– Мать, мы ушли.

Через несколько минут они оказались на Литейном. Посадив на плечо сына, Григорий Федорович пробрался к краю панели.

Отец Володи Федорова получал мизерное жалование, которого едва хватало, чтоб сводить концы с концами. Когда дети подросли и пошли учиться, надо было где-то прирабатывать, чтоб скопить деньги на уплату за обучение.

Обладая хорошим голосом, Григорий Федорович поступил в хор Казанского собора, где пел в вечерние часы, получая за это кое-какое вознаграждение. Занятый большими хлопотами, он мало бывал дома, и дети его почти не видели. Их воспитанием занималась мать, совмещавшая это со множеством всяких забот по хозяйству. Анна Ивановна была неутомимой работницей и нежной, заботливой матерью. В длинные зимние вечера дети собирались за столом, над которым ярко горела пятнадцатилинейная «молния». Анна Ивановна обыкновенно сидела за шитьем, а Ваня, Коля и Володя рисовали или рассматривали «Иллюстрированную хронику русско-турецкой войны».

Война давно уже кончилась, но последствия ее еще долго продолжали волновать русских людей, особенно молодежь.

Братья Володи учились в Александровской военной гимназии. Там много говорилось о войне. Эти разговоры продолжались и дома. Просматривая «Иллюстрированную хронику», где было много рисунков и фотографий, братья иногда засиживались до полуночи. Оторваться от рисунков и литографий не хватало сил.

…Вот генерал Скобелев на белом коне ведет в атаку русские войска на Зеленых горах… Вот гибнут в неравном бою солдаты майора Горталова, поклявшиеся не отдавать назад захваченные ими турецкие траншеи… Вот картина переправы русских войск через Дунай…. Вот плененный Осман-паша отдает свою саблю русскому генералу Ганецкому…

Семья Федоровых жила замкнутой жизнью. Только после бомбы Григория Рысакова, убившей 1 марта Александра II, Федоровы узнали о существовании тайных организаций. Но говорить об этом не смели. Отец был строг и, боясь быть заподозренным, пресекал всякие попытки политических разговоров.

«Учиться и выйти в люди!» – вот что с детских лет внушалось каждому из сыновей. Несмотря на скудный заработок, отец все силы употреблял на то, чтобы дети получили образование.

Как-то придя с улицы, Володя услышал голос матери. Она говорила отцу:

– Ванина-то тужурка ему как раз, только надо перелицевать да поштопать, а то выгорела, прохудилась кой-где, да и пятна есть…

«Обо мне говорят», – подумал Володя и вошел в комнату. Разговор о тужурке тотчас же прекратился. Володя понял: родители не хотят, чтоб он знал о трудностях, с которыми они готовят его в гимназию, и молча прошел в свой уголок.

С первых же занятий Володя почувствовал суровый режим гимназии. Многие преподаватели, вопреки доброй о них молве, отличались сухим, бездушным отношением к гимназистам. Дисциплина была жестокая. Слово «учитель» произносилось со страхом. Большинство учителей были иностранцы – непроницаемые, сухие люди. Даже их фамилии – Лимониус, Кесслер, Райман – были такими же холодными, чужими, неприветливыми.

Но среди преподавателей оказывались и такие, чье появление в классе ожидалось с радостью и ликованием.

Большой любовью у гимназистов пользовался преподаватель русского языка Павел Саакович Юрьев, рослый седобородый человек с открытым добродушным лицом, густым басовитым голосом. С гимназистами он обращался просто, хотя и любил прикрикнуть при случае. Объяснения его были ясны и доходчивы. Он всегда подкреплял их жизненными примерами и цитатами из произведений русских писателей.

Гимназисты, утомленные предшествующими уроками, иногда пошаливали или подсказывали друг другу. Павел Саакович, заметив это, довольно резко, хотя и добродушно, пресекал такие попытки. При этом он поднимал увесистый, обросший рыжими волосами кулак и, погрозив им, рокотал:

– Я те помогу…

В огромном зале с окнами на Неву были выстроены во фронт все новички, облаченные в юнкерскую форму.

– Сми-р-р-р-но! – раздалась команда.

Юнкера застыли, вытянув руки по швам.

Из боковой двери, окруженный офицерами, бодро вышел командир батареи полковник Чернявский и четким шагом направился к центру зала. Вот он остановился, осмотрел строй и, видимо оставшись доволен, заговорил громко, отчетливо:

– Поздравляю юнкеров младшего класса с зачислением в состав батареи. Отныне вы военнослужащие русской армии. Вы должны выполнять свой долг, как те герои, питомцы нашего училища, чьи имена высечены на мраморных досках этого зала.

В училище с нетерпением ждали наступления весны. В начале мая, когда природа просыпалась, когда все вокруг начинало оживать и зеленеть, происходило выступление в лагерь.

Лагерь располагался в живописной местности, вблизи Дуденргофского озера. Юнкера, вырвавшиеся из классов и казарм на зеленеющий простор, чувствовали приток свежих бодрящих сил и с волнением ждали конных учений на военном поле и практических стрельб из боевых орудий.

Володя Федоров на второй же день по прибытии в лагерь был назначен в караульную службу в качестве часового, которую нес младший класс. Из 24-часового дежурства ему предстояло выстоять в боевом снаряжении 8 часов. Это была первая проверка выдержки и закалки, приобретенной в училище. Время тянулось медленно. Но вот наконец забрезжило утро. На фоне посветлевшего неба отчетливо вырисовывались контуры грозных орудий и передков. Вдалеке белели палатки авангардного лагеря. Сквозь дымку тумана вырисовывалось огромное военное поле. Усталость сказывалась сильней. Револьвер, висящий на поясе, давил бок, рука одеревенела от тяжести шашки. С каким наслаждением он сунул бы ее в ножны, но сознание, что он на посту, прибавляет сил. Володя вскидывает голову и подставляет лицо нежному утреннему ветру. От бессонной ночи во рту горько, хочется пить, во Владимир глядит на просыпающееся утро, на полет первых птиц и усилием воли превозмогает усталость…

Уже совсем рассвело. По ту сторону парка ходит другой часовой, а на передней линейке виднеется дневальный юнкер.

Вот раздались звуки «Зари» в лагерях соседних пехотных училищ. Им отозвались горнисты и барабанщики других частей… Скоро смена. Владимир приободряется. Он рад, что первое испытание выдержано успешно…

Юнкера, обучавшиеся в Михайловском артиллерийском училище, при случае любили сказать: «Мы – «михайлоны», – они гордились своим училищем. За ним давно упрочилась добрая слава. Офицеры, воспитанники Михайловского артиллерийского училища, отличались не только хорошим знанием артиллерийского дела, но и отличным воспитанием – не допускали грубости в обращении с солдатами, чего никак нельзя было сказать про офицеров пехоты и кавалерии. «Михайлон», встретив юнкера другого училища, всегда первым отдавал честь.

Хорошему воспитанию михайловцев способствовало то, что почти все курсовые офицеры в училище были с высшим академическим образованием. Большинство из них когда-то окончили Михайловское училище и оберегали его традиции.

Учеба в артиллерийском училище была поставлена лучше, чем во всех остальных военных училищах. Однако вопросам общего образования уделялось очень мало внимания. В классах преподавалась литература, но настолько скучно и бесцветно, что даже у Владимира Федорова, с детства любившего этот предмет, не было желания посещать эти лекции. Больше никаких общеобразовательных дисциплин не преподавалось. Зато обязательным предметом считалась несносная история православной церкви. Юнкера на лекции о православной церкви шли очень неохотно. Сам начальник училища генерал Демьяненко, прозванный Демьяном, принужден был, для острастки, высиживать на них два часа – от трубы до трубы.

Никаких развлечений в училище не проводилось, и юнкера выдумывали их сами.

В свободные часы, после вечерних занятий, юнкера очень любили «громоздить слона». Это всегда происходило в большом зале. В центре зала выстраивалась шеренга наиболее сильных юнкеров. Каждый клал руки на плечи впереди стоящему. На них взбирался второй ряд юнкеров, на тех – третий и так до пяти этажей. Затем по команде этот «слон» начинал медленно двигаться, издавая дикий рев.

В 1895 году, когда Владимир Федоров окончил курс в Михайловском артиллерийском училище, в России началось увеличение артиллерии. Было намечено формирование семидесяти пяти новых батарей. Это обстоятельство и помогло Владимиру выйти в гвардию, что было заветной мечтой каждого выпускника училища.

Владимир попал в лейб-гвардии первую артиллерийскую бригаду, куда было назначено сразу шесть человек, хотя до перевооружения артиллерии обыкновенно попадал один человек в два года.

Владимир не питал никаких надежд на то, чтобы выйти в гвардию, так как в этом, помимо отличных отметок по успеваемости, большую роль играло дворянское происхождение и протекции, но ни того, ни другого он не имел. И только случай помог ему стать гвардейцем, да еще попасть в первую артиллерийскую бригаду – одну из самых старых и почетных частей.

Владимир еще юнкерам знал о двухсотлетней истории этой бригады и о ее героическом прошлом. Бригада вела свое летоисчисление от бомбардирской роты, сформированной Петром I при Преображенском полку еще в годы его юношества, в 1697 году. Первая артиллерийская бригада находилась недалеко от училища, и Владимир не раз слышал, с какой гордостью офицеры бригады говорили:

– Петр Великий был капитаном бомбардирской роты, он создал нашу бригаду.

Осенью Владимир как офицер присутствовал при распределении по воинским частям новобранцев. Это всегда обставлялось пышно, с тем чтобы произвести впечатление на солдат.

В огромном Михайловском манеже выстроились длинными рядами многотысячные толпы новобранцев. Несколько военных оркестров громовым грохотом приветствовали появление главнокомандующего войсками Петербургского военного округа великого князя и брата царя. Великий князь в сопровождении многочисленной свиты проходил по фронту и мелом помечал на груди каждого солдата номер полка или бригады. Солдаты при этом замирали. Им заранее внушалось, что назначение в часть каждого солдата будет производиться самим великим князем. Он распределял новобранцев по следующему принципу: самые высокие намечались в Преображенский полк, курносые – в Павловский, более смышленые с виду – в гвардейскую артиллерию. Шедший позади его рослый, молодцеватый унтер из преображенцев зычно выкрикивал написанный номер, и новобранца тотчас же хватали дюжие руки и ставили в надлежащий ряд.

Владимир глядел довольно печально на эту церемонию «высочайшего» распределения солдат. Ему не нравилось, что людей сортируют по внешнему виду и даже ставят на них метки. Неприятное чувство в нем не могли заглушить даже бравурные звуки десятков оркестров.

Вскоре Владимир получил под свое начало команду новобранцев в семьдесят человек. Это были в основном крепкие крестьянские парни из дальних губерний.. За зимние месяцы их предстояло превратить в дисциплинированных и хорошо обученных солдат – бравых гвардейцев.

Занятия, как и положено, начались с шагистики, маршировки, отдавания чести и словесности, то есть изучения уставов. Владимира мало радовали эти однообразные и скучные начальные занятия. Сердце его влекло к другому. Он испытывал некоторую гордость оттого, что эти семьдесят новобранцев подчинены ему и что в его обязанность входит их обучить и сделать настоящими гвардейцами.

Летом 1898 года Федорова вместе с товарищами по курсу послали на Сестрорецкий оружейный завод на производственную практику.

Начальник завода, высокий, стройный полковник, с небольшой пышной бородой, окаймлявшей свежее энергичное лицо, встретил курсантов радушно и изъявил желание сам показать им завод и новые мастерские. «Это Мосин – известный изобретатель» – сказал кто-то из курсантов. Федоров насторожился. Он многое знал о Мосине, и ему хотелось поближе познакомиться с ним. Мосин показался человеком замкнутым или чем-то озабоченным. Идя по заводу, он говорил очень мало, предоставив давать пояснения своему помощнику Залюбовскому. Но когда офицеры вошли в просторное помещение лекальной мастерской, Мосин преобразился и сам взялся объяснять ее устройство. Лекальная мастерская была его детищем, созданная на базе особого инструментального отдела, переведенного сюда из Петербурга. Это было крайне необходимо, так как заводы работали на перевооружение армии. Мосин познакомил офицеров с новейшими приборами.

– Эта мастерская, – говорил он, – первый шаг к созданию отечественных заводов по изготовлению точнейших инструментов и станков, которые так необходимы развивающейся военной промышленности.

Владимир не спускал глаз со станков и старался запомнить каждое слово, сказанное Мосиным. Ведь Мосин был знаменитым конструктором, выдающимся специалистом по стрелковому оружию.

Через завод они вышли на стрельбище, где испытывались мосинские винтовки.

В 1900 году Владимир Федоров, окончив академию, получил назначение в артиллерийский комитет, где вскоре и был определен на должность докладчика в оружейном отделе.

Штабс-капитану Владимиру Федорову пришлось присутствовать, а впоследствии и докладывать на заседаниях, где собирались маститые члены комитета, генералы и полковники. Первое время он смущался, но постепенно привык и сделался незаменимым докладчиком.

Мосин был одним из членов артиллерийского комитета, и Владимир мог часто видеть его на заседаниях. К этому скромному человеку, одаренному недюжинным талантом и обладавшему большими знаниями в оружейном деле, Владимир питал большую симпатию. На заседаниях Мосин был молчалив, редко высказывался в прениях, но, судя по вопросам, которые он задавал докладчикам, живо интересовался обсуждаемыми делами. Особенно интересовали Мосина сведения о применении его винтовок в боевой обстановке.

Владимир не мог не заметить, что отношения Мосина с руководителями и многими членами артиллерийского комитета были очень натянуты. На заседаниях и при встречах Мосин был с ними почтителен, но чрезвычайно сдержан. Вспоминая, какой радушный прием оказал Мосин в Сестрорецке им, молодым офицерам-практикантам, Владимир предполагал, что в отношениях Мосина с начальством таятся глубокие расхождения. Ему хотелось узнать причину этих расхождений, ту тайну, что Мосин таил в глубине души.

Как-то после заседания комитета, которое кончилось очень поздно, Владимир вышел на улицу одним из последних. Ночь была темная, с моросящим осенним дождем. Ослепленный светом фонаря, он остановился и стал всматриваться в темноту. Вдруг за его спиной раздался мягкий знакомый голос: