Коля Кашкин и другие слегка взрослые герои этой повести подолгу живут в больнице. Никто из них не выписывается оттуда навсегда. Все возвращаются — рано или поздно.
Писатель Николай Назаркин едва упоминает диагнозы, совсем не описывает болезненных процедур, больничной тоски и страхов: его интересует жизнь. Занятия, приметы, привычки и фантазии неунывающих пациентов детской больницы колонистов Мандариновых островов.
Глава первая
Острова, корветы и рыцари
Без карабина на необитаемом острове не обойтись. Это моё твёрдое мнение. Потому что остров — ну, необитаемый остров — это ого! Ого-го! Так я прямо и сказал.
— Остров нарисовать — это ого! — сказал я. — Ого-го! Это не рыцаря какого-нибудь несчастного намазюкать. Или там… ну… корвет какой-нибудь!
Пашка серьёзно кивнул, а Толик сначала на меня посмотрел, потом голову под стол сунул и там фыркнул. Понятно, почему он под столом фыркал: он уже вовсю рисовал какой-нибудь корвет, или фрегат, или ещё какую бригантину и не хотел на лист фыркать. Тоже мне, Микелянджело!
Хотя, честно сказать, у Толика всякие эти парусные корабли рисуются — просто мигом. И как это у него получается так паруса нарисовать? Ну, так, чтобы ясно было, что их много, парусов этих, и корабль движется? Вот тебе, пожалуйста — лёгкое посыльное судно с тремя пушечками; а вот — четырёхдечный французский линкор «Викторьез». Четырёхдечный — это, по-сухопутному если, с четырьмя пушечными палубами. Девяносто шесть орудий! Такой ка-а-ак врежет! Хо-хо! Полным бортовым залпом!
Хотя вот, впрочем, у «Арабеллы» всего сорок орудий было, но капитан Блад всех побеждал. Но это — потому что он самый лучший капитан был просто. А так бы, наверное, от лишних пушечек не отказался бы.
Глава вторая
Костяная нога
Глупый это человек сказал про утро, глупый! Мудренее, как же! Только начнёшь спать как следует, а тут — ба-бах! — включается весь верхний свет и Лина Петровна (она сегодня дежурная сестра) уже вкатывает свою дребезжащую тележку. С градусниками в стеклянном большом стакане и прочими медицинскими вещами. Там всё такое холодное, блестящее, звякающее и пахнет так… химически, вот. Только увидишь, и хочется вообще под одеялом жить до самой выписки.
— До-оброе утро, четвёртая палата! Семь часов, семь часов, время подниматься! И, разумеется, самое время померить температурку!
Мы не отвечаем. Я одеялом с головой закрылся, от света. И вся палата молчит. Вообще-то, конечно, нас в палате всего двое из шести койко-мест: я у двери да Валя Дубец у окошка на той стороне. Мы по диагонали лежим. Так получилось.
— Четвёртая палата, я не слышу ответа! — Лина Петровна никогда голос не повышает, просто так слова начинает выделять, что, по-моему, её в ординаторской, на другом конце коридора, и то слышно.
— Так, четвёртая палата, раз уж мы разучились разговаривать, то будем мерить температурку как во втором отделении!
