Проблема, сформулированная в заголовке данной книги, с той или иной степенью полноты освещалась в ряде предыдущих работ ее автора,

[1]

которые вызвали интерес у специалистов. Одни оппоненты с одобрением отнеслись к его концепции, другие, наоборот, выступили с резкой критикой.

[2]

Все это дало возможность по-новому переосмыслить проблему, в результате чего и появилась на свет монография, которая представлена на суд читателей.

Предлагаемая книга – первая часть дилогии о деятельности советских пропагандистских органов в преддверии вооруженного столкновения с Германией. Вторая часть носит название «Синдром наступательной войны-2».

Особую благодарность хотелось бы высказать всем тем, кто откликнулся на публикации автора. Конструктивные предложения и критические замечания являлись стимулами в работе. Искренняя признательность научным сотрудникам Института российской истории РАН и других исследовательских центров, принимавшим на разных этапах активное участие в обсуждении рукописи предлагаемой монографии.

Изучение характера и содержания советской пропаганды второй половины 1930-х – начала 1940-х гг. представляется актуальным по ряду причин. Прежде всего, всесторонняя разработка этой проблемы дает ключ к пониманию роли пропагандистской сферы как составного звена советской политической системы, формировавшей общественные представления о грядущей войне как о чем-то неизбежном. Ее исследование выводит на вопрос об идеологическом обосновании советской военной доктрины указанного периода. В результате разработки данной тематики имеется возможность уточнить направленность пропагандистских установок советского руководства по обеспечению интересов СССР в условиях обострения международной обстановки, а также конкретизации процесса формирования внешнеполитических стереотипов в общественном сознании, в первую очередь представлений о потенциальных военных противниках. Наконец, анализ функционирования пропагандистской машины большевистского государства накануне и в начальный период Второй мировой войны в какой-то степени позволяет реконструировать систему взглядов на нее советского руководства.

В настоящее время одним из наиболее острых вопросов, с которым сталкиваются историки при проведении своих исследований, является вопрос о методологии. В условиях существования советской политической системы марксизм-ленинизм являлся официальной государственной идеологией, определявшей содержание и направленность гуманитарного, в частности исторического, знания. В постсоветский период марксизм-ленинизм по объективным причинам (запрещение деятельности Коммунистической партии Советского Союза после падения СССР и прекращение ее идеологического воздействия на общество и гуманитарную науку) перестал играть роль всеобъемлющего методологического инструментария. Это не только привело к бурным дискуссиям о необходимости «изменения методологии» истории, но и активизировало процесс поиска новых универсальных методологических принципов познания прошлого. С одной стороны, существует неписаное правило: историк должен опираться в своих исследованиях на определенную методологию.

Под методологией понимается совокупность основополагающих подходов и принципов, на основании которых вырабатываются и выбираются конкретные методы исследования, правила и процедуры его проведения, т.е. методики и соответствующие материальные и духовные орудия и инструменты.

Представляется плодотворным применение в качестве методологического инструментария любых, не противоречащих логике науки авторских концепций: синтеза макро- и микроподходов к историческому процессу; анализа феномена тоталитаризма; построений социальной истории и т.д. и т.п. Главное условие – чтобы сохранялся (естественно, в рамках разумного) принцип плюрализма в изучении событий и явлений прошлого, оставалась возможность для любого ученого самостоятельно определиться в выборе методологии.

Есть надежда, что та эпоха, когда методологические принципы (вернее, единственная методологическая установка – марксистско-ленинская) бесцеремонно навязывались «сверху», безвозвратно канула в Лету.