Все складывалось на редкость счастливо. Пока машина мчалась вдоль Садового кольца, Влад Пухальский всерьез думал о том, что удача идет к нему в руки не случайно, как некоторым другим, а вполне закономерно. Он заслуживал ее тем, что с рождения был хорош, умен и расчетлив.

Оттого весь мир создан как бы для него. Марина прижимается легким плечом — для него. С большой стены смотрят физиономии популярных артистов, предлагающих натяжные потолки, — ему интересно! Летящая дорожка рекламных огней радует его взор. А сидящая у дороги нищенка с трясущимися руками как бы показывает ему весь мир в гигантском разломе — с вершиной и пропастью. В этом мире он с рождения занял определенное место. И если переделать к лучшему мир он не может, то свое выгодное положение должен осознавать и использовать на все сто.

Марина сдалась наконец после двух недель осады. Вот она рядом. А разыгрывала девичьи капризы с таким искусством, что он чуть было не поверил. Но это понимание пришло позднее, когда уже в памяти всплывала ослепительно прекрасная обнаженная фигура. У этой юной хрупкой девочки оказались прекрасно сформированные бедра зрелой женщины, приготовленной самой природой к продолжению рода. Вот только голова была устроена по-другому и нацелена исключительно на праздник и удовольствия. Впрочем, в этом они с Владом Пухальским были единодушны. И он, клятвенно заверив ее в стремлении жениться как можно скорее, теперь лениво обдумывал пути отхода. Зачем себе портить праздник? Марина и так принадлежит ему. И пока женитьба не связала по рукам и ногам, у него никаких обязательств — одни права. Под тихую мелодию, доносившуюся из приемника мчавшегося автомобиля, они в нежном порыве сплели пальцы, и Влад вдруг обнаружил, что его рука в запястье тоньше, чем у Марины. Да и вся она не такая уж хрупкая. И вчера проявила себя умной и зрелой, когда, устав от сопротивления, вдруг произнесла будничным тоном:

— Ну ладно! Пойдем…

У него почему-то сразу пропало желание, и он выглядел не самым лучшим образом. Ему даже показалось позднее, что она изображала любовь и удовлетворение от близости. Но женщины в любовных играх искусные актрисы. Однажды уяснив это обстоятельство, он не слишком занимал себя подобными вопросами. А одной из подружек, которая жаждала продолжения любовной игры, ответил спокойно:

На телевидении всегда царит праздник. И этого ощущения не могут поколебать ни озабоченные лица сотрудников, ни всеобщая суматоха. Всякий раз, приезжая в Останкино, Борис Лукьянов испытывал праздничные ощущения, даже когда предстояла серьезная работа, которая требовала большой предварительной подготовки, нервов, сосредоточенности. Опытный тассовский журналист с двадцатилетним стажем, он прекрасно понимал, что и здесь, на телевидении, существует нервотрепка, нагоняи от начальства, ссоры, склоки, зависть, подсиживание или, лучше сказать, подсматривание, словом, как говорится, в каждом дому по кому. Но в ТАССе конфликты касались вполне определенных людей, известных ему, дружественных или, напротив, антипатичных, специфических ситуаций, о которых ему было доподлинно известно. Поэтому там за непрерывными заботами не чувствовалось праздника, а была вполне нормальная потогонная работа. Сиюминутное удовлетворение от прошедшей в печать заметки уравновешивало многочасовые, а иногда и многодневные хлопоты и писанину, которые забирали всю энергию и тут же забывались и переставали тяготить. Прожорливый телеграфный молох пожирал всю поступающую информацию, невзирая на количество, тут же выбрасывал в газеты телетайпные полосы и вновь требовал еще и еще. За этим стояли новые задания, знакомые люди со своими недостатками и прочей чепухой, страхи, обиды, удачи, везение.

На телевидении такой конкретики не было. Люди мелькали вокруг нарядные и, как Лукьянову казалось, улыбчивые. Потом эта улыбчивость выходила в эфир, приучая сидящего перед ящиком обывателя дорожить своим местом, здоровьем, спокойствием и отучая его думать, мечтать, к чему-то стремиться. Словом, как везде, во всем мире.

И однако, при всем понимании, являясь на телевидение, Лукьянов всякий раз бывал околдован этой фабрикой грез. Едва он ступал в вестибюль, ему начинало казаться, что должно произойти нечто значительное. И спешащие навстречу красивые женщины не пройдут просто так мимо, чтобы исчезнуть навсегда, но обязательно сыграют в его жизни какую-то важную, таинственную роль.

Скинув в раздевалке плащ и ощутив привычный радостный порыв, Лукьянов тут же вспомнил о задании, которое его привело сюда. Надо было сосредоточиться на предстоящем словесном поединке. Об этом вскоре напомнил и появившийся в вестибюле генерал милиции, будущий оппонент, с которым Лукьянову предстояло сразиться. Оба они должны были участвовать в известной передаче Савика Шустера «Свобода слова». Речь шла о борьбе с преступностью и отмене моратория на смертную казнь. На этот раз Лукьянову предстояло быть не безымянным корреспондентом ИТАР-ТАСС, а вполне конкретным человеком, выражающим свое личное мнение и мнение широкого круга людей.

Савик Шустер должен был представить его как известного журналиста. Несмотря на двадцатилетний стаж, Лукьянов серьезно волновался, потому что выступать от себя и высказывать публично собственное мнение он все еще не привык.