Капитан молча положил перед Кленкиным радиограмму. Рубка была тускло освещена. Зеленоватым светом мерцали приборы. Кленкин почесал кончик облупленного носа и стал читать, шевеля губами. Зверски хотелось спать. Строчки расплывались перед глазами. Смысл путаной радиограммы дошел не сразу. Он споткнулся о фразу: «Часть экипажа пытается покинуть судно» и с изумлением спросил капитана:

— Как покинуть?

— За борт сигануть, как. Ты просыпайся поскорей.

— Можно с ними поговорить по радио?

— Связь прекратилась, на запросы не отвечают. Выходить на УКВ бессмысленно, не достанем — свыше сорока миль…

Веллингтон Павлович Кленкин все свои двадцать семь лет прожил в огромном доме на углу Клинского проспекта и Рузовской. Ни скучные коричневые коробки бывших семеновских казарм, ни ощутимая близость Обводного канала не мешали ему считать эту часть города одной из лучших в Ленинграде.

Кленкин с матерью жил на седьмом этаже в двухкомнатной квартире. Одна из комнат принадлежала им, другая старухе Анне Карловне Отс.

Бывшая баронесса фон Отс до самой смерти проработала гардеробщицей в оперном театре, и благодаря ей Кленкин с дошкольного возраста познакомился с замечательными произведениями русской и зарубежной классики. Мать Кленкина, костюмерша Театра юного зрителя, мечтала об артистической карьере сына. Что же касается имени — Веллингтон, то оно было просто предназначено для афиш. Имя придумал отец, художник-декоратор. Его Кленкин не помнил: отец попал под трамвай на площади Труда, когда Кленкину было полтора года.

С театром, однако, не получилось. Окна их квартиры выходили на улицу Рузовскую, как раз на общежитие слушателей Военно-медицинской академии, и это решило дело. После окончания школы Кленкин подал документы в академию с полной уверенностью, что его примут: школу закончил с золотой медалью, но его срезали на медицинской комиссии. Выяснилось, что на военную службу принимают при росте не менее один метр пятьдесят сантиметров. Кленкин был один метр сорок семь при далеко не атлетическом телосложении.

Но он не сдался. Устроился на работу санитаром в клинику хирургии, мыл полы, выносил подкладные судна, а вечерами в библиотеке читал книги по атлетической гимнастике и о том, как увеличить рост. Литературы, особенно дореволюционной, оказалось довольно много.

Когда зазвонил телефон, старший помощник капитана Виктор Павлович Каменецкий действительно не спал. Он лежал, влажный от испарины, припоминая отдельные детали сна, морщась от отвращения и страха, только что пережитого им.

Каменецкий сны видел редко и никогда их не запоминал. А это был не просто сон, а кошмар, сон во сне, с четкими деталями обстановки, придающими видению жуткую достоверность.

И то, что это произошло именно с ним, Каменецким, который гордился способностью засыпать по внутреннему приказу и просыпаться ровно за двадцать минут до заступления на вахту, было странно и унизительно.

А снилось вот что.

Будто бы он проснулся у себя в каюте, с удивлением прислушался. Судно было на ходу, его равномерно покачивало, но машины не работали. Вообще не было слышно ни звука. И тут послышались шаги, мягкие и тяжелые — так ходила, встав на задние лапы, медведица Машка, что жила на судне несколько месяцев. Но Машку Каменецкий сам ездил сдавать в Ленинградский зоопарк. Откуда ей взяться?

Капитан стоял в любимой позе, упершись локтями в углы оконной рамы. Вот уже минут двадцать у него ныло сердце. Украдкой от рулевого он положил под язык валидол, но боль не прошла, а стала как бы глуше. И перед глазами, когда он начинал пристально вглядываться во тьму, начинали плавать радужные пятна.

Сердце его беспокоило не первый раз. И в этот рейс он ушел, упросив медицинскую комиссию дать ему одноразовое разрешение: «Годен на один рейс в связи с производственной необходимостью».

А вот удастся ли обойти эскулапов в следующий раз — трудно сказать. История с «Летучим голландцем» ему не нравилась.

За свое долгое капитанство он повидал многое. Он видел однажды, как горел бельгийский танкер, чадили, взрывались танки, по воде растекалось пламя. И когда в вязкой реке дыма и пламени вдруг вспыхивали точки, он знал — горят люди. Они пытались под водой миновать пленку горящей нефти, но, не выдержав, выныривали и, вспыхнув, уходили под воду, теперь уже навсегда. Из-за треска и рева пламени криков слышно не было. Спасти удалось только трех человек.

В другой раз в жесточайший шторм в тридцати милях от Мальвинских островов он наблюдал, как развалился пополам американский контейнеровоз и обе половинки поплыли в разные стороны.