Ольхова хоронили в четверг. На кладбище шел снег, мокрый, вперемешку с дождем. Растоптанные комья глины липли к подошвам и лезвиям лопат.

Кузин, заведовавший похоронами, произнес торопливую складную речь, где было все, что положено. Старушки в черных платках, похожие на мокрых грачей, стояли у кучи ржавых старых венков и крестились. После Кузина стал выступать кто-то еще. Двое могильщиков негромко спорили, кому оставаться забирать веревки и лопаты. Крайняя старушка строго смотрела на них, бесшумно шамкая сморщенным ртом.

Сергеев, начальник уголовного розыска, отошел в сторону. Младшая дочь Ольхова плакала, и ее пытались увести, потому что она мешала забивать крышку. Жена стояла молча, окруженная родственниками. Год назад они развелись и не жили вместе, но хоронили Ольхова из ее квартиры.

Областное начальство еще не приехало, да и вся эта невеселая процедура исполнялась по ускоренному варианту. А чего иного можно было ждать, когда хоронили застрелившегося милицейского капитана?

Поминки устраивали в кафе, двухэтажной стеклянной коробке, недалеко от горотдела милиции. Был период активной кампании за трезвость, и водку ставить на столы не разрешалось. Ее разливал и подносил по полстакана мужик в черном лоснящемся на рукавах пиджаке, видимо, кто-то из родственников жены.

Бондареву под пятьдесят. У него седые рассыпающиеся на затылке волосы и рыхлый, картошкой, нос. Полковника ему присвоили недавно.

Бондарев читал какую-то справку из раскрытой папки, лежавшей перед ним. Дыхание у начальника было прерывистым и шумным. Последние годы он огруз и постарел. Недавно снова лежал в больнице — аритмия сердца. Наверное, Бондарев скоро уйдет на пенсию, хотя сам об этом речь никогда не заводил. Бондарев — пенсионер! Звучит жалко. Человек, в течение одиннадцати лет возглавлявший самый крупный отдел милиции в области, будет ходить по утрам с авоськой за молоком, играть в домино со стариками у подъезда. Хотя Что в этом такого?

Наконец, он отложил справку.

— Ценный документ прислали, — постучал он ногтем по голубоватым листкам. — Усилить, укрепить, активизировать… Мы, конечно, активизируем! Как же нам не активизировать, если руководство требует! А вообще, лучше бы бензину подкинули. — Он остановил рассеянный взгляд на Сергееве. — Давай, Вячеслав Николаевич, докладывай, с чем пришел…

Раскрыл протянутую папку и бегло полистал материалы по квартирным кражам.

Дело по нанесению телесных повреждений гражданам Полетаеву и Зимовцу Сергеев передал оперативнику из своего отделения Олегу Голубеву, а сам начал заниматься Куртенковым. Вырисовывались несколько кандидатур, которые могли быть основным звеном в серии квартирных краж. Часть из них была уже отработана Ольховым, но поиски пока велись втемную. Куртенков не боялся колонии. С Сергеевым вел себя нахально, и чувствовалось, всем поведением он торопится закрепить в воровской среде свой авторитет. Сергеев понял — про сообщников он ничего не скажет. Разве что случайно сболтнет.

Расположить Куртенкова к себе не удавалось. Генка курил предложенные сигареты и продолжал отмалчиваться. Все же кое-что интересное появилось. Несколько раз его видели с женщиной лет двадцати восьми. По возрасту вряд ли она была подругой Куртенкова. На вопрос об этой женщине Генка среагировал беспокойно. Так беспокойно, что Сергеев почувствовал — тепло! Здесь надо копать. На все вопросы о женщине Куртенков отвечал непонимающей улыбкой и, моргая, заводил разговор на другую тему. В конце концов замкнулся и стал проситься в камеру.

И вообще все шло совсем не так, как хотелось. По квартирным кражам он продолжал третий день топтаться на месте. Потом явился начальник следственного отдела и стал выговаривать, что неправильно оформлены некоторые материалы по ограблению кассы. Он был прав, но Сергеев стал огрызаться — подумаешь, аристократы, с девяти до шести, как бухгалтерии, работают, а еще претензии выдвигают! Пусть бы сами попробовали, высунув язык, по хуторам побегать, да раскрыть это ограбление.

К Марине Ольховой он попал лишь в субботу. Жила она в темной двухкомнатной «хрущевке» на пятом этаже старого серого дома. Сергеев не был здесь около двух лет, если не считать похороны Ольхова, когда вместе с другими он выносил по лестнице гроб с телом.

Они сидели за маленьким журнальным столиком. Разговор не получался. Они знали друг друга много лет, но сейчас, мучительно выискивая, о чем говорить дальше, Сергеев вдруг понял, что, в сущности, он ничего не знает об этой женщине, сидящей напротив. Ольхов ему не рассказывал о причинах развода. Он вообще редко говорил о своей семейной жизни.

Кто же такой этот Игорь? К концу следующего дня Сергеев понял, что он наверняка не из местных. Или, по крайней мере, никогда не попадал в поле зрения уголовного розыска. На начинающего тоже не похож, слишком осторожно и умело совершаются кражи. Похищенные вещи в городе не всплывают, их реализуют в другом месте, возможно, в соседних областях. Что про него известно? Несколько общих примет, возраст от 25 до 30 лет, имеет жену или подругу, у которой весной родился ребенок. Не густо! Черных вместе с Кузиным, начальником паспортного отдела, сделали выборку на всех Игорей. Десятка два, подходящих по возрасту и приметам, проверили, но пока никаких результатов. Впрочем, Игорь, который был нужен им, мог жить и без прописки или приезжать сюда из другого города.

Куртенок упорно молчал. В камере вел себя нагло, успел подраться и попасть в карцер за то, что пытался отобрать у сокамерника свитер. Его побаивались. Жилистый и цепкий, как кошка, он кидался на любого, кто ему не нравился. Бил головой, ногами, вцепившись пальцами в волосы. Намекал, что на воле имеет крепких покровителей, которые всегда готовы прийти на помощь. Недавно мать принесла передачу.

Передача богатая: копченая колбаса, сало, индийский чай, сигареты.

— Виктор, надо идти к матери Куртенка, — сказал Сергеев.

— Продукты покупала не она.

Сергеев знал Лешу Вагина давно. У него острый узкий лоб, залысина через всю макушку и очень светлые, слегка голубоватые глаза. Если не любишь человека, такие глаза можно назвать бесцветными.,

Вагин работает хирургом в горбольнице, одновременно исполняя обязанности судмедэксперта. Иногда он отпускает бороду. Она ему не идет, потому что волосы редкие и торчат клочками. Когда у него появляется увлечение из числа медсестер или врачих помоложе, он выглядит живее и симпатичнее. Потом снова перестает бриться и становится меланхоличным и ехидным.

Минут пять они разговаривали про общих знакомых. Вагин курил. Его тонкие узловатые пальцы в желтых пятнах йода.

— Я готовлю заключение по проверке смерти Ольхова. Хотел кое-что уточнить, — перешел наконец к делу Сергеев.

— Уточняй, — не возражал Вагин. — Правда, в акте я указал все подробно.

Сергеев читал «Аргументы и факты». За соседним столом качал на коленях ребенка Игорь Остяк. Его сожительница заворачивала в пакеты остатки еды.

— Пирожки сразу ешь, они уже второй день лежат. А болгарских сигарет не было, я «Астры» принесла…

Идиллия да и только! Вор-квартирник, трижды судимый, сидит в кабинете начальника уголовного розыска, баюкает ребенка, а сожительница его умиленно смотрит на капитана, тронутая его добротой.

Только совсем не умиленно смотрела бывший агент

— Много ему дадут?

— Еще новость. Васина видели за день или два до смерти Ольхова возле его дома. Точную дату установить не удалось.

Бондарев помешивал ложечкой в стакане, а Сергееву вспомнился вчерашний поход в магазин. Интересно, где берет кофе начальник?

— Крути Васярика! Нужна помощь, подключим еще людей. Понял?

В папке с материалами по избиению граждан Полетаева и Зимовца появились новые листы. Прежде всего подробные сведения на обоих потерпевших, которые также становились обвиняемыми.

Полетаев Борис, 19 лет. Отца нет, мать работает в Тюменской области, с сыном отношений не поддерживает. Живет у бабки. С 15 лет состоит на учете в инспекции по делам несовершеннолетних: избиения одноклассников, мелкие кражи, угоны мопедов и мотоциклов. Был осужден на два года с отсрочкой приговора, но спустя несколько месяцев после суда совершил грабеж. Отбывал наказание в воспитательно-трудовой колонии. Освобожден по амнистии. Подозревается в совершении в мае этого года изнасилования, но доказательств нет. Потерпевшую, видимо, запугали, и она не стала давать показания. Физически развит, более двух лет занимался боксом, в настоящее время бросил. Часто употребляет спиртные напитки. Выпив, становится агрессивным. Имеет знакомых из числа ранее судимых. Поддерживает отношения с трижды судимым Михаилом Логуновым, по кличке Султан, проходившим по делу преступной группы Нестеренко. В настоящее время не работает. Предупреждался об ответственности за тунеядство.

Полетаев видел их впервые: и горбоносого, похожего на кавказца мужчину, лет тридцати, сидевшего за рулем «Нивы», и второго, помоложе, который назвался Вадимом. Это был низкорослый, с очень широкими плечами и выпуклой грудью парень — почти квадратный.

Борьке еще утром сообщили, что он будет участвовать с ними в каком-то деле. Забираясь на заднее сиденье автомашины, Полетаев вспомнил, что забыл сигареты.

— Надо в магазин заехать. Курить не захватил.

— У нас есть, — сказал горбоносый и, нашарив пачку «БТ», протянул Полетаеву. Квадратный Вадим внимательно рассматривал Борьку, и тому не нравился его ощупывающий взгляд. Хотя они, наверно, и должны относиться к нему настороженно. Неизвестно, чего он стоит и как покажет себя в деле. Молчание начинало тяготить Полетаева.

— Ты в прошлом году за область по боксу не выступал? — спросил Борис квадратного.

Они ходили тогда в паре: Сергеев, только что поступивший в горотдел, и Ольхов, который работал уже года три или четыре. Перед майскими праздниками их премировали обоих: выписали по двадцать пять рублей. Как указали в приказе: «За умелые действия по задержанию опасного преступника». Сергеев долго не являлся за премией, пока бухгалтер не накричала на него — ей надо было подбивать баланс.

Случаются вещи, при воспоминании о которых до того становишься противным себе, что зубами скрежетать хочется. Подобное чувство Сергеев испытал три дня назад.

Входя в дежурку, увидел замполита Лисянского и пожилого водителя Егорченкова. Егорченков ближе к нему стоял и руку для пожатия протянул, а он к Лисянскому первому полез здороваться. Лисянский в это время по телефону разговаривал, на Сергеева не сразу внимание обратил. Вот так по-дурацки и стояли: Егорченков с протянутой рукой, и он сам руководству свою ладонь подсовывает. Противно! Сергеев даже сплюнул от злости. И ведь никогда он перед начальством не лебезил, и Лисянского недолюбливал, и старого сержанта Егорченкова уважал!

А тогда, много лет назад, вообще неприглядная история вышла. Их послали разобраться по вызову, вроде бы в одном из домов происходил семейный скандал. А получилось вот что. Володька Демченко, по кличке Дема, освободился в очередной раз из колонии. Приехал к бывшей жене, которая к тому времени уже жила с другим мужем. Вначале все шло мирно. За стол даже вместе сели. Приняв пару стопок, Дема начал вспоминать обиды, обложил матом бывшую жену и пригрозил, что заберет с собой детей. Вмешался новый муж. Дема ударил его кулаком в лицо и начал громить мебель. Когда Ольхов и Сергеев вошли в квартиру, новый муж сидел на табуретке и жена перевязывала ему голову. Дема, допивший к тому времени водку, обрадовался приходу милиционеров. Треснув донышком бутылки о плиту, он кинулся на Сергеева, который шел первым. Подобные вещи Слава Сергеев видел только в кино. А тут наяву замаячили перед глазами острые, как ножи, торчащие стеклянные грани. Не помня себя, Сергеев бросился убегать. Дема бежал следом, размахивая бутылкой. Ольхов поймал его за плечо, и они покатились по полу. Младший сержант Сергеев в это время метался по лестничной площадке и кричал: «Где телефон?»

На помошь Ольхову пришел муж хозяйки, и они вдвоем скрутили отчаянно сопротивлявшегося Дему.

Пост ГАИ, стеклянный скворечник на бетонном четырехметровом постаменте, стоял на развилке широкой междугородной трассы. Гаишников было двое, старшина и его напарник, младший сержант, недавно закончивший школу первоначальной подготовки.

Старшина служил в ГАИ около двадцати лет. Работа порядком надоела. За эти годы он нажил радикулит и стойкую неприязнь к транспорту и водителям. Пристроившись за столом у калорифера, он, помаргивая, растерянно наблюдал, как его напарник, в черном полушубке и белой портупее, тормозил машины и, козыряя, проверял документы у шоферов. Тому все было в новинку: и упоение собственной властью, когда, повинуясь сигналу жезла, останавливаются огромные грузовики и черные «волжанки», и тяжесть заряженного пистолета на боку, и заискивающие оправдания водителей, которые превысили скорость.

Машин было много. Сержант, упарившись, снял шапку, рукавицы и вытирал платком вспотевшее розовощекое лицо.

— Надень шапку, Серега, — сказал в громкоговоритель старшина, — калган застудишь!

Сержант, вздрогнув от неожиданности, посмотрел вверх и широко заулыбался во весь рот. Напарником старшина в общем-то был доволен. Не нравились только его излишняя говорливость и легковесность в отношениях с женщинами. У того постоянно менялись подруги. Загораясь, он раза три порывался жениться, но что-то разлаживалось, и по городскому телефону, установленному в будке ГАИ, начинал названивать новый женский голос.