Написанный в 1972 году сатирический роман иранского писателя Пезешк-зода «Дядюшка Наполеон» выдержал на родине автора уже более десяти изданий. Действие романа развертывается в Тегеране в 40-х года двадцатого столетия. Автор рассказывает о жизненных перепетиях большой семьи среднего сословья. «Дядюшка Наполеон» читается легко, Ирадж Пезешк-зод — отличный рассказчик, наблюдательный и насмешливый. Это живая, мастерски написанная, правдивая и в конечном счете очень веселая книга. Она содержит немало ключей к тайнам и особенностям бытовой психологии и национального характера иранца.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Жарким летним днем, а точнее — тринадцатого мордада
1
, примерно без четверти три я… влюбился. Горечь и боль разлуки, которые мне пришлось впоследствии испытать, не раз наводили меня на мысль о том, что, влюбись я, скажем, двенадцатого или четырнадцатого мордада, все могло бы сложиться иначе.
После обеда меня с сестрой, как обычно, суровыми угрозами вперемежку с заманчивыми обещаниями развлечений, ждущих нас вечером, заставили отправиться спать в нижнюю комнату. В раскаленном от солнца Тегеране послеполуденный сон был обязательным для всех детей. Но в тот день, как, впрочем, и всегда, мы выжидали, пока отца сморит сон, чтобы удрать в сад и поиграть там в свое удовольствие. Когда наконец отец захрапел, я высунул голову из—под простыни и взглянул на стенные часы. Было полтретьего. Сестренка, дожидаясь, пока заснет отец, уснула сама, и мне пришлось красться на цыпочках в одиночку.
Лейли, дочка моего дядюшки, и ее младший брат уже полчаса как ждали нас с сестрой. Дома, в которых жили наши семьи, стояли в большом общем саду, и между ними не было ни забора, ни стены. Лейли, ее брат и я укрылись в тени раскидистого орехового дерева и играли, стараясь не поднимать шума. И вдруг я встретился с Лейли взглядом. Ее черные, большие глаза смотрели прямо в мои. Я не смог отвести взгляда. Не знаю, как долго мы глазели друг на друга, но неожиданно над нашими головами выросла фигура моей матери с пучком прутьев в руках. Лейли с братом помчались к себе домой, а меня мать, угрожающе размахивая прутьями, водворила на место, в нижнюю комнату. Прежде чем натянуть простыню на голову, я снова взглянул на стенные часы — было без десяти три. Мать, залезая под свою простыню, проворчала:
— Слава богу, что не проснулся дядюшка — он бы от вас мокрого места не оставил!
И она знала, что говорила. Дядюшка очень сурово расправлялся с теми, кто нарушал его приказы. А один из них гласил, что до пяти часов дня детей должно быть не слышно и не видно. («Чтоб и дышать не смели!») Не только мы, дети, испытали на себе, чем чреваты игры и шум в часы дядюшкиного послеобеденного отдыха, но даже вороны и голуби — и те старались в это время держаться подальше от нашего сада: дядюшка не раз пускал против них в ход свое охотничье ружье и был беспощаден. До пяти часов дня обходили стороной нашу улицу, прозванную в честь дядюшки его именем, и бродячие торговцы, потому что два олуха: один торговавший дынями, а другой — луком, заработали от дядюшки по оплеухе.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Судя по всему, мне опять предстояла бессонная ночь. Я ворочался под москитной сеткой сбоку на бок, но заснуть не мог. Мы возвратились из гостей уже больше часа назад. После случившегося скандала и демонстративного ухода дядюшки, вслед за которым отец увел и нашу семью, званый вечер был почти испорчен. Наверное, разошлись еще не все гости, но разговаривали они так тихо, что их голоса до меня не долетали. Во всяком случае, я был уверен, что сейчас они обсуждают недавний прискорбный инцидент.
Я перебрал в памяти последние события. Итак: я неожиданно влюбился в Лейли, дочь дядюшки Наполеона; по прошествии нескольких полных тревоги и волнений дней я начал чувствовать, что моя влюбленность приносит мне радость, но достойное сожаления происшествие нарушило мой — да и не только мой — душевный покой. По гневной реакции отца на оскорбительное заявление дядюшки Наполеона я догадывался, что отец не повинен в происшедшем. Сквозь москитную сетку до меня доносились обрывки разговора, который вели родители. Отец то и дело угрожающе повышал голос, но мать тотчас зажимала ему рот рукой. Несколько раз я расслышал, как она умоляла: «Боже мой, тише!.. Дети могут услышать… Что бы там ни было, а ведь он мой старший брат… Бога ради, не обращай ты внимания!» И наконец, когда я уже совсем засыпал, до меня отчетливо долетели слова отца, со злостью говорившего: «Я ему такую Казерунскую битву покажу, что на всю жизнь запомнит!..» «Кто недостойных возвышает!..» Это кто же «недостойный»?!
Утром я выбрался из—под москитной сетки, со страхом и беспокойством ожидая дальнейшего развития событий.
За завтраком ни отец, ни мать не проронили ни слова. В саду также стояла полная тишина. Все вокруг — и деревья, и цветы, — казалось, замерло в ожидании. Даже слуга дяди Полковника, принеся обратно стулья и посуду, которые дядя одалживал на вечер, не осмелился посмотреть нам в глаза.
До десяти утра я слонялся по саду, ожидая появления Лейли. В конце концов я не вытерпел и подошел к Маш-Касему:
