По (Рое) Эдгар Аллан (19.1.1809, Бостон, — 7.10.1849, Балтимор), американский писатель и критик. Родился в семье актёров. Рано осиротев, воспитывался ричмондским купцом Дж. Алланом, в 1815-20 жил в Великобритании. В 1826 поступил в Виргинский университет, в 1827-29 служил в армии. В 1830-31 учился в военной академии в Уэст-Пойнте, за нарушение дисциплины был исключен. Ранние романтические стихи П. вошли в сборники «Тамерлан и другие стихотворения» (1827, издан анонимно), «Аль-Аарааф, Тамерлан и мелкие стихотворения» (1829) и «Стихотворения» (1831). Первые рассказы опубликовал в 1832. После 1836 всецело отдаётся журналистской работе, печатает критические статьи и рассказы. В 1838 выходит его «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима» — о путешествии к Южному полюсу. Двухтомник рассказов «Гротески и арабески» (1840) отмечен глубокой поэтичностью, лиризмом, трагической взволнованностью. Важный мотив романтической новеллистики П. - тема одиночества; М.Горький отмечал трагическое в самом глубоком смысле слова существование самого писателя. П. - родоначальник детективной литературы (рассказы «Убийство на улице Морг», «Золотой жук» и др.). В философской поэме в прозе «Эврика» (1848) П. предвосхитил жанр научно-художественной прозы; ему принадлежит ряд научно-фантастических рассказов. Широкую известность принёс П. сборник «Ворон и другие стихотворения» (1845). Некоторые черты творчества П. - иррациональность, мистицизм, склонность к изображению патологических состояний — предвосхитили декадентскую литературу. Один из первых профессиональных литературных критиков в США, П. сформулировал теорию единства впечатления, оказавшую влияние на развитие американской эстетики («Философия творчества», 1846; «Поэтический принцип», 1850). Воздействие новеллистики П. испытали на себе А.К.Дойл, Р.Л.Стивенсон, А.Вире, Г.К.Честертон. Французские и русские поэты-символисты считали его своим учителем. К творчеству П. обращались композиторы К.Дебюсси, С.В.Рахманинов.
Ужасъ и фатальность бродили вездѣ во всѣ вѣка. Зачѣмъ же указывать время, къ которому относится мой разсказъ? Достаточно будетъ сказать, что тогда существовала въ глубинѣ Венгріи упорная, хотя и скрытая вѣра въ ученіе о Перевоплощеніи. О самомъ ученіи — т.-е. объ его ложности или о его вѣроятіи — я не говорю ничего. Я утверждаю, однако, что нашъ скептицизмъ (какъ, по словамъ. Лябрюнера, и все наше несчастіе) въ значительной степени "vient de ne pouvoir être seuls" (происходитъ отъ того, что мы не можемъ быть одни)
[2]
.
Но въ суевѣріи Венгерцевъ были нѣкоторые пункты, почти приводившіе къ абсурду. Жители Венгріи весьма существенно отличались отъ авторитетовъ Востока. Напримѣръ — "Душа", говорили венгерцы — я цитирую слова умнаго и остраго Парижанина — "ne demeure qu'une seule fois dans un corps sensible. Ainsi — un cheval, un chien, un homme même, ne sont que la ressemblance illusoire de ces êtres" (Душа живетъ только однажды въ тѣлѣ, одаренномъ чувствительностью. Такимъ образомъ лошадь, собака, даже человѣкъ являются ничѣмъ инымъ, какъ обманчивымъ подобіемъ этихъ существъ).
Фамиліи Берлифитцинга и Метценгерштейна враждовали между собой въ теченіи столѣтій. Никогда раньше не было двухъ домовъ такихъ знаменитыхъ и взаимно проникнутыхъ ненавистью такой смертельной. Начало этой вражды, повидимому, было обусловлено словами древняго пророчества — "Высокое имя потерпитъ страшное паденіе, когда, какъ всадникъ надъ своей лошадью, смертность Метценгерштейна будетъ торжествовать надъ безсмертіемъ Берлифитцинга."
Конечно, эти слова сами по собѣ имѣли мало смысла, если только въ нихъ есть смыслъ. Но еще болѣе тривіальныя причины обусловили — и не такъ давно — послѣдствія въ равной мѣрѣ богатыя событіями. Кромѣ того, между этими владѣніями, которыя были смежными, давно существовало соперничество въ сферѣ вліянія на хлопотливое правительство. Затѣмъ, близкіе сосѣди рѣдко бываютъ друзьями; а обитатели Замка Берлифитцингъ могли смотрѣть съ своихъ высокихъ башенъ въ самыя окна Дворца Метценгерштейнъ. Наконецъ, пышность, болѣе чѣмъ феодальная, менѣе всего была способна смягчить раздраженіе Берлифитцинговъ, не столь родовитыхъ и не столь богатыхъ. Что же удивительнаго, что слова предсказанія, хотя бы и лишенныя смысла, сумѣли вызвать и были способны поддерживать вражду между двумя фамиліями, уже предрасположенными къ ссорѣ, благодаря всяческимъ подстрекательствамъ родового соперничества? Пророчество, повидимому, указывало, если оно могло только на что нибудь указывать, на окончательное торжество дома, уже и теперь болѣе могущественнаго; и, конечно, соперникъ болѣе слабый и менѣе вліятельный вспоминалъ объ этихъ словахъ съ чувствомъ самой острой вражды.
Вильгельмъ, Графъ Берлифитцингъ, хотя и происходившій отъ благородныхъ предковъ, былъ въ эпоху этого повѣствованія недужнымъ и выжившимъ изъ ума старикомъ, ничѣмъ не замѣчательнымъ, кромѣ необузданной закоренѣлой фамильной антипатіи къ сопернику и такой страстной любви къ лошадямъ и къ охотѣ, что ни физическое нездоровье, ни преклонный возрасть, ни слабоуміе не удерживали его отъ ежедневнаго занятія этимъ спортомъ.