Темные воды реки неслышно расступались под носом приземистого плоскодонного судна – байдака. Едва-едва шевелились весла, с затянутого тяжелыми тучами черного ночного неба моросил дождь. Казалось, в такую погоду никак нельзя было плыть, не рискуя нарваться на мель или камни, – и все же плыли.

– Ну и ночка, прости Господи, – набожно перекрестился сидевший на носу монашек в длинной, подпоясанной веревкою рясе. Склонившись к самой воде, он-то как раз и высматривал возможные камни, прощупывал путь длинной, вытянутой вперед слегою.

– Ниче, Евстрат, брате, Бог даст, выплывем, – откликнулся один из гребцов – дюжий бородач, одетый в такую же рясу, что и Евстрат. Остальные четверо человек, плывшие на сем небольшом судне, тоже принадлежали к монашескому братству.

Впереди в ночной тьме вдруг показались оранжевые искорки костров. Рыбаки? Или воинские «немецкие» люди?

– Да что ж вы последнюю-то коровенку уводите, ироды!

Размазывая по щекам злые слезы, Митька, сжав кулаки, бросился на обидчиков – дюжих монастырских служек. Те даже не заметили парня, отмахнулись, будто от мухи. Один накинул на рога тощей коровы Пеструшки веревку, другой обернулся и, как-то виновато посмотрев на застывшую возле избы девчонку, лишь развел руками: мол, ничего не поделаешь, вовремя надо было с недоимками рассчитаться, заплатить монастырю бобыльщину. Митька, а полностью – Дмитрий Терентьев сын по прозвищу Умник, как раз из них и был, из бобылей, непашенных; батюшка Терентий когда-то знатным бондарем слыл, такие бочонки делал – любо-дорого смотреть: досочки дубовые да ясеневые, одна к одной, обручи крепкие, лыковые, не рассыхались почти бочонки-то, купцы-гости их с охотою брали – и свои, тихвинские, и олонецкие, и с Новгорода, и даже со свейского града Стекольны, в коем тихвинские купчишки издавна торг вели. Хорошим бондарем был Терентий, да вот беда, запил после того, как сгинули в лихоманке жена да детушки малые, один вот Митька остался да Василиска – сестрица дальняя, сирота с погоста Спасского, что за болотами, за лесами – на Шугозерье. Запил Терентий да сгинул – как-то возле самого кабака сгубили лихие людишки, долго ли. С тех пор, второй год уже, вековали вдвоем – Митька да Василиска. Митьке пятнадцатое лето пошло, а Василиске – незнамо сколько, видно только было – заневестилась девка, округлилась, захорошела вся. Как за водой пойдет – все парни на малом посаде оглядываются, да и не только на малом, вон хоть того же Платошку взять, большепосадского дружбана.

– Охолони, братец. – Подойдя ближе, Василиска тронула Митьку за плечо. – Так и так уведут Пеструшку нашу… Чего уж теперь.

Один из служек – чернобородый, похожий на цыгана парень – внимательно посмотрел на девчонку и нехорошо ухмыльнулся, показав мелкие желтые зубы. Прищелкнул языком: