«Чья коза пестрая замерзает на привязи

16 квартал около магазина».

Надпись сделана химическим карандашом на деревянной дощечке. Дощечка привязана проволокой к выключателю у входа на автостанцию.

Люди вбегали в помещение, грели руками глаза, снимая с ресниц пресные слезы, грели онемелые губы, щеки, оглядывались.

Мужчина в ватнике и кожаной шапке, маленький, бровастый, читая вслух про козу, серьезно сказал:

Они познакомились там же, на конференции. Петренко тогда был слегка выпивши, но не пьян, очень корректный, немногословный.

Он сказал:

— Олег.

Виктор сказал:

— Виктор.

Их было восемь человек — Генка, Рахмаша, Жуховец и еще два незнакомых Жене парня из группы Мухина. Еще Вера и Маша.

Они шли молча по лесу, выстроившись цепочкой, и только в каких-нибудь овражках Генка, знавший весь маршрут, предупреждал и всех подстраховывал.

Зимовье в темноте показалось им даже еще больше, но оно было и впрямь большое, в нем мог бы разместиться народный областной театр.

Свечи потрескивали от холода, согревая вокруг себя воздух, но не освещали дальних углов зимовья.

Даже когда они все вошли в него, оно не стало менее пустынным, крики тонули в его пространстве.

Их семейный альбом выглядел странно. Отец и мать Жени сфотографированы на фоне горы. Внизу написано: «Обнаженная тектоническая трещина в граните ниже Чертова моста, на правом берегу реки Терек». Потом они уже сняты втроем. Голубевы и маленькая Женя. Подписано так: «Река Урал, обнажение 115/470, ложная сланцевитость ниже Петровской балки».

А на другой фотографии ее отец снят среди группы небритых рабочих. В это время Женя пошла учиться, и мать жила с ней в Москве. На карточке Голубев был в овчинном тулупе, рукав в рукав засунул. Надпись же под фотографией такова: «Столбчатая отдельность диабаза, левый берег реки Ангары в районе Ярска».

Женя смотрела на эту фотографию чаще, чем на другие. Ей хотелось узнать все в подробностях о жизни своего отца. Он тридцать лет посвятил рекам, таскал за собою мать. Она работала геологом в его партиях. Он не умел думать о себе и об удобствах. На этой фотографии ее волновало все. Бородатые рабочие рядом с отцом, и эта «столбчатая отдельность диабаза», и избушка с черной стеной, за которой виднелось снежное поле реки. У отца были прищуренные глаза и жесткая подмороженная кожа на лице. Так представляла Женька. Она думала о своем отце и хотела понять, как он живет.

— Мам,— говорила она.— Когда отец приедет?

— Когда-нибудь,— отвечала мать.— Ему вон предлагали командировку в Москву на конференцию. А он говорит: «Чего я потащусь, у меня план по бурению заваливается». План у него, а мог бы бесплатно прокатиться да футбол по телевизору посмотреть. Я уж не говорю про семью, сто лет не были вместе.

Письмо осталось недописанным. Оно выпало из книги, когда Виктор брал ее с полки. На другой стороне письма были выписаны всякие технические данные.

В СССР свыше 108 тысяч рек. Общая протяженность — 2,5 млн. км. Ангара при полном использовании реки и ее притоков может дать 90 млн. кВт • ч электроэнергии в год.

Расценки на корчеватель: рыхление мерзлого грунта 100 м3 — 13 руб. 50 коп.

Климат в Ярске:

Абсолютный минус 58°.

Несколько дней Виктор прожил на том самом девятом Углу, где погиб парнишка,— его перешибло тросом, когда поднимали провода. Звали тоже Виктором.

Чуркин объяснил перед отъездом: «Поезжай, просто поживи с ребятами. Им будет сперва тошно. Понимаешь, им нелегко будет, ты с ними побудь, чтобы они почувствовали, что не одни, а потом возвращайся. Тут тоже работы много, я задыхаюсь один. Бывай».

Виктор ничего не стал больше спрашивать, пошел искать ребят. Они ночевали в красном уголке двадцать третьего общежития, а сегодня собирались уезжать. Среди них — Олег Петренко. Он, как и остальные, был на взводе, но не пьян, хотя они пили ночью водку.

Увидев Виктора, сказал: «Жив, бродяга? А вот у нас...» — и рассеянно стал смотреть куда-то мимо него. Глаза у него были странные, и весь он был смутен...

Погрузились на машину, в кузов, крытый брезентом, у магазина остановились.

Виктор уезжал в Соколовку. Женька смотрит на него горько-горько, все у нее валится из рук. Правда, после свадьбы они не прожили и полной недели вместе, но ведь так получается.

— Так получается,— говорит он.

Он попросил горком направить его в самую дальнюю организацию: комплексную экспедицию в Соколовке, возглавляемую геологом Голубевым. Завтра туда уйдет последняя партия машин с людьми, с буровыми станками, а потом до лета связь наземная прекратится вовсе. Он говорит Женьке:

— Ты же не хотела, чтобы у нас было, как у всех людей, спокойно...

Она смотрит на Виктора, а глаза у нее печальные.

Весна пришла в котлован. По камням со стометровой высоты падали серебристые струи, обмерзая на лету, казалось издалека, будто сверху протянулись белые канаты. Темнел лед на Ангаре, но незначительно. Все знали, что еще долго, до мая или июня, будет река совсем ледяной между темными берегами, неподвижной, неестественно белой.

Оставшись одна после отъезда Виктора на Соколовку, Женя теперь выходила на работу пораньше, чтобы меньше быть наедине с собой, со своими мыслями. Она могла тихо пройти по улицам, удивляясь первой своей весне здесь.

Ей казалось, что все другие весны не были первыми, а только вот эта, ярская — первая ее весна.

Она проходила по улицам и здоровалась со встречными. Глядела на собак, которые пробегали, совсем не обращая внимания на людей, с очень занятым видом. Она думала, что в Ярске, наверное, существует своя собачья организация и каждая собака имеет свою скрытую жизнь и свой маршрут.

Проехал мимо самосвал, медленно, потому что сзади на веревке брела корова. За рулем сидел шофер с их участка. Женя знала его в лицо, хотя не помнила, как зовут.

С приездом Виктора все в ее жизни стало на свое место. Жене теперь казалось, что и временный переход на другую работу также пошел ей на пользу. Саркисов к ней благоволил, она научилась понимать и видеть то, что прежде не видела. Даже проклятый Терещенко смирился под ее напором, не мстил, а однажды высказался в том духе, что у него не может теперь быть нарушений, потому что в главном управлении сидит его собственный, как он выразился про Женю, постоянный представитель.

Терещенко, когда требовалось, умел и пошутить, а она вдруг поняла, что для таких, как он, единственно важно положение, занимаемое человеком, и только. Они готовы горячо полюбить терзающего их тигра, если тигр по должности и по чину имеет право на такую любовь.

Даже авария на промплощадке как-то начала забываться, и отъезд Веры на другую стройку не казался теперь непоправимой бедой. Там такая же стройка, те же заботы, объемы... При желании можно и встретиться: два часа на самолете не расстояние.

Только одно огорчало ее — предстоящий отъезд Виктора: ведь новая командировка неизбежна. Она стала бояться Чуркина, ей казалось, что все ее одиночество и боль начинались где-то в горкомовском кабинете. Поэтому в день приезда она не отпустила мужа в горком.

Фотографии со стен она сняла, оставила одни плакаты по технике безопасности, которые принесла с работы.

В Ярске стояли прозрачные дни. Белые, как лист бумаги.

Где-то за Уралом, «на западе», как говорят здесь, все началось ручьями, потом наступил и кончился апрель с очень голубым небом, и с маем пришла зелень. Светлая зеленая дымка, но скоро все это зашелестит, и сразу окажется, что шумного, зеленого так же много, как тихого, голубого.

Ярские же дни были наполнены пустотой, голубое пригляделось, а зеленое не наступало. И все отголубело, отстоялось и потеряло новизну, и нечему было шуметь.

В душу невольно закрадывался страх: а вдруг так и останется и ничего больше не будет?

Где-то в середине мая рано утром Женя скажет про себя, откинув занавеску: «Снег... Опять снег, а в титане почему-то нет кипятку».