Уоппинг, один из беднейших пригородов Лондона, расположенный между Тауэрбриджем и Лаймхаузом, подвергся настоящему наводнению. Уже много дней подряд на него рушился ливень, грохотавший по крышам, превращавший улицы и переулки в потоки грязи, переполнявшие канализацию, хлеставшие из полуразрушенных сточных колодцев, сносившие хижины. И, словно этого было недостаточно, более беспокойные, чем когда-либо, хозяйки выливали на улицы ведра и лоханки соленой воды. Двери и окна домов при этом походили на портики судов, через которые во время плохой погоды стекает вода, залившая палубу.

Горожане, где бы они ни жили, всегда жалуются на свою несчастливую судьбу. Но это не относилось к Уоппингу, где несчастье можно было считать хроническим. Жители Сити говорили с иронией, что большинство обитателей любой улицы в Уоппинге легко смогло бы прожить целую неделю на один шиллинг. Трагическая действительность выглядела несколько иначе: можно было разрушить строения целой улицы и просеять обломки через мелкое сито, не обнаружив при этом ничего, стоившего хотя бы шиллинг.

И все же эта нищета мало сказывалась на настроении жителей этого пригорода. Они вставали по утрам, голодные как волки, но все же жизнерадостные, словно птички певчие, и если и ложились вечером спать с пустым желудком, терзаемые постоянным голодом, то такие же веселые. Если в последнее время они и жаловались на непрекращающиеся дожди, то только потому, что они мешали им развалиться прямо на камнях мостовой и вынуждали искать где-либо укрытие, где можно было убить время, продолжая жевать кожаный ремешок или посасывая давно погасшую трубку.

Смеркалось. Кое-где на перекрестках уже зажглись масляные фонари. В хижинах обычно ограничивались свечкой стоимостью в фартинг или обходились темнотой. Потому что темнота бесплатна, а житель Уоппинга должен был учитывать любую мелочь, которой можно было воспользоваться, не заглядывая в кошелек.

Когда в Англии появились первые паровые суда, то на судоверфях чаще всего не использовались новые корпуса; обычно паровые двигатели, приводившие в действие водяные колеса на правом и левом борту, устанавливали на старые парусники. В результате эти суда были не быстрее парусников. Они лишились своей уравновешенности, и если и обгоняли парусники, более зависевшие от ветра, то их скорость в открытом море была более чем посредственной.

Бриг «Хок», когда-то гордившийся своими квадратными парусами, распределенными на двух мачтах и гафеле, выглядел довольно убого, как пароход, оказавшийся в шкуре парусника.

Но Нед Кросби считал иначе. Гигант развлекался, включая паровую сирену и сея панику среди чаек на Темзе. Он даже нередко кричал зрителям на берегу, что два водяных колеса его парохода могут взбить речную воду в пену, как это делает хозяйка с яичным белком.

Он бросал презрительные взгляды на шхуны, которым приходилось лавировать, тогда как его «Хок» двигался по прямой по направлению к Ширнессу и Дауну. Впрочем, испытательный период, весьма успешный, подходил к концу. Вот-вот должен был начаться первый дальний рейс. «Хок» собирался направиться в Лиссабон, чтобы забрать там груз для одного португальского арматора, находящегося во Флориде.

— Вы набрали потрясающую команду, капитан, — сказал ему лейтенант, сотрудник порта, когда Кросби передал ему список команды.

Капитан Кросби, рулевой Бюрк, мистер Поулкат и весь экипаж «Хока» вскоре столкнулись с гораздо более серьезными проблемами, чем издевательство над беззащитными сиротами.

Известно, что море в Бискайском заливе крайне изменчиво. Оно встречает вас небольшой спокойной волной и ровным бризом под улыбающимся солнцем. Но стоит вам поверить этой мирной картине и успокоиться, как море начинает бушевать, на его поверхности вместо небольших правильных волн возникает беспорядочное волнение, а бриз мгновенно превращается в шторм. Ласковая улыбка солнца исчезает, и на небе на его месте появляется угрожающая гримаса.

Остров Уэссан, самая западная точка Франции, позволил «Хоку» мирно проследовать к югу. И все шло совершенно спокойно, когда огни мыса Пенмарш исчезли на горизонте. Паровой двигатель равномерно ворчал, а ветер надувал поднятые паруса. Даже морские течения благоприятствовали плаванию, что бывает в Бискайском заливе крайне редко.

Бюрк стоял за рулем. Он был в хорошем настроении и позволил себе замурлыкать песню, которая, как он полагал, способствовала поддержанию благоприятных условий плавания.

Фонтараби находится всего в пяти милях от Байонны, на французско-испанской границе, но этот небольшой городок справедливо можно считать самым типичным испанским городом на всем Иберийском полуострове.

Когда-то это был богатый город со славной историей, говорят, им гордился Карл V. Ко времени нашего повествования он практически исчез, почти полностью обезлюдев.

На небольшом расстоянии от состарившегося городка, у подножья холмов, лежит залив, в который впадает река Бидасоа, возле которой кишит обычное для приграничной зоны население: рыбаки, контрабандисты, бродяги и потерпевшие кораблекрушение.

Уже полтора столетия, как аристократы и богатые торговцы оставили свои роскошные дворцы на Калле Майор (то есть на главной улице) крысам, ящерицам и летучим мышам, обычным наследникам жилья, заброшенного человеком.

В конце главной улицы, примерно в семидесяти метрах от старой церкви Нотр-Дам, мрачная щель протянулась между столь же мрачными строениями, которые все еще выглядят весьма импозантно. Эта щель — узкая улочка, змеящаяся между редкими зданиями.

Джерри и Гиб оставили побережье и направились к холмам, где, как им казалось, они находились в большей безопасности. Наткнувшись на ручеек, они напились свежей холодной воды; здесь же они нашли пару сочных дынь и множество больших сладких фиг.

Привычный к лишениям, Гиб даже подумал, что они попали в страну Кокань

[2]

. Он огляделся, пытаясь увидеть волшебные кусты, увешанные медовыми пряниками и сладкими пирогами. Его не удивили бы даже падающие с неба жареные цыплята.

Джерри не думал об этих глупостях и внимательно оглядывался, наблюдая за окрестностями. Он вскоре обнаружил далеко в стороне крыши и башни какого-то населенного пункта, вероятно Фонтараби. Название это он услышал из уст мерзавца Поулката. Этого было достаточно, чтобы город Фонтараби стал для него пугалом. Он решил, что сделает все возможное, чтобы держаться как можно дальше как от самого города, так и от его жителей. Он решил, что им нужно пробираться в глубь суши, подальше от моря.

Но пока они не встретили никаких следов человеческого присутствия, если не считать нескольких полудиких коз, мелькавших в кустарниках то тут, то там. Недовольные появлением мальчишек, они хрипло блеяли и угрожающе трясли рогами, когда им казалось, что гости находятся слишком близко.

Гиб, тоже заметивший городские крыши, спросил у брата:

В 1861 году, в обычный весенний день, Рафлз Гарфильд понял, что мир, в общем-то, совсем небольшой.

Страстный и отчаянный любитель парусного спорта, он вышел рано утром из Ширнесса, один на борту своей небольшой яхты, намереваясь дойти до Флессинга.

Как очень скоро выяснилось, погода не благоприятствовала развлечению. С северо-запада дул сильный устойчивый ветер, «cat nose», или «кошачий нос», как его называют моряки. В связи с этим знатоки ветров, приливов и отливов наверняка отсоветовали бы ему выход в открытое море в такую погоду. Но Рафлз Гарфильд, к этому времени едва переваливший за тридцатилетний рубеж, был таким же упрямым, как и «cat nose». Поэтому он, привыкший поступать по-своему, с легким сердцем вышел из Темзы, взяв курс на Гонт.

Неприятности начались, когда он был на траверзе острова Уолчер.

Яхта резко накренилась, сорвавшаяся с мачты рея ударила со страшной силой его по ноге, перебив кость, и выбросила его за борт.

Джордж-стрит — это самая красивая и самая важная магистраль Сиднея. Она фактически является центром этого молодого, но бурно развивающегося города.

Шикарные магазины, конторы, банки, отели соперничают здесь роскошью друг с другом. Но если вы выйдете на эту улицу с Кольцевой набережной, то явно будете удивлены увиденной посредственностью. Здания здесь неказисты на вид и несут явные следы дряхлости, хотя большинству из них нет и десятка лет. Повсюду из-под тонкого слоя штукатурки, разъедаемой морскими ветрами, выглядывают красные кирпичи; деревянные конструкции потрескались, многие стекла разбиты или штормовыми ветрами, или хулиганами и обычно заменены кусками картона или фанеры. Тем не менее именно на Джордж-стрит находятся самые импозантные строения.

Потому Эбенезер Пикнефф и поместил на визитной карточке своей фирмы фразу: «Бюро на Джордж-стрит», закрыв глаза на убогость своей конторы — всего три небольших комнаты со скудной меблировкой, в которые через трещины в стенах легко проникали холод и сырость, когда дул юго-западный ветер.

Дела, которые приходилось вести мистеру Пикнеффу, были весьма разнообразными. Он учитывал векселя, ссужал деньги под чрезмерно большой процент, находил для местных торговых судов грузы, а иногда и команды для них, торговал концессиями и земельными участками на юге Новой Галлии и подбирал добровольцев для выполнения разных нестандартных работ.

Надо заметить, что господин Эбенезер был приятным человеком; он вызывал доверие у клиентов своим солидным животом, круглой физиономией с аккуратно подстриженными бакенбардами и, конечно, своей полной юмора улыбкой. Он обычно носил куртку французского покроя с перламутровыми пуговицами и желтый жилет с цветочками, на который свисала изящная золотая цепочка от карманных часов.

Они продвигались по дикой и пустынной местности. Тем не менее когда-то здесь проходили дороги, но буйно разросшиеся заросли трав и кустарников полностью уничтожили следы деятельности человека. Сохранились только змеившиеся через буш редкие узкие тропинки. Местами почва была заболочена, и пройти здесь можно было по колено в грязи, с трудом вытаскивая ноги из вязкой глины.

Гарфильд в очередной раз взглянул на компас и покачал головой.

— Магнитная стрелка отклоняется от нужного нам направления! — проворчал он.

— Признаки железной руды, — пояснил Джек Кантрелл, указывая на красно-бурую окраску почвы.

— Ты знаешь эти края? — спросил Гарфильд, обращаясь к тасманийцу.

Плавание оказалось продолжительным и опасным. Смит работал изо всех сил веслами; время от времени к нему подключался Джек, когда нужно было пробиться через участки, занесенные илом или заросшие водной растительностью.

Джек работал рулем с такой ловкостью, что вызывал восхищение у Смита. Время от времени им приходилось пробиваться через мангровые заросли. Каждый раз, натыкаясь на ствол толщиной в руку, они вызывали дождь сыпавшихся с ветвей улиток, тысяченожек и прочих неприятных существ.

Однажды, когда Смит сидел спиной к Джеку, он почувствовал сильный удар по плечу. Когда он обернулся, удивленный, Джек показал ему раздавленное, но еще корчившееся существо.

— Скорпион! — пояснил он.

— Боже! — воскликнул Смит. — Даже гремучая змея не считается такой опасной, как эта разновидность скорпиона! Я получил сильный удар, но без него я уже был бы на пути в адские края. Вы второй раз спасли мне жизнь… Я всегда буду благодарен вам!

В 1835 году почтеннейший Ричард Тадеус Вэйн, советник окружного трибунала Престона, был назначен его величеством королем Англии на высокий пост лорда-судьи Верховного трибунала покоренной Ирландии, на территории графств Мюнстер и Коннахт. Его первейшей и главнейшей задачей было подавление любыми способами любых, даже самых незначительных, волнений и попыток взбунтоваться, то есть, жесткое поддержание порядка.

Таким образом, перед почтеннейшим Ричардом Т. Бэйном, пуританином, членом одного из самых видных семейств Великобритании, была поставлена главная цель его жизни. Действительно, ничто не могло вдохновить его больше, чем преследование католической церкви, апостолической или римской, а также ее приверженцев.

Ему не пришлось долго ждать возможности применить свои таланты.

Барон Теренс Траверз предоставил убежище в своем замке, расположенном у подножья горного хребта Энни, восьми католикам-ирландцам, в том числе двум священникам. Несмотря на то, что он был обязан следить за исполнением законности, он постарался спасти их от виселицы.

Он знал, что это дорого обойдется ему.

Ричард Т. Вэйн раздраженно дернул за шнур звонка.

Прошло довольно много времени, прежде чем он услышал гулко отразившийся в пустых коридорах стук открывшейся и захлопнувшейся с грохотом двери, после чего до него донеслись звуки шагов волочившего ноги Беллоу, его камердинера.

— Лодырь! — вскричал лорд-судья. — Почему графина с порто нет на обычном месте? Или я должен угощать гостей сахарной водичкой?

Беллоу рассмеялся, изобразив на лице глуповатую гримасу.

— Действительно, ваша честь, графина там нет. Пусть святой Патрик превратит меня в устрицу, если графин находится на месте!

В середине прошлого века пейзаж между эстуарием Шаннона и горами Энни, расположенными севернее, не отличался большой привлекательностью. Здесь чередовались девственные земли, болота и леса — дикие территории, малопригодные даже для редких неопытных и беззащитных путешественников. Тем не менее осенью этот дикий пейзаж выглядел весьма живописно. Никогда не знавшие плуга земли одевались в пурпур роскошных наперстянок, красные буки щедро разбрасывали сладкие орешки, а рыжики, большие красивые грибы, вкусом напоминающие только что испеченный хлеб, высовывали повсюду из травы свои пухлые шляпки.

Болота казались естественными заповедниками, так как кишели чибисами, кряквами, утками-мандаринками и длиннохвостыми утками. Иногда, в сгущающихся сумерках, можно было услышать тонкий свист шилоклювок и даже звонкий крик одинокого гуся.

Одна из уток в настоящий момент жарилась на ярко пылавших смолистых дровах. Вокруг костра сгрудилось около десятка оборванцев, один из которых громко читал вечернюю молитву.

— Аминь! — закончил молитву низкий голос. Мужчина огромного роста, закутанный в плащ из грубой шерстяной ткани, поднялся на ноги.

— Отец Кокс, может быть, мы уже можем приступить к проверке вкуса этой посланной нам Провидением птицы? — поинтересовался парень, давно с нетерпением ожидавший конца слишком затянувшейся, на его взгляд, молитвы.

Старинный замок баронов Траверов находился в лесу к югу от холмов Энни.

Члены этого семейства когда-то обладали большим богатством, но их великодушие, глубокое сочувствие к страданиям ирландского народа и непомерные расходы на помощь беднякам сильно сократили размеры их состояния.

В эпоху Кромвеля, этого жестокого гонителя католиков, как ирландских, так и английских, бароны Траверы могли бы приобрести множество земель и большое могущество, если бы отказались от католической веры. Но ни один человек из рода Траверов не опустился до такой низости. Нетрудно представить злобу, которую лондонские власти испытывали к властелинам Энни.

Прошло пятнадцать лет с того дня, когда последний из баронов Траверов подвергся унизительной смерти. Мы говорим «последний», потому что Бернар, единственный сын барона Теренса, пропал бесследно в день казни отца. Замок, переданный под охрану нескольких солдат, которым было на все наплевать, превратился в жилище для крыс и ворон. Поэтому нет ничего удивительного в том, что судье Вэйну так не понравился приказ руководить карательной экспедицией капитана Пиви, используя в качестве базы заброшенный замок баронов Траверов. Не очень надеясь на успех, он отправил в Престон и Лондон курьеров с посланиями, в которых он пытался убедить правительственных чиновников, что срочные административные дела требуют его обязательного присутствия в Лимерике, а он сам страдает приступами ревматизма и острой простуды, в связи с чем предписанная ему экспедиция может оказать пагубное влияние на его здоровье.

Никакие доводы ему не помогли. Короткий и четкий приказ высших должностных лиц потребовал от него приступить к немедленному выполнению предусмотренного плана.

1860 год.

Три изможденных человека пересекали гористую область Северной Америки, дикую и опасную из-за индейских племен, таких, как сиу и пони, бродивших в этой местности в надежде на добычу и месть белому человеку.

Но опасность не пугала этих людей. Слишком многочисленными были эмигранты, которым требовалось оказать помощь. Нельзя было забывать и краснокожих, которым было необходимо передать божественное Слово.

Все трое были солдатами Господа, готовыми отдать свою жизнь за Веру.

Двумя годами позже редкие путники, проезжавшие здесь, никогда не забывали остановиться перед тремя небольшими деревянными крестами.

Окоти осторожно поднял голову и огляделся. Потом он быстро пополз к колючему кусту, послужившему ему убежищем, так как услышал странный шум.

Несущие угрозу звуки приближались, а у Окоти не было оружия.

Колючие ветки раздвинулись; появился кабан, покрытый черной шерстью. Его блестящие глаза злобно уставились на человека.

Окоти улыбнулся. Всего лишь дикий поросенок, ничего особенного. Жаль, что у него не было с собой ни копья, ни даже ножа. Он сильно проголодался, и кусок жареной свинины пришелся бы весьма кстати. Но особенно жалеть об этом не стоило — он должен был соблюдать осторожность, и ему было не до охоты. Его жизнь была в опасности.

Он не мог продолжать прятаться в кустах. Вокруг него начали виться большие зеленые мухи, и, что было гораздо хуже, в покрывавших почву опавших листьях то и дело мелькали коралловые змейки. Одного укуса этой красивой рептилии было достаточно, чтобы отправить его к праотцам.

Когда-то, в период интенсивной колонизации, Консейда была красивым и богатым городом, с собором, монастырем, дворцом для сеньора губернатора и центральной площадью. Южнее, в верховьях Жухуры, притока Амазонки, располагались многочисленные месторождения золота. Реки кишели рыбой, а в окрестных лесах водилось самая разнообразная дичь.

Потом, совершенно неожиданно, примерно лет сто пятьдесят назад, река резко, на несколько миль, изменила русло, а оставленная рекой долина превратилась в цепочку гнилых болот, в которых развелись мириады комаров, разносивших смертельную болотную лихорадку.

К концу XVIII века от Консейды сохранилась небольшая группа рудников, постепенно отступавших перед девственным лесом. Суровый Хуан Родригес, последний из губернаторов края, к этому времени лишенный власти и авторитета, покинул свой дворец, где деревья уже пробивали крышу, и бесследно исчез.

Никто так и не узнал о том, что случилось с ним. Было известно только то, что он никогда не появлялся на побережье. Так или иначе, его долго и безрезультатно искали на большой территории от Манаоса до Сантарема.

Но собор, когда-то такой величественный, а теперь частично разрушившийся, не был окончательно заброшен. Для ухода за ним нашлись священник и десяток туземцев, продолжавших населять мертвый город на протяжении нескольких лет жизни, оставленной им малярией, ядовитыми змеями и бродячими индейскими бандами.

Сезон дождей заканчивался. В последнее время на долю отца Сальвадора выпали тяжелые испытания, так как эпидемии свирепствовали во всех находившихся в этих краях племенах индейцев. Более того, среди индейцев начался голод, так как дичь ушла далеко в лес, а рыбная ловля стала почти невозможной из-за быстрого течения широко разлившихся рек.

Караван, один раз в два месяца снабжавший Консейду продовольствием и разными промышленными товарами, не смог выйти из Манаоса из-за плохого состояния дорог. В совсем еще недавно процветающем селении начались трудности из-за отсутствия самого необходимого.

Отец Сальвадор владел самыми разными специальностями — он был врачом, охотником, рыбаком, кузнецом и столяром. В то же время индейцы памас, стоики по натуре, но обладавшие слабым характером, предпочитали умереть от голода, но ничего не делать, чтобы изменить ситуацию.

Гавио верно служил своему господину, выполняя множество самых разных поручений. Он совершал отважные вылазки в лес, в это время кишевший опасными ядовитыми змеями, чтобы раздобыть парочку диких кур или хотя бы обезьяну. Конечно, это была весьма посредственная еда, но за неимением лучшего…

Рискуя жизнью, он на небольшой пироге поднимался вверх по течению в поисках рыбы, которую добывал с помощью копья. Иногда ему удавалось добыть капибару, крупного грызуна, дававшего не менее ста фунтов прекрасного мяса. Отец Сальвадор почти не прикасался к добыче, большая часть которой передавалась голодающим памас.

Гавио низко наклонил голову, не решаясь посмотреть в лицо своему господину.

— Что нужно этим памас, постоянно шатающимся вокруг церкви? — спросил отец Сальвадор. — Они обычно никогда здесь не появлялись.

Гавио вздрогнул. Помолчав, он пробормотал:

— Они хотят спуститься в церковное подземелье вместе с англичанами. Памас уже получили железные ножи, топоры и маленькие зеркальца, которые чужаки привезли на втором каноэ, набитом товарами для обмена.

— Кто рассказал им о подземелье, Гавио?

Может быть, Гавио, не желая этого, действительно сказал правду? Переживший столетний юбилей Уильям Уилдон (или Уиттингтон?) скончался через неделю после описываемых нами событий. До последней минуты он сохранял удивительную ясность мысли.

— Я нашел руару, падре, но я не скажу вам, где и как, потому что я уверен, что это не может быть подарком для человечества. Господь определил сроки жизни человека. Было бы бесполезно и вредно пытаться перейти за назначенный предел. В юности я был большим грешником, но я рассчитался за все свои грехи. После моей смерти не ищите Окоти. Я поручил ему продолжить начатое мной дело.

— Эта ру… — начал Сальвадор, но старик быстро остановил его:

— Гавио прав, не стоит произносить это слово. Может быть, это предрассудок, но кто может знать наверняка? Шекспир когда-то сказал, что есть множество тайн, которые человеческий разум никогда не сможет понять. Теперь Окоти знает великую тайну. Я, правда, думаю, что, открыв ее, оказал ему не слишком большую услугу. Я просто закрыл ему путь к счастью, простому счастью, свойственному для обычных людей. Молитесь за него, как вы молитесь за меня. Но я не хочу покинуть этот мир, ничего не рассказав о сокровищах губернатора Хуана Родригеса. Речь идет не о золоте или драгоценных камнях, но об обычном счете в банке Байи. Конечно, весьма солидном. И еще об одном счете в банке Рио-де-Жанейро. Я предпринял необходимые действия, чтобы вы стали моим единственным наследником. Нет, не перебивайте меня. По сути, это богатство предназначается не лично вам, а несчастным бедным индейцам, с которыми я когда-то обошелся так жестоко. Вы сможете использовать эти деньги для распространения веры среди индейцев и улучшения условий их материального существования. Таким образом, вы будете намного полезнее для них, чем когда-то была серая тень.