Честное слово, мы не хотели начинать свою книгу фразой, с которой начинается добрая половина всех приключенческих романов, повестей и рассказов. Это получилось помимо нашей воли.

Каждый, кто хоть раз в жизни написал что-нибудь — скажем, классное сочинение или заметку в стенгазету, — отлично знает, что самое трудное придумать начало. Вероятно, если бы можно было начинать сразу с середины, то знаменитых писателей стало бы куда больше, чем сейчас.

Но даже те, кому довелось на своём веку написать сто классных сочинений и тысячу заметок в стенные газеты, вряд ли представляют себе, как трудно выбрать начало, если пишешь не один, а вдвоём.

Когда все события, происшедшие с героями этой книги, стали известны авторам во всех подробностях, между ними состоялся такой разговор:

— Давай начнем с того, как Халид попал в таинственную пещеру. Когда я был ребёнком, я до смерти любил читать про мальчишек, попадающих в пещеры.

Хорошо, что Серёгину не пришло в голову проследить за странным посетителем, а то бы он окончательно уверился в своём нелестном для Матвея Белова предположении.

Сбежав с лестницы, Белов спросил гардеробщицу:

— Скажите, пожалуйста, какой сегодня день?

— Сегодня суббота, — осторожно ответила пожилая женщина.

Посетитель рассмеялся. Потом пробормотал: «Бедный Серёгин». Снова рассмеялся: «Суббота!» — и выскочил на улицу. Гардеробщица с опаской посмотрела ему вслед.

На двери, на том месте, где обычно висит табличка с фамилиями жильцов и цифрами — кому сколько раз звонить, белел большой квадратный кусок толстого картона. На нём красовался усатый мушкетер в алом плаще с крестом, указывающий шпагой на кнопку звонка.

Пятнадцать лет назад, когда третьеклассник Леня Серёгин впервые увидел эту дверь, рядом с мушкетером была надпись:

«Здесь живет твой брат и друг — д'Артаньян де Тарасюк».

Серёгин отряхнул с пальто снег, потрогал в кармане таинственную грушу и нажал кнопку.

Хорошо, что всё это случилось зимой, а не летом. Гришу Тарасюка можно было застать дома только зимой. Летом он находился «в поле» — то в Средней Азии, то на Енисее, а то и на Чукотке. Но зимой археологи обычно сидят в своих институтах и возятся с тем утилём, который успели откопать за лето.

Два лыжника остановились у крайнего в посёлке забора.

— Дошли? — отдуваясь, проговорил Белов.

Тарасюк кивнул, посмотрел на часы, потом вопросительно взглянул на своего спутника и показал лыжной палкой на лес. Туда вела голубоватая, хорошо накатанная лыжня.

Белов умоляюще поднял руки вверх.

— Позор! — мрачно пробасил Тарасюк. — Ходят слухи, что обезьяна превратилась в человека не тогда, когда встала на ноги, а тогда, когда встала на лыжи.

Григорий Тарасюк не испытывал ровно никакого удовольствия от полёта на самолёте. Разумеется, он признавал его преимущества в скорости и потому пользовался авиацией почти во всех случаях, когда ему нужно было преодолеть пространство, превышающее несколько сот километров. Но признание преимуществ ещё не означает любви.

Если же говорить о любви, то больше всего на свете Тарасюк любил ходить пешком — во-первых, всё видно как следует, во-вторых, где захотел, там остановился.

Уже езда на поезде была для него сплошным огорчением — так хочется выскочить у какого-нибудь удивительного кургана или подозрительно блеснувшей осыпи в горах. Но вагон мчится мимо, мимо, мимо — видит око, да зуб неймёт.

А о самолёте что говорить. Тут даже око видит главным образом непроницаемый белый ковёр облаков, закрывающий всё, что есть интересного на земле.

Тарасюк посмотрел в круглый иллюминатор. В похожей на снежную пустыню верхней кромке облаков не было ни единого окна.

Между нами говоря, взрослые любят преувеличивать свою роль в истории. И очень не любят признавать, что большей частью своих достижений человеческая цивилизация обязана не им. Ещё пока взрослые не вырастут как следует, они всё отлично понимают. Но как только выбьются в большие, сразу начинают посматривать на всех, кто меньше ростом, сверху вниз.

И только иногда скрепя сердце они вынуждены отдавать ребятам должное. Слышал ли, например, кто-нибудь пословицу «Истина глаголет устами взрослых»? Конечно же, не слышал. Потому что такой пословицы нет. Зато пословицу «Устами младенца глаголет истина» знает каждый.

Или история с голым королем! Все взрослые вели себя в этой истории не слишком умно — и король, и министры, и многие другие. А кто сказал, что на самом деле никакого платья на короле нет? Может быть, всё-таки какой-нибудь взрослый? То-то же!

Мы уж не говорим о том, как плохо пришлось бы вдове Дуглас, а может быть, даже и судье Тэтчеру, если бы не Том Сойер. Индеец Джо перерезал бы их, как куропаток.

В коридоре старенькой гостиницы задребезжал телефон. Просили постояльца из третьего номера — господина Фернана Гизе.

Пожилой хозяин-араб не спеша поднялся на второй этаж и постучал в дверь.

Очень высокий, худой европеец в белой рубашке, заправленной в грубые парусиновые брюки, легкими шагами спустился по скрипучей лестнице.

Взяв трубку, он удивлённо поднял выгоревшие на солнце брови.

— Господин настоятель? Какая приятная неожиданность! Чем обязан? Уж не собираетесь ли вы возвратить мою грешную душу в лоно матери-церкви?

— Прошу!

Отец Филипп, любезно улыбаясь пухлыми губами, распахнул дверь перед Фернаном.

Дверь была маленькая — длинному французу пришлось нагнуться, чтобы не задеть головой притолоку. Трудно было предположить, что за потемневшей от времени дверью скрывается вполне современная келья — четырёхкомнатная, с высоченным, чуть не в три Фернановых роста, потолком, с выложенной розовым кафелем ванной, с отличной библиотекой. Келья, более похожая на номер-люкс в парижской гостинице, чем на обитель монаха, умертвляющего свою плоть...

— Не угодно ли стаканчик бургундского? — спросил хозяин, перебирая чётки.

Но Фернан не стал скрывать нетерпения и сказал, что предпочитает начать с того дела, ради которого он удостоился чести быть приглашённым в святую обитель.

Сжав ладонями худые щёки, Халид смотрел, как корчится в огне и превращается в дым страшная бумага, подписанная дедушкой Джафаром. В чёрных глазах мальчика блестели слёзы.

— Вот и все! — весело сказал Фернан, поднеся пепельницу к окну и сдунув с неё щепоть серого пепла. — Вот и всё! — повторил он. — И хватит печалиться. Скоро увидишь дедушку!

Мальчик схватил большую руку Фернана и прижался к ней лбом. А когда поднял голову, в его глазах уже не было слёз.

— Я думал, что бог обманул меня, — серьёзно промолвил Халид. — Я просил денег, а он дал мне старую кожу. Но бог всемогущ. Он сделал так, что старая кожа стала дороже денег. Как мне отблагодарить его?

— Если бы господь знал, что написано на этой старой коже, он сделал бы так, чтобы никто и никогда не нашел её! — усмехнулся Фернан.

— Чушь! — воскликнул Тарасюк. — Дикая чушь! Древние не знали железобетона!

— Вы совершенно правы! — раздался рядом незнакомый голос.

Тарасюк обернулся. Около него стоял высокий, очень худой человек в белой рубашке и грубых парусиновых брюках...

— Фернан Гизе, спелеолог! — представился он и протянул Григорию сухую, коричневую от загара руку. — А вы, надо полагать, господин Белов?

— Не совсем, — осторожно ответил Григорий. — Моя фамилия Тарасюк, профессия — археолог, постоянное местожительство — Москва.