Я пишу о моем ушедшем Флоте, ожидая рождения нового: мощного, современного, но хранящего традиции.

Я хочу опять увидеть моряков, рубящих швартовые канаты в стремлении поскорее уйти в море, моряков, улыбающихся встречному шквалу, но чувствующих дрожь в коленях при виде земли, на которую им не терпится сойти. Я был там с ними, чувствовал все это. Я продолжаю это чувствовать, потому и пишу свои рассказы.

Могло ли это не случиться? Могло, но случилось.

Мог ли он пройти мимо? Конечно же, не мог!

Совесть коммуниста? Нет — просто молодость…

Советская молодость. О ней — смешной, незатейливой, но честной.

Валера был молодым коммунистом, а мы молодыми офицерами.

Он появился внезапно. Еще вчера, когда корабль возвратился из похода, его не было. А сегодня он уже стоял с нами в строю на подъеме Флага, одетый по-щегольски в ни с чем не сравнимые шинель и фуражку «Калининградского кроя», белоснежное кашне, со взглядом честнейшего Херувима и славнейшего Серафима. Ангел, но явно — не из плавсостава…

— Так, буйные хари! — обратился к нам Сан Владимыч, оставив офицеров своей службы на юте для представления вновь «явившегося». — Лиитинант… прикомандирован к нашей банде. Прошу жаловать — любить не обязательно! Р-разойдись! Замам прибыть в мою каюту.

В каюте Сан Владимыч нас огорошил: «Осторожнее с этим летехой. „Косарь“ он. Пинали из части в часть с самой Камчатки и вот допинали до нас! Он там год отказывался получать деньги, прося замполита перевести его получку в фонд защиты мира. Письма писал вплоть до министра Обороны! Так ему эти деньги вставили плашмя и бросили к нам на бригаду для перевоспитания. Пусть командир с замом его воспитывают! Серьезных поручений психу не давать; держаться миролюбиво, но на расстоянии. Может, он настоящий псих?!»

Но прошло всею три дня, и святая вера человеческая преодолела, как преодолевает она страх перед неизвестным, предубеждение и недоверие, сказав: «Нормальный парень. Взгляд странноват… да все мы странноватые».

Внушительных размеров «новоявленный» офицер показывал пример во всем: его белоснежная рубашка (кремовые он не носил), выглаженные брюки и тужурка, комсомольский значок на груди выглядели мечтой Отдела устройства службы и политотдела на фоне наших засаленных кителей и пузырящихся клешей. Его готовность получить любое распоряжение и поручение впечатляла, так как в первые дни их выполнение не проверялось. Когда проверили — ахнули!

Мы, флотские — тоже люди и, хотя многое человеческое (кидалово, каталово, попалово и разведение кроликов) нам чуждо, солидарны с остальным человечеством в отношении к празднованию Нового года. Даже если застает он нас в районе Экватора…

История эта — из разряда тех, что на американском флоте рассказывается, начинаясь со слов «This is no shit!». На нашем Флоте такие истории обычно начинаются с фразы «Не служил бы я на Флоте, если б не было смешно!».

Ступим на борт большого корабля, который назовем, скажем, «Заморье» и встретим с его экипажем Новый год при весьма нештатных для этого праздника условиях: температура воздуха +35, воды тоже; вместо снегирей порхают летучие рыбы; а елка «выращена» боцманом из швабры и украшена «снегом» — распушенным пропиленовым швартовым концом. По флотской традиции в столовой личного состава дружно всем экипажем лепятся пельмени-мутанты. Каждый размером с кулак. Лепят все: и командир, и замполит, и чистюли штурмана, и не очень чистюли механики, выдавая пятнистые пельмени, в которые уже нет нужды добавлять масло.

Чем занят старпом? Старпом строит и инструктирует Деда Мороза и Снегурочку.

— Снегур, почему харя не нарумянена? Вахтенный, вызовите кока! Вот теперь тебя весь экипаж любить будет! — раздается голос старпома, мажущего «Снегурочкины» щеки свежей свеклой. — Теперь иди, но скажи механикам, чтобы брови подкрасили мазутом!