Этот корабль был крупнейшим плавучим средством и величайшим из всех произведений человечества. В его постройке и обслуживании участвовали каждая отрасль науки, каждая профессия и ремесло, бывшие в арсенале цивилизации. На его мостике были офицеры, которые, помимо того, что являлись цветом Королевского Флота, прошли строгие экзамены по всем предметам, связанным со знаниями ветров, приливов, течений и морской географии. Они были не просто моряками, но учеными. Профессиональные навыки того же класса обнаруживали работники машинного отделения, а с выучкой коридорных сравнилась бы выучка персонала отеля высшего уровня.

Два музыкальных ансамбля духовых инструментов, два оркестра, и театральная труппа развлекали пассажиров во время их бодрствования. Корпус врачей смотрел за тленным, корпус капелланов — за духовным состоянием всех людей на борту, покуда великолепно обученная пожарная команда рассеивала страхи нервных пассажиров и увеличивала число судовых развлечений ежедневными упражнениями со своей машиной.

От его величественного мостика скрытно бежали телеграфные линии — к носу, кормовому машинному отделению, «вороньему гнезду» на фок-мачте, и ко всем ответственным участкам судна. Каждый провод завершался у размеченного циферблата с подвижным индикатором, изображавшим знаки каждого приказа и ответа, требующихся для управления тяжелым корпусом в доке или в море. Благодаря этому почти исчезли из обихода пронзительные, нервирующие возгласы офицеров и матросов.

Поворотом рычага на мостике, машинном отделении и еще в дюжине мест на палубе могли закрываться в течение полуминуты девяносто две заслонки девятнадцати водонепроницаемых отсеков. Эти заслонки могли закрываться также и автоматически в случае поступлении воды. При затоплении девяти отсеков корабль еще оставался бы на плаву, а так как в любом известном морском инциденте невозможно затопить такое их количество, «Титан» считался практически непотопляемым.

Построенный только из стали, и только для пассажирских рейсов, он не предусматривал и горючий груз, чреватый разрушительными возгораниями. Это позволило конструкторам избавиться от присущего грузовым судам плоского, как у чайников, днища. Чему, в свою очередь, корабль был обязан своими формами паровой яхты с косыми бортами, улучшавшими его мореходные качества. Его длина была восемьсот футов, водоизмещение семьдесят тысяч тонн, мощность семьдесят пять тысяч лошадиных сил, и в своем испытательном плавании он шел на скорости двадцать пять узлов в час, невзирая на все ветра, приливы и течения. Иными словами, это был плавучий город, за стальными стенами которого было все, что уменьшает опасности и неудобства Атлантического плавания — все, что полезно для жизни.

Силами восьми буксиров огромный корабль был выведен на середину реки и развернут носом вниз по течению. На мостике лоцман что-то сказал, первый помощник дал короткий свисток и повернул рычаг. Буксиры подобрали свои канаты и отошли. Из внутренностей судна послышался запуск малого двигателя, открывавшего дроссели трех основных машин. Три гребных винта начали вращаться, и гигант, по колоссальному корпусу которого пробегала частая дрожь, медленно двинулся в море.

Восточнее Санди-Хука лоцман был высажен, и началось плавание. В пятидесяти футах ниже палубы, среди адского шума, жара, света и тени, контролеры угля перекидывали отборное топливо из бункеров на участок заслонок, откуда полуобнаженные кочегары с лицами измученных чертей швыряли его в горнила топок. В машинном отделении смазчики с масленками и ветошью двигались взад и вперед среди порывистой, крутящейся, сверкающей стали. Старание смазчиков контролировалось людьми, улавливавшими фальшивые ноты в смешанном звуке нагруженного подшипника — нескладное стальное щелканье, производимое ослабленной шпонкой или гайкой. Палубные матросы установили на двух мачтах треугольные паруса, добавляя их импульс к внутренней силе плавучего рекордсмена. Пассажиры, разбредшиеся по палубе, находили занятия по своему вкусу. Некоторые погрузились в кресла, хорошо укутавшись — ибо, хотя стоял апрель, соленый воздух был холодным. Некоторые гуляли по палубе, осваиваясь с «морскими ногами», другие слушали оркестр в музыкальном зале, иные читали или писали в библиотеке. Было несколько оставшихся в своих койках — одолела морская болезнь, вызванная легкими качаниями судна на донных волнах.

После очистки палуб, с началом полуденной вахты, возобновилась нескончаемая уборка, которой так много времени уделяют моряки на пароходе. Бригада, возглавленная боцманом шести футов роста, по правому борту направилась к корме с ведрами и кистями, и матросы заняли свои места у ограждения.

«Шлюпбалки и пиллерсы, ребята, забудьте о леере

[1]

», сказал боцман. «Дамы, вам лучше немного отодвинуть назад свои кресла. Роуланд, слезай оттуда — не то упадешь за борт. Забери вентилятор — нет, ты краску разольешь — убери ведро и возьми у старшины немного наждачной бумаги. Работать внутри корабля, пока не выведете его из себя».

Матрос, к которому он обращался, подвижный человек в возрасте около тридцати лет, черная борода и бронзовый загар которого создавали впечатление здоровой энергичности, несмотря на бледно-голубые глаза и порывистые движения — оторвался от поручня и потащился вперед со своим ведром. Поравнявшись с дамами, к которым обращался боцман, он остановился взглядом на одной из них — молодой женщине с золотистыми волосами и глазами морской голубизны, — вставшей, когда он приблизился. Он вздрогнул и отшатнулся в сторону, словно избегая ее, и прошел дальше, слегка подняв руку в смущенном приветствии. На удалении от боцмана он прислонился к рубке и красил, прижав к груди свою руку.