Я дважды бывал в Монголии, что было сопряжено с моей трудовой деятельностью. Первая встреча с ней прошла во время двухлетнего пребывания в сомоне Хар-Хорин Убурхангайского аймака. Я работал в стройотряде Главвоенстроя МНР механиком по контракту. Рядом были занесённые песком развалины Каракорума, в XIII веке резиденции монгольского Каганата, откуда отправлялись монгольская конница покорять весь, существующий в понимании того времени, «мир». Рядом был храмовый комплекс ламаистского монастыря «Эрдэни-Цзу», или Чойжин-Ламы, построенный в XVI в. из камней Каракорума. Вся окрестность была отмечена вехами древних глиняных крепостей, старых могильников, вехами знаменитого древнего пути расселения номадов по долине реки Ор-хон.

Наши объекты находились на территории Архангайского, Убурхангайского, Среднегобийского и Южногобийского аймаков. Маршруты моих передвижений по Монголии захватывали и северную тайгу, мы ездили на грузовой машине вдоль замерзшего Орхона и Селенги, бывали у хребта Гурван-Сайхон Уул. И везде нас сопровождали древние безыменные памятники в виде вертикальных плоских плит с неизвестными письменами и грудой камней.

В 1968–1970 гг. мы наблюдали ещё экзотические случаи, когда охотники с монгольского Гоби-алтайского хребта предлагали купить шкуру снежного барса. Или в Хар-Хорин приходило несколько верблюдов с мешками ячменного зерна для помола на мельнице, из глубин Гоби. Офицеры батальона иногда принимали участие в охоте на кабана в предгорьях Хангая. Во время поездок, а это зачастую происходило ночью, монгол-водитель ориентировался, как правило, по звездам. Мы попадали весной в стену дождя, радовались начинающей зеленеть степи, удивлялись свадебным танцам журавлей. А осенью журавли прощались с нами, стаей кружась над поселком и выбирая вожака для далекого пути на юг.

Знакомство с Монголией и монголами ограничивалось бытом, языком, некоторыми обычаями и суевериями. Я уже мог отличить гобийского монгола от дархата из северной тайги, кроме того познакомился и с этническими казахами и уйгурами.

История монголов, история номадов оставалась для меня недоступной и требовала специальных знаний, которых я не мог получить при напряженной работе в монгольской «глубинке».

В сердце Азии исчезает сегодня одна форма жизни, чтобы уступить место другой, новой. Исчезает последнее кочевническо-пастушеское общество, а на его месте возникает новое, молодое общество, занимающееся промышленностью, земледелием и разведением скота. Не делается это, конечно, с дня на день. Общество это находится ещё в прошлом, от которого унаследовало много обременений, но также и свою жизненную мудрость, но всё же формирует, выковывает свою современность. Кочевники, странствующий народ пастухов строит социализм. Поразительна эта загадка, полная неожиданных событий. Откуда происходит этот народ? Чьим наследием распоряжаются показавшиеся на бескрайнем горизонте степи запряжённые в яков телеги? Откуда ведут свой род мчащиеся на конях пастухи с кнутами в руках? Что мы знаем о длинной дороге кочевников, которой тянулись они с незапамятных веков? Или всегда так жили? А что это, в общем, такое – этот характерный степной кочевой образ жизни? В настоящее время, когда народ пастушеский вступил на новую дорогу, что осталось от старой жизни? Какая эта новая жизнь, которая зарождается? Как народ пастушеский организует социалистическое общество и как отомрёт кочевой уклад жизни, как из сынов степей вырастет новый класс рабочих, новая интеллигенция, из конных пастухов – новое общество, из старых обычаев – новые?

Такая гуща вопросов встаёт перед путешественником, который двигается вслед за монгольской действительностью. Однако перед терпеливым исследователем, наблюдающим жизнь номадов, появляются поочерёдно также и ответы. Более того, ответы наплывают так обильно, что нужно из них выбирать наиболее существенное. Иную сторону этого захватывающего комплекса загадок тщательно изучает журналист, другую – экономист, инженер или художник, а другую – языковед или этнограф. Я не собирался писать репортаж. Я отправился в степи Центральной Азии с конкретной и – если удастся – сухой научной программой. Во время моего путешествия, охватывающего девять тысяч километров, я желал изучить разные загадки жизни кочевника, прежде всего, с научной точки зрения, но эмоциональные видоизменения переросли рамки ограничений. Таким способом родилась вот эта книжка в путешествии. Читатель встретится здесь более с описанием жизни, ежедневно наблюдаемой глазами учёного, и одновременно с эмоциональными случаями и приключениями путешественника. Я старался записать всё, что видел, и по мере возможностей всесторонне, так как видел это глазами этнографа. В зеркале небольших случаев прошедшего дня старался я разглядеть перемены большие, знаменательные. И пытался изучить и передать читателям столько из истории, старой культуры и страданий монгольского народа, сколько считал за конечное для понимание его настоящего.

Очевидно, что не смог одновременно поместить в этой книжке того, что дал бы журналист, экономист или художник, так как не смог даже описать совокупность всего, что смог бы в этой стране увидеть этнограф и языковед.

Ограничения во времени и пространстве во время моей трёхмесячной, а затем месячной поездки создали барьеры для наблюдения. Факт описания путешествия в форме дневника придаёт связи между переживаниями и записями характер случайный. С другой, однако, стороны, создаётся возможность непосредственного обмена с читателями впечатлениями и результатами личных наблюдений, а также возможность описания многих приключений.

До сих пор многие люди шли следами перемен в жизни номадов. Учёные и путешественники на протяжении долгого времени занимались изучением монгольской культуры. Их работы становятся прочным фундаментом, великим открытием. Я постарался в этой книжке использовать всё, чему от них научился, рассказал поэтому столько, сколько полагал возможным для передачи читателям.