В непроглядную ночь бежали уламры, обезумев от страданий и усталости; все их усилия были тщетны перед постигшим их несчастьем: огонь был мертв! Они поддерживали его в трех клетках. По обычаю племени четыре женщины и два воина питали его день и ночь.

Даже в самые тяжелые времена поддерживали они в нем жизнь, охраняли его от непогоды и наводнений, переносили его через реки и болота; синеватый при свете дня и багровый ночью, он никогда не расставался с ними. Его могучее лицо обращало в бегство львов, пещерного и серого медведей, мамонта, тигра и леопарда. Его красные зубы защищали человека от обширного страшного мира; все радости жили только около него! Он извлекал из мяса вкусные запахи, делал твердыми концы рогатин, заставлял трескаться камни, он подбадривал людей в дремучих лесах, в бесконечной саванне, в глубине пещер. Это был отец, страж, спаситель; когда же он вырывался из клетки и пожирал деревья, он становился более жестоким и диким, чем мамонты.

И вот теперь он мертв! Враг разрушил две клетки; в третьей же, уцелевшей во время бегства, огонь ослабевал, бледнел и постепенно уменьшался. Он был так слаб, что не мог поедать даже болотные травы; он дрожал, как больное животное, обратившись в небольшое насекомое красноватого цвета, и каждое дуновение ветра грозило его погасить… потом он вовсе исчез… Уламры бежали, осиротевшие, в осеннюю ночь. Звезд не было. Тяжелое небо опускалось над тяжелыми водами; растения протягивали над беглецами свои похолодевшие стебли, слышно было только, как шуршат пресмыкающиеся. Мужчины, женщины, дети поглощались тьмою. Прислушиваясь к голосам своих вожаков, они старались двигаться по сухой и твердой земле, переходя вброд встречавшиеся ручьи и болота. Три поколения знали эту тропу. На рассвете они подошли к саванне. Холодный свет просачивался сквозь меловые слои облаков. На жирных, как горная смола, водах кружился ветер. Как гнойники, раздувались водоросли, оцепеневшие ящерицы лежали, свернувшись, среди кувшинок. На иссохшем дереве сидела цапля. Наконец в рыжем тумане развернулась саванна с дрожащими от стужи растениями. Люди воспрянули духом и, пройдя сквозь заросли камыша, очутились наконец среди трав, на твердой почве. Но тут их лихорадочное возбуждение сразу упало, люди ложились на землю, застывали в неподвижности; женщины, более выносливые, чем мужчины, потеряв своих детей в болотах, выли, как волчицы, те, что спасли своих малюток, поднимали их вверх, к облакам. Когда рассвело, Фаум с помощью пальцев и веток пересчитал свое племя. Каждая ветка соответствовала количеству пальцев на обеих руках. Остались: четыре ветки воинов, более шести веток женщин, около трех веток детей, несколько стариков.

Старый Гун сказал, что уцелели — один мужчина из пяти, одна женщина из трех и один ребенок из целой ветви.

Уламры почувствовали всю огромность несчастья. Они поняли, что их потомству угрожает гибель. Силы природы становились все более грозными. Люди будут бродить по земле, жалкие и нагие.

Это было на рассвете следующего дня. В облаках трепетал ветер, а низко над землей и болотами нависал недвижимый, благоухающий, теплый воздух. Небо дрожало, как озеро, на котором колыхались водоросли, кувшинки и бледные камыши. Утренняя заря катила по небу свою пену; она расширялась, разливалась желтыми лагунами, берилловыми лиманами, реками из розового перламутра.

Уламры, повернувшись к этому огромному огню, чувствовали, как в глубине их душ поднимается что-то величественное, что заставляет петь в траве саванны и ивняках маленьких птичек.

Раненые стонали от жажды; мертвый воин лежал, раскинув свои посиневшие члены; какое-то ночное животное уже изгрызло его лицо. Гун бормотал нараспев неясные жалобы. Фаум велел бросить труп в воду.

Затем внимание племени обратилось к завоевателям огня, Аго и Нао, которые готовились к походу. Волосатые братья вооружились палицами, топорами, рогатиной и дротиками с нефритовым и кремневым наконечниками. Нао, рассчитывавший больше на храбрость, чем на силу, выбрал себе двух молодых воинов, ловких и быстрых в беге. Они были вооружены топорами, рогатинами и дротиками. Нао добавил к этому дубовую обожженную палицу. Он предпочитал это оружие всякому другому и пускал его в ход в борьбе с крупными хищниками.

Фаум обратился сперва к сыну Зубра:

Это было после полуночи. Как цветок вьюнка, плыла вдоль облака белая луна; она катила свои волны по реке, по безмолвным скалам, тени которых падали на озеро. Мамонты ушли. Было тихо. Лишь изредка проползало какое-нибудь пресмыкающееся или бесшумно пролетала ночная сова.

Гав дежурил у входа в пещеру, — была его очередь сторожить. Он дремал от усталости, его внимание пробуждалось лишь при каких-нибудь внезапных шумах, при новых или усиливающихся запахах, при порывах ветра. Им овладело оцепенение, поглотившее все, кроме чувства опасности. Пробежала сайга — это заставило его поднять голову и оглядеться: вдали показался чей-то массивный силуэт, который двигался, покачиваясь. Тяжелые и в то же время гибкие конечности, крупная голова, заостренная книзу, какое-то странное очертание туловища, схожее с человеком. Это медведь, — Гав знал пещерного медведя, великана с выпуклым лбом, который мирно жил в своей берлоге, пасся на своих пастбищах и питался растительной пищей. Только сильный голод мог принудить его к нападению на животных. Но тот, что приближался, не походил на пещерного медведя. Гав окончательно убедился в этом, когда увидел его, освещенного луной: сплюснутая голова сероватой масти, в походке чувствовалась уверенность, жестокость и хитрость плотоядных животных: это был серый медведь, соперник крупных хищников. Гав вспомнил рассказы своих соплеменников, бывавших в горах. Серый медведь справляется с зубром и буйволом и перетаскивает их с такой же легкостью, как леопард антилопу. Его когти одним ударом могут распороть грудь и живот человека; он может задушить лошадь и не боится ни тигра, ни рыжего льва. Старый Гун полагает, что серый медведь уступает только льву-великану, мамонту и носорогу. Однако сын Сайги не испытал того внезапного страха, который внушал ему обычно тигр. Встречаясь неоднократно с пещерным медведем, он считал всех медведей добродушными и бесхитростными. Это воспоминание успокоило молодого воина, но вскоре поведение приближавшегося зверя внушило ему подозрение. Гав подбежал к вождю. Ему стоило только коснуться его руки, и высокая фигура Нао появилась из мрака пещеры.

— Чего хочет Гав? — спросил Нао.

Гав протянул руку по направлению к вершине холма. Лицо вождя выразило изумление.

— Серый медведь!

Прошло одно новолуние. Давно уже Нао миновал саванну, продвигаясь все время на юг. Теперь он проходил через лес. Лес казался бесконечным. Изредка попадались поляны, озера, болота и скалы. Лес то опускался в ложбины, то вновь поднимался на холмы, порождая все виды растений, все разновидности животных. В нем можно было встретить тигра, желтого льва, леопарда, лесного человека, который жил уединенно с несколькими самками, более сильный, чем обыкновенные люди. В лесу водились гиены, волки, кабаны, лани, козы, муфлоны, носороги в тяжелом панцире и даже львы-великаны, встречающиеся все реже и реже; вымирание этой породы началось уже сотни веков тому назад. Встречался там и мамонт, губитель деревьев; пребывание его в лесу было более опустошительным, нежели циклоны и наводнения.

В этом страшном месте уламры обнаружили изобилие пищи; но они знали прекрасно, что и сами они представляют собою лакомую добычу для плотоядных животных. Поэтому они продвигались с большой осторожностью, треугольником, чтобы владеть возможно большим пространством. Днем обостренные чувства предохраняли их от опасностей, к тому же наиболее страшные враги охотились лишь с наступлением темноты. При дневном свете глаза хищников видят хуже, чем глаза человека, но зато обонянием люди уступали волкам.

К счастью, в лесу, обильном добычей, волкам не было надобности охотиться за такими сильными животными, как люди. Могущественный пещерный медведь почти никогда не нападал на животных, разве только в том случае, когда был очень голоден; будучи травоядным, он находил, чем утолить мирно, без борьбы, свою прожорливость. Серого же медведя, который только случайно попадался за пределами холодной полосы, можно было видеть лишь издали.

Тем не менее дни уламров были полны тревог, ночи — опасностей. Они с большой осторожностью выбирали места для ночлега; располагались в убежище задолго до захода солнца, часто ночевали в пещерах, иной раз укрывались среди пней или в густых ямах, преграждая доступ к своему ночлегу множеством всяких преград.

Больше всего они страдали от отсутствия огня. В безлунные ночи им казалось, что они навсегда погрузились во мрак, который наваливался на них огромною тяжестью и поглощал их целиком. По ночам они подолгу всматривались в чащу леса, словно надеясь увидеть в его клетке пламя, пожирающее сухие ветки, но они видели лишь мигающие, далекие огоньки звезд или глаза животных. И тогда их охватывало чувство беспомощности и одиночества.

Темнота задерживала передвижение уламров. Наконец на востоке небо начало светлеть. Как покрывало из жемчуга, спускался мягкий свет на пену облаков. Нао увидел на юге огромное озеро. Вождь размышлял: обогнуть ли его с востока, где поднималась гряда холмов, или с запада, лесистой равниной.

Легкое дуновение рябило поверхность воды, но высоко в небе дул сильный ветер, прорезавший облака, сквозь которые показался тонкий серп луны. Нао выбрал путь на восток.

Царила полнейшая тишина, она наполняла все пространство от воды до серебряного полумесяца; чуть слышно вздыхали растения.

Нао устал от неподвижности; он вышел из тени осокоря и побрел вдоль берега. Многочисленные следы свидетельствовали о том, что это место часто посещается животными.

Уламр остановился, его глаза и ноздри расширились, сердце учащенно забилось; воспоминания встали перед ним с такой ясностью, что ему показалось, будто он снова видит лагерь уламров, дымящийся очаг, стройную фигуру Гаммлы, — в чаще зеленой травы чернела плешь с обгорелыми ветвями и кучками золы; ветер еще не успел развеять серый налет пепла.

Три дня шли уламры по следам кзаммов, сначала вдоль озера, до подножия холмов, затем среди зарослей и деревьев, перемежающихся с лугами. Следы были ясно видны.

Охотники не стремились их замести. Они разжигали костры, чтобы поджаривать добычу или согреться в свежести туманных ночей. Нао, напротив, все время прибегал к хитростям, чтобы обмануть тех, кто захотел бы его преследовать: старался идти по твердой почве или по мягким травам, которые вставали тотчас же после того, как по них проходили, он пересекал вплавь или вброд изгибы озера и вообще всячески запутывал свои следы.

Тем не менее он все же быстро продвигался вперед. К концу третьего дня его отделял от людоедов всего лишь один дневной переход.

— Пусть Нам и Гав приготовят оружие и вооружатся храбростью! — сказал Нао. — Сегодня вечером они увидят огонь!

Молодые воины то радовались, то сокрушались, смотря по тому, думали ли они о возможности скоро увидеть огонь, или о том, как трудно будет им овладеть.

Нао опередил кзаммов. Восемь дней длилось преследование. Оно было упорно, полно хитростей. Быть может, потому, что кзаммы принимали уламров за разведчиков большого племени и боялись за свою будущность; быть может, в силу их ненависти ко всяким чужакам, но они проявили в этом преследовании яростную энергию.

Выносливость беглецов не уступала их скорости; они могли легко обгонять врагов ежедневно на пять-шесть тысяч локтей, но Нао все время упорно думал о том, как бы еще раз похитить огонь. Каждую ночь бродил он вокруг неприятельского лагеря. Спал он мало, но крепко.

Лавируя и обманывая преследователей, сын Леопарда вынужден был значительно уклониться к востоку; на восьмой день с вершины холма он увидел Большую реку. Наводнения, дожди и ветры изрезали холм, на котором он стоял, трещинами вырыли в нем ущелья, оторвали от него целые глыбы, но холм все еще высился незыблемо, сопротивляясь деятельности стихий и жестоким ударам метеоритов.

Река текла во всей своей мощи, пробивая себе путь через гранитные горы, через равнины, покрытые травами и деревьями, поглощая родники, ручьи и маленькие реки.

Это для нее в складках гор скоплялись ледники, пробивались сквозь скалы холодные ключи, для нее горные потоки размывали толщи гранитов, песчаников, известняков, а тучи выжимали, словно губки, свои могучие легкие, для нее подпочвенные воды спешили покинуть свои глинистые ложа. Свежая, пенистая, стремительная там, где ее теснили берега, она на равнинах расширялась в озера, разливалась болотами, разветвлялась вокруг островов. Гневно ревела на водопадах, рыдала на порогах и стремнинах. Сама полная жизни, она порождала вокруг себя неиссякаемую жизнь: в жарких областях и в прохладных, на тучных наносных землях и на бедных, тощих суглинках — всюду взращивала она мощные породы фиговых, оливковых и фисташковых деревьев, тенистых сосен, каменных дубов, смоковниц, платанов, каштанов, грабов, буков и дубов, рощи орешника, ясеня и березы, вереницы серебристых тополей, заросли ольхи и плакучих ив.

Нам и Гав со страхом следили за тем, как их вождь подходил к мамонту. Когда огромный хобот коснулся Нао, они прошептали:

— Мамонт раздавит Нао. Нам и Гав останутся одни. Кто защитит их от пожирателей людей, охранит от животных и воды?

Затем, когда они увидели, что Нао коснулся рукой животного, их души преисполнились радостью и гордостью.

— Нао заключил союз с мамонтом! — прошептал Нам.

— Нао самый сильный из людей!

Двое кзаммов продолжали приближаться к Нао. Тот, кто был сильнее, потрясал своим последним дротиком, который он почти в упор метнул в Нао. Взмах топора отбил удар, и хрупкое оружие упало в костер. В то же мгновение в воздухе закружились три палицы.

Дубина Нао отбила нападение противников. Один из кзаммов покачнулся, Нао это заметил, бросился на него и сильным ударом проломил ему голову. Но и сам пострадал: сук дубины разодрал ему левое плечо. Задыхаясь, он отпрянул назад и остановился в ожидании, подняв оружие. Хотя оставался только один противник, но положение Нао было опасным, так как левая рука отказывалась служить, в то время как кзамм был полон силы и вооружен палицей и топором. Высокого роста, коренастый, с длинными руками, он был силен, как зубр.

Перед решительной схваткой дикарь угрюмо осмотрел уламра; решив, что будет надежнее биться обеими руками, он оставил себе только палицу. Затем бросился на противника.

Почти равные по весу, крепкие дубовые палицы встретились. Удар кзамма был сильнее удара Нао, который не мог владеть левой рукой. Но сын Леопарда искусно отбил нападение поперечным движением палицы. Когда кзамм вторично опустил свое страшное оружие, оно встретило пустое место: Нао ускользнул в сторону. Третий удар нанес сам Нао, он целил в голову противника, но тот успел вовремя защититься, дубины снова скрестились. Кзамм отступил и ответил бешеным ударом, который чуть не выбил оружие из руки Нао, и, прежде чем он успел оправиться, кзамм еще раз нанес удар, который пришелся прямо по черепу. Нао упал, земля, деревья, огонь — все закружилось перед ним. Но и в этот опасный момент он не потерял бодрости, какая-то сила поднялась из глубины его существа, он вскочил и, прежде чем противник успел прийти в себя, швырнул в него свою палицу. Треснули кости, кзамм мертвым упал на землю.

Радость Нао забурлила, как поток; с хриплым смехом смотрел он на костер, где вспыхивало пламя. Ему еще трудно было осознать свою победу, здесь, под чужими звездами, в шуме реки, при легком шепоте ветра, прерываемом визгом шакалов, ревом льва где-то на другом берегу реки.