Прерафаэлиты: мозаика жанров

Россетти Данте Габриэль

Россетти Уильям Майкл

Хант Уильям Холман

Моррис Уильям

Диккенс Чарльз

Рёскин Джон

«Литературный гид» — «Прерафаэлиты: мозаика жанров». Речь идет о направлении в английской поэзии и живописи, образовавшемся в начале 1850-х годов и объединенном пафосом сопротивления условностям викторианской эпохи, академическим традициям и слепому подражанию классическим образцам.

Вот, что пишет во вступлении к публикации поэт и переводчик Марина Бородицкая: На страницах журнала представлены лишь несколько имен — и практически все «словесные» жанры, в которых пробовали себя многоликие «братья-прерафаэлиты». Воспоминания, критика, полемика, эссе, стихи и проза…

Прерафаэлиты: мозаика жанров

Летом нынешнего года в Пушкинском музее откроется выставка художников-прерафаэлитов — большая и долгожданная. В ближайшее время выйдет книга «Поэтический мир прерафаэлитов», составленная по итогам переводческого семинара, который вели Г. М. Кружков и я. В книге акцент сделан на поэзии и живописи, «перекрестно» иллюстрирующих друг друга; там представлен более широкий круг авторов, включающий и тех, от кого вдохновлялись поэты-прерафаэлиты, и тех, кого вдохновили они.

Здесь же, на страницах журнала, представлены лишь несколько имен — и практически все «словесные» жанры, в которых пробовали себя многоликие «братья-прерафаэлиты». Воспоминания, критика, полемика, эссе, стихи и проза — всего понемножку. Подборка получилась пестрая, зато не нуждающаяся в дополнительных разъяснениях: читатель все узнает из первых рук. От Уильяма Майкла Россетти (младшего брата Данте Габриэля) — о том, как сложилась эта компания «викторианских авангардистов», от художника Уильяма Холмана Ханта — о том, как мореплаватель Колумб и поэт Браунинг оказались рядом в «Списке бессмертных» и при чем тут Рафаэль и другие «возрожденцы». Уильям Моррис, поэт, прозаик (основатель жанра фэнтези), публицист, певец ремесел и ручного труда, график, дизайнер, гравер и кто только не! — расскажет, как он пришел к социализму, еще не слышав о Марксе, но видя, что «красота покидает мир»… А убийственные (и, надо признать, уморительно смешные) нападки Чарльза Диккенса попытается отразить взявший юных иконоборцев под крыло поэт и критик Джон Рёскин.

Возможно, эти фрагменты мозаики и не сложатся для вас в целостную картину — но хотя бы позволят ощутить колорит эпохи. И на миг позавидовать Ханту и Миллесу, склонившимся над гравюрами с фресок Кампо-Санто (фресок, которым суждено погибнуть во Вторую мировую) и не спеша обсуждающим «их прихотливое, затейливое очарование».

Марина Бородицкая

Данная публикация осуществлена при поддержке Британского совета. Стихи Данте Габриэля Россетти и Уильяма Морриса, напечатанные в номере, войдут в сборник «Поэтический мир прерафаэлитов» (издательство «Центр книги Рудомино», совместный проект Британского совета и Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы имени М. И. Рудомино).

Уильям Майкл Россетти

Братство прерафаэлитов

Эссе

Перевод Марии Фаликман

B 1848 году среди студентов и недавних выпускников Королевской академии художеств были четыре молодых человека — Уильям Холман Хант, Джон Эверетт Миллес, Данте Габриэль Россетти и Томас Вулнер. Первые трое были художниками, четвертый — скульптором. В январе 1848 года Ханту было 20 лет, Миллесу — 18, Россетти — 19, Вулнеру — 22. Миллес с ранних лет слыл необычайно одаренным учеником, не раз выходил победителем всяческих конкурсов и уже успел выставить две или три картины, не по возрасту профессиональные, однако же лишенные отчетливых признаков самобытности и глубины. Хант тоже выставлялся и, хотя уступал Миллесу в выразительности, был основательнее и упорнее. Россетти не выставлялся и не был особо выдающимся студентом, однако среди своих однокашников слыл гением и самородком. Вулнер считался многообещающим скульптором и тоже успел представить публике несколько работ.

Сойдясь и обменявшись мнениями, эти четверо молодых людей обнаружили, что в целом ряде случаев им не только нравится одно и то же, но и решительно не нравится одно и то же, и постановили, что все вместе и каждый по отдельности попытаются выработать принципы, которые кажутся им здравыми, и, руководствуясь этими принципами, реформировать живопись и скульптуру тогдашней Англии. Среди того, что всем им безусловно нравилось, была убедительная простота раннеитальянского искусства, царивший в нем дух благоговения и благочестия, отсутствие уловок и жестких канонов, но тут следовало бы пояснить, что речь шла о тех канонах, которые с непререкаемой педантичностью насаждались во всех академиях художеств; наконец, прилежное внимание к деталям, свежий и легкий привкус личной пристрастности, лишенный даже намека на стремление блеснуть своим мастерством. А с другой стороны, среди того, что они на дух не переносили, были слабость и невнятность методов современного искусства, его деланые непринужденность и самодостаточность, соскальзывающие в поверхностность и претенциозность; бедность идей, скрывающая за собой невежество: ни глубины чувства, ни богатства воображения, ни изобразительной точности; жеманная бесхребетность и дряблое умничанье; безразличие к логике сюжета и неточность деталей. Мешая энтузиазм с иконоборчеством, эти молодые художники взяли за образец средневековых художников дорафаэлевой эпохи и, когда сложились и окрепли их предпочтения и созрел общий план, назвали себя Братством прерафаэлитов. На протяжении первого года-двух они подписывали свои работы буквами «P. R. В.», что означало брат-прерафаэлит. Полагаю, моему читателю нет нужды объяснять, что за их чувствами и деяниями стояло не только некоторое мальчишество, но и вполне серьезный умысел.

Трудно сказать, кого из четверых перечисленных мною молодых людей можно было бы по праву назвать основателем движения прерафаэлитов. Пожалуй, Хант и Вулнер чаще других негодовали и выражали презрение к недостаткам и уловкам современного им массового искусства; именно они привнесли в движение этот привкус желчности и враждебности. Кроме того, оба были крайне умны, энергичны, работоспособны и страстно стремились добиться наглядного, ощутимого успеха в том, что они делали. Россетти с самого начала был поэтом ничуть не в меньшей мере, чем живописцем; лишь он один из четверых к тому времени был в достаточной степени начитан, что сочеталось в нем с самобытным, идеалистическим, или (как сказали бы некоторые) романтическим, складом ума и увлечением рыцарским средневековьем. Он был главный зачинщик, порождал новые, неожиданные идеи, придумывал всем должности и звания, измышлял разнообразные затеи интеллектуального свойства. Миллес был художник во всем, он не питал столь выраженной внутренней тяги к решительным преобразованиям в работе живописца, как Хант и Вулнер, и был лишен широты кругозора и богатства воображения Россетти. Но, разделяя убеждения трех своих собратьев, он «ринулся вперед», и его одухотворенная целеустремленность в сочетании с превосходной техникой вскоре сделала Миллеса в глазах публики первым среди живописцев, способным помериться силами с самыми признанными мастерами.

Кроме этих четырех художников, к Братству прерафаэлитов примкнули еще три молодых человека: двое были художниками, третий же художником не был, однако вскоре его ждала судьба художественного критика — это Джеймс Коллинсон, Фредерик Джордж Стивенс и автор этих строк Уильям Майкл Россетти. Таким образом, братьев-прерафаэлитов было семеро, и никогда не состояло в Братстве каких-либо иных членов, кроме этих семерых.

Уильям Холман Хант

Прерафаэлитизм и Братство прерафаэлитов

Фрагменты книги

Перевод Светланы Лихачевой

Когда в искусстве достигнута гладкая наработанность, дух застоя подчиняет себе мастеров, и они начинают воспринимать искусство с отупляющей удовлетворенностью лотофагов; в их глазах оно обрело совершенство, отныне они живут в мире незыблемых законов. Под этим тлетворным воздействием ни у кого из молодых нет и тени надежды преобразить свое искусство в живую стихию, разве что юноша критически оценит догматы старших и дерзнет взбунтоваться против их авторитета. Зададимся вопросом: не в таком ли мы ныне положении? <…> Сэр Джошуа Рейнольдс

[1]

счел целесообразным взять отправной точкой для английского искусства итальянскую школу в момент ее наивысшего расцвета; сам он уже терпеливо прошел обучение, благодаря которому пылко полюбил человеческую природу; он собрал бессчетные сокровища, но ему так не терпелось растратить свое богатство, что те части картины, которые не давали простора для его щедрости, мало его занимали.

<…>

Лекции сэра Джошуа как нельзя лучше подходили для того, чтобы сподвигнуть молодых к глубокому и благоговейному изучению произведений прошлых веков. <…> В ту пору Рейнольдс еще не дошел до противоположной крайности, консерватизма, при котором едва ли возможно здравое изучение природы. Однако выясняется, что последние пятьдесят лет его учение трактовали как поощрение неоригинальности и отказ от изысканной тонкости в изображении природы, которой обязаны своим величием предшествующие школы. Английская школа возникла на гребне волны и с тех самых пор неуклонно соскальзывает вниз. Независимый гений первого Президента не получилось передать по наследству, зато передавались установленные им жесткие правила. <…>

Чарльз Диккенс

Старые лампы взамен новых

Эссе

Перевод Алексея Круглова

Возможно, злой колдун из «Аладдина» уделял больше внимания алхимии, чем человеческой природе, однако звезд с неба уж точно не хватал и не имел никакого представления об извечном ходе помыслов и дел людских, хотя по роду занятий ему и следовало бы в это вникнуть. Когда в надежде завладеть волшебной лампой он прохаживался переодетый у входа в летающий дворец и выкрикивал «Новые лампы взамен старых!», ему стоило лишь переставить слова и начать предлагать «Старые лампы взамен новых», чтобы намного опередить своё время и оказаться в девятнадцатом столетии от Рождества Христова.

Наш век настолько развращен и оскудел верою, слабеющей из поколения в поколение, что прекрасная идея, подобная изложенной выше и обычно воспринимаемая невеждами как «младоанглийская галлюцинация», приказала долго жить, не успев встать на ноги к великой скорби узкого кружка избранных. Тем не менее сама мысль отбросить за ненадобностью все созданное упорным трудом в течение трех-четырех последних столетий во имя счастья и величия человека неизменно притягательна для всякого истинно глубокого ума, и мы убеждены, что любой наглядный символ, осязаемый пример воплощения этой блестящей концепции окажется весьма поучительным для широкой публики. И вот к нашей величайшей радости, такой символ нашелся. Пускай в качестве официального торгового знака он выглядит не слишком достойно, и подобная вывеска привела бы в ужас и негодование любого трактирщика, исповедующего христианство, однако с философской точки зрения эта эмблема заслуживает самого горячего одобрения.

В пятнадцатом веке в итальянском городе Урбино затеплилась тусклая лампада искусства. Этот слабый огонёк по имени Рафаэль Санти, известный в наши дни горстке несчастных невежд как Рафаэль (другая горевшая в то время лампа звалась Тицианом), подпитывался нелепой идеей Красоты и обладал столь же нелепым даром доводить до неземного совершенства все прекрасное и благородное, что есть в человеческом лице, самонадеянно пытаясь отыскать в презренных созданиях утраченное сходство с ангелами Божьими и вновь поднять их до подлинных высот духа. Сия извращенная прихоть вызвала отвратительный переворот в искусстве, непременным свойством которого стала считаться Красота. В этом прискорбном заблуждении художники и продолжали пребывать вплоть до нынешнего девятнадцатого столетия, пока не нашлись отважные ниспровергатели, решившие покончить со скверной.

Джон Рёскин

Художники-прерафаэлиты

Письмо редактору «Таймс»

Перевод Валентины Сергеевой

Сэр, Вы любезно опубликовали мое последнее письмо, придав мне тем самым решимости побеспокоить Вас еще одним-двумя замечаниями касательно картин прерафаэлитов. Я намеревался, в продолжение первого письма, как можно тщательнее рассмотреть природу тех нездоровых тенденций, которые не позволяют привлечь благосклонное внимание публики к этим картинам, но я знаю, что в Академии найдется немного работ, репутация которых бы не пострадала из-за чрезмерно пристального отыскания ошибок, и потому, не будучи склонен подвергать столь пристрастному разбору ту или иную конкретную картину, я тем не менее хочу рассмотреть три проблемы, отчасти предложив их для обдумывания самим художникам, отчасти для того, чтобы испросить для них прощения у публики, учитывая несомненные достоинства прерафаэлитов в других отношениях.

Самый большой недостаток этих картин, который, к сожалению, бросается в глаза, — весьма заурядная внешность большинства их героев. Правда, на картине мистера Ханта «Валентин, спасающий Сильвию от Протея» это практически единственный недочет. После внимательного изучения его работы я еще выше оценил ее достоинства — из-за удивительного правдоподобия деталей и богатства красок; основная идея также заслуживает не меньшей похвалы; поза Валентина, который обнимает Сильвию и крепко держит ее за руку, в то время как она падает к его ногам, абсолютно достоверна и прекрасна, как и борьба мучительного сомнения и пробуждающейся надежды на лице Джулии, наполовину скрытом тенью, наполовину освещенном солнцем. Есть даже намек на короткую, только что завершившуюся борьбу Протея с Сильвией (примятая трава и сломанные папоротники на переднем плане). Но замечательный замысел картины и превосходное его исполнение все же не смогло покорить душу зрителя, и виной тому неудачный выбор модели для Сильвии. Неужели перед нами та, про которую возлюбленный говорит: