ГРАЖДАНИН: Сэр, позвольте мне поздравить вас с вашим выступлением от 3 апреля, посвященным святости человеческой жизни, включая и жизнь еще нерожденных младенцев. Такой поступок потребовал от вас большой отваги, особенно если учесть результаты ноябрьских выборов.

ТРИККИ: Ну что же, большое спасибо. Я сознаю, что мог бы, разумеется, совершить популистский шаг и выступить

против

святости человеческой жизни. Однако, если говорить со всей прямотой, я предпочел бы остаться президентом всего на один срок, но сделать то, что считаю правильным, чем быть избранным на второй срок, заняв столь удобную для всех позицию. В конце концов, мне приходится прислушиваться и к собственной совести, а не только к электорату.

ГРАЖДАНИН: Ваша совесть, сэр, является для всех нас источником неизменного изумления.

ТРИККИ: Спасибо.

ГРАЖДАНИН: Не могу ли я задать вам вопрос, касающийся лейтенанта Кейли

[1]

и приговора, вынесенного ему по обвинению в убийстве двадцати двух мирных вьетнамских жителей в деревне Ми Лай?

МИСТЕР ЗАДОУЛИЗ: Сэр, основной темой дискуссии, вызванной произнесенной вами 3 апреля в Сан-Дементии речью, стало, насколько я способен судить, сделанное вами недвусмысленное заявление, касающееся вашей неколебимой веры в права еще нерожденных младенцев. Как представляется, многие высказывают уверенность в том, что вам, сэр, самой судьбой предначертано стать для нерожденных младенцев тем, кем был Мартин Лютер Кинг для черного населения Америки или покойный Роберт Ф. Харизма для обездоленных чикано и пуэрториканцев нашей страны. Кое-кто полагает, что сделанное вами в Сан-Дементии заявление войдет в учебники истории наравне со знаменитым обращением доктора Кинга «У меня есть мечта». Насколько уместными представляются вам эти сравнения?

ТРИККИ: Что ж, мистер Задоулиз, Мартин Лютер Кинг был, разумеется, великим человеком, с чем все мы, без сомнения, готовы согласиться, в особенности теперь, когда он уже умер. Он был великим лидером в борьбе за равные права своего народа, и я верю, что он займет определенное место в истории. Вместе с тем, нам, конечно, не следует забывать о том, что он, в отличие от меня, не был президентом Соединенных Штатов, избранным должным конституционным порядком, — об этом существенном различии между нами мы должны помнить постоянно. Действуя

в рамках

Конституции, я имею возможность добиться для нерожденных младенцев

всей нашей

нации гораздо большего, чем доктор Кинг, действовавший

вне

этих рамок, добился для одного-единственного народа. Сказанное мною вовсе не содержит какой-либо критики в адрес доктора Кинга, но является простой констатацией факта.

Далее, я, разумеется, хорошо сознаю, что доктор Кинг умер трагической смертью мученика, — и потому позвольте мне со всей возможной определенностью подчеркнуть одно обстоятельство: пусть никто не питает иллюзий насчет того, будто сделанное ими с Мартином Лютером Кингом, как и сделанное ими с Робертом Ф. Харизмой, а перед тем с Джоном Ф. Харизмой, которые оба также были великими американцами, хотя бы на минуту остановит меня в великой борьбе, которая всем нам предстоит. Разного рода воинствующим экстремистам и склонным к насилию фанатикам не удастся запугать меня, заставив отказаться от стремления добиться справедливости и равных прав для тех, кто вынужден пока обитать в материнской утробе. И позвольте мне также со всей возможной определенностью подчеркнуть еще кое-что: я говорю не только о правах уже вынашиваемых младенцев. Я говорю также и о правах микроскопических эмбрионов. Если в нашей стране и существует группа населения, которую можно назвать «обездоленной» в том смысле, что она полностью лишена своих представителей и права голоса в нашем национальном правительстве, так это не черные, не пуэрториканцы, не хиппи и так далее и тому подобное — у них у всех выразители их интересов имеются, — но именно эти крошечные, утопающие в плаценте создания.

Как вам известно, все мы смотрим телевизионные передачи и видим демонстрантов, видим насилие, поскольку такого рода вещи, к сожалению, и образуют наши «новости». Однако многие ли из нас сознают, что по всей нашей великой стране миллионы и миллионы эмбрионов претерпевают сложнейшие, труднейшие изменения формы и строения, что они совершают этот великий труд, не размахивая плакатами перед телевизионными камерами, не создавая препятствий для движения транспорта, не швыряясь пакетами с краской, не изрыгая непристойностей и не облачаясь в диковинные наряды? Прошу вас, мистер Душкинс.

МИСТЕР ДУШКИНС: Но что вы скажете о тех зародышах, сэр, которых Вице-президент назвал «нарушителями спокойствия»? Насколько я понимаю, он, в частности, имел в виду тех, кто начинает лягаться примерно на пятом месяце жизни. Согласны ли вы с тем, что они представляют собой «смутьянов» и «неблагодарных тварей»? И если согласны, то какие меры вы собираетесь принять, чтобы контролировать их?

Трикки облачен в форму футболиста, в которой он, обучаясь в колледже Ханжиера

[2]

, четыре года просидел на скамье запасных. Форма все еще выглядит новехонькой, как в тот сорокалетней давности день, в который он ее получил, и это при том, что в ночи, когда бремя президентских обязанностей окончательно затмевает рассудок Трикки и доводит его до такого волнения, что ему не удается заснуть, он нередко выползает из постели и, прокравшись по Белому дому во взрывоустойчивую раздевалку (построенную под его присмотром в соответствии со спецификациями футбольной команды «Балтиморские Жеребцы», а также Комиссии по атомной энергии), «приодевается» как бы для «решающего матча» с «традиционным соперником» Ханжиера. И неизменно, как это уже бывало во время вторжения в Камбоджу и осады университета в Кентукки, одного лишь облачения в наплечники и шлем, натягивания облегающих футбольных штанов поверх кожаного суспензория, а затем обращения спиной к зеркалу и взгляда через преувеличенное плечо на украшающий спину номер оказывается достаточным, чтобы восстановить его веру в правильность действий, которые он предпринимает для блага двухсот миллионов американцев. Что говорить, даже при самых невероятных промахах на международной арене, даже в разгар разного рода национальных катастроф ему до сей поры удавалось — с помощью футбольной формы и хорошего военного фильма — оставаться на уровне данного им самим (см. его книгу «Шестьсот кризисов»

[3]

) описания истинного лидера как человека исполненного «спокойствия, уверенности и решимости». «Главное в подобной ситуации, — писал Трикки, подводя итоги тому, что он узнал о лидерстве во время волнений, вызванных в 1958 году его, тогда еще Вице-президента, визитом в Каракас, — это не столько „отвага“ перед лицом опасности, сколько способность к „самоотверженному“ мышлению — способность изгнать из своего сознания всякую мысль о страхе, полностью сосредоточившись на том, как противостоять подстерегающей тебя опасности».

Но этой ночью даже грубоватые жесты перед показывающим его в полный рост зеркалом, даже притворные отскоки с поднятыми перед собой присогнутыми руками, дающие свободу действий принимающему мяч защитнику, не помогают Трикки изгнать из своего сознания мысль о страхе; что до «самоотверженного» мышления, то и по этой части сколько-нибудь продвинуться ему не удается. Покрасовавшись перед зеркалом два часа кряду, успешно завершив восемьдесят семь из ста передач форварда, причем мяч проделал в воздухе суммарных две тысячи шестьсот десять ярдов (рекорд Белого дома), он тем не менее остается неспособным сосредоточиться на том, как противостоять подстерегающей его опасности, и потому решает разбудить ближайших своих советников и собрать их в подземной раздевалке ради того, что на футбольном жаргоне называется «мозговым штурмом».

В дверях Белого дома каждый из советников получает футбольную форму от агента Секретной службы, который в его тренировочных штанах, теннисных туфлях и майке с надписью «Собственность Белого дома» выглядел бы, кабы не кобура под мышкой, сосем как уборщик спортивной раздевалки. И вот, рассевшись по скамьям, расставленным перед большой школьной доской, «тренеры» внимательно слушают Трикки, пока тот, держа в руках шлем, описывает им кризис, по отношению к которому ему никак не удается занять «самоотверженную» позицию.

ТРИККИ: Ничего не понимаю. Как могут эти сопляки говорить обо мне то, что они говорят? Как они смеют скандировать

Так вот, одно дело, когда пресловутые вьетнамские критиканы заявляются в Капитолий, чтобы вернуть нам свои медали. Каждому ясно, что они представляют собой просто-напросто горстку недовольных, которые лишились рук, ног и тому подобного и потому не знают чем себя занять, кроме как ковылять по улицам и размышлять о том, какие они несчастные. Разумеется, от них не приходится ждать объективного отношения к войне, поскольку благодаря ей половина из них способна передвигаться лишь в инвалидных колясках. Но сейчас нам противостоит не просто толпа неблагодарных смутьянов, перед нами

(Знаменитая речь «Подгнило что-то в Датском государстве»)

Добрый вечер, мои дорогие американцы.

Я появился сегодня перед вами с сообщением, имеющим чрезвычайную важность для нашей нации. И хоть я, разумеется, не собираюсь внушать вам ложных надежд, умаляя природу кризиса, с которым столкнулась наша страна, я тем не менее не считаю, будто имеются какие-либо основания для встревоженных воплей, которые вы могли слышать или видеть в выпусках новостей, посвященных важнейшим решениям, принятым мною в течение последних двадцати четырех часов.

Что же, я знаю, всегда найдутся люди, предпочитающие, чтобы мы заняли перед лицом кризиса позицию слабую, трусливую и бесчестную. И разумеется, они имеют право высказывать свои мнения. Я уверен, однако, что подавляющее большинство населения Америки согласится с тем, что действия, предпринятые мной в ходе конфронтации Соединенных Штатов Америки с суверенным Датским государством, были необходимыми для сохранения нашего достоинства, нашей чести, нашего нравственного и духовного идеализма, доверия, которое питает к нам весь мир, крепости нашей экономики, нашего величия, нашей преданности воззрениям наших отцов, духа гуманности, ниспосланного свыше достоинства человека, выполнения наших договорных обязательств, поддержания принципов, проповедуемых Организацией Объединенных Наций, а также прогресса и мира для всего человечества.

Никто более меня не сознает какими политическими последствиями чреваты решительные, открытые действия, предпринятые нами во благо нашего достоинства, идеализма и чести, не говоря уж обо всем остальном. Однако я предпочел бы остаться президентом всего на один срок, но предпринять эти благородные, героические меры против Датского государства, чем быть избранным на второй срок, стерпев унижение от третьеразрядной военной державы. Это обстоятельство я хочу сделать совершенно ясным.