Ворота закрылись. Мужчина средних лет, одетый в темное пальто до середины бедра, в чёрных брюках и начищенных до ослепительного блеска чёрных ботинках в нерешительности сделал два шага и замер, оглядываясь. Под ногами была красная земля, действительно красная, с каким-то зловещим кровавым оттенком. Голова немножко закружилась от увиденного, и мужчина слегка покачнулся. Оцепенение вдруг нарушилось протяжным и громким воем сирены. К нему не спеша приближалась машина скорой помощи марки «Газель», сверкая мигалками и нарушая тишину осеннего утра пронзительным звуком. Машина остановилась в двух шагах от человека, открылась пассажирская дверь, и из салона ловко выпрыгнул, несмотря на свою достаточно упитанную комплекцию, краснолицый мужчина. Нет, цвет его лица не имел ничего общего с цветом здешней земли, скорее всего оно приобрело такой окрас вследствие изрядного употребления алкоголя. Запах свежего спирта, тут же разнёсшийся по округе, только подтвердил этот факт.

— Семенов Захар Аркадьевич, — произнёс он. — Местный мэр. А вы, стало быть, Ручкин Пётр Алексеевич?

— Да-да, — сухо произнёс Ручкин, неловко пожал протянутую руку и принялся рассматривать мэра. Был он возраста неопределённого, ему одинаково можно было дать и 35 лет, и 55. Роста он был небольшого, одет в потёртую дублёнку, которая была расстёгнута, и напоказ был представлен внушительного вида живот, облачённый в синий свитер. Чёрные мятые брюки, на два размера больше, нелепо смотрелись на этом человеке. На ногах находились резиновые сапоги, подошва которых была измазана в грязи. В красной грязи. На голове была одета шапка-ушанка, из-под которой выбивались чёрные маслянистые кудри. Мэр стоял и улыбался.

— А почему скорая помощь? — наконец нарушил молчание Ручкин.

— Так солидно же! Вон машина какая — большая, белая, с фонарями да со звуком, всё для почетного гостя. Не каждый день к нам приезжают журналисты. Признаться, вы первый за всё время.

Пётр Алексеевич открыл левый глаз. Голова отозвалась пронзительной болью. Стараясь не шевелиться, он начал разглядывать потолок, чтобы хоть чем-то отвлечь себя от боли. Потолок был самый обычный, бревенчатый, местами с паутиной, посередине висела лампочка. Собравшись с силами, Ручкин открыл правый глаз. Это движение уже было не настолько болезненно. Полежав для верности ещё минут десять, он начал оглядываться. Лежал он на кровати, в одежде и обуви, накрытый одеялом. Очень хотелось пить. Язык, казалось, присох к нёбу. В голову Петра Алексеевича пришла мысль, но пришла она не просто так, а с болью. Мысль была проста — где бы найти воды. Пить хотелось безумно, и с каждой секундой всё больше и больше. Эта мысль заняла всю голову, усилив боль. Пытку прервал или усилил, тут как посмотреть, раздавшийся за окном звук сирены. Ручкин тихо вскрикнул от боли и накрыл голову подушкой.

— Угадай кто? — раздался жизнерадостный голос Семенова. — Проснулись? А я вам водички принёс, холодной, колодезной.

Первая мысль журналиста была проста — убить! Убить этого кричащего жизнерадостного человека, но при виде протянутой бутылки в его руке вернулась прежняя мысль — пить. Он резво протянул руку, выхватил бутылку и начал поглощать жидкость, фыркая и обливаясь.

— Спасибо, Захар Аркадьевич, — произнёс журналист, опустошив бутылку. Самочувствие его стало заметно лучше, но голова по-прежнему болела, и мысли его были не ясны. — А что это меня вчера так вырубило?

— Так самогон-то у нас крепкий, его наш учитель гонит, Самуил Степанович, да и к тому же аномалия скорее всего подействовала.

Открыв глаза, Ручкин первым делом твёрдо решил, что больше пить не будет. Настроение было паршивое, самочувствие тоже. Два дня прошло, а информации с гулькин нос. Он не спеша встал с кровати, вышел во двор, набрал воды из колодца, умылся наскоро. Самочувствие немножко улучшилось. Взглянул на небо — небо хмурилось. Решив, что надо бы прикупить продуктов и зонт, журналист накинул плащ и пошёл искать магазин.

Ручкин неспешно брёл по дороге, с любопытством разглядывая землю. Честно говоря, красный цвет уже раздражал. Спросив у пробегающих мимо ребятишек, где находится магазин, Пётр Алексеевич посильнее запахнул ворот пальто и продолжил свой путь в заданном направлении. Через несколько минут он встретился лицом к лицу с магазином. Это была небольшая одноэтажная постройка с большой красовавшейся вывеской: «Магазин». Вздохнув, Ручкин вошёл внутрь.

В первые секунды Пётр Алексеевич испытал шок. Такого он ещё не видел. Казалось, в этом магазине было всё, но наставлено это всё было так плотно и хаотично, что вызывало, мягко говоря, удивление. Полки были завалены продуктами, консервами, между ними стояли ботинки, кроссовки, галоши. В левом углу возле окна продавались автомобильные шины, на них были навалены рулоны туалетной бумаги, сверху лежали тетради, шапки, носки. В правом углу были накиданы стиральные порошки, туалетная вода, автомобильное масло, сумки, рюкзаки, молотки и даже пара лыж. Это всё то, что бросалось в глаза на первый взгляд, а сколько ещё всего было скрыто в недрах этого сельского супермаркета, одному богу известно.

Посередине всего этого изобилия, за прилавком, стояла довольно симпатичная девушка. Лет ей было на вид около тридцати, роста она была чуть выше среднего, с довольно хорошей фигуркой и неплохими формами. Вязаный розовый свитер с воротом очень красиво смотрелся на ней. Лицо было милое, даже смазливое. Это блондинистое голубоглазое существо посмотрело на Ручкина и слегка улыбнулось.

Пётр Алексеевич купил зонт, чистящие и моющие средства и небольшой набор продуктов вместе с электрическим чайником. Всё это время продавец молча подавала ему требуемые вещи.

— Пётр Алексеевич, Пётр Алексеевич?

Ручкин открыл глаза и увидел над собой взволнованное лицо мэра.

— Слава богу, живой, — воскликнул Семёнов. — Стоило вас на день одного оставить, так вот беда и приключилась. Я же вам говорил, предупреждал, чтобы вы не ходили к башне, особенно по ночам. Я уже с ног сбился, разыскивая вас. Утром приезжаю к вашему дому, а вас нет. Битый час колесил по посёлку, хорошо, что Анна Серафимовна подсказала, что видела вас вечером идущим к башне. Вам непременно надо к врачу.

— Не надо к врачу, — сказал журналист, приподнимаясь и потирая затылок.

— Как не надо, надо! — заверещал мэр. Вдруг что серьёзное. Вон вы и за голову держитесь, ещё дурачком до конца жизни останетесь, а мне грех на душу. Я же вам говорил, аномалии тут сильные.

Проснулся Пётр Алексеевич в плохом настроении. Нет, ему уже не было так плохо от большого количества выпитого накануне, видимо, организм потихоньку адаптировался. Просто ему до чертиков надоело это место. Он, один из известных журналистов Москвы, с таким трудом добился аккредитации на красную землю, рассчитывая раскрыть тут великие тайны и донести о них миру, получив славу мирового масштаба. А по факту четыре дня в какой-то глухомани, где он только пьёт, и совсем никаких сенсаций. От красного цвета земли в глазах уже рябило до тошноты. Отсутствие удобств раздражало не сильно, так как он часто бывал в многочисленных командировках и приходилось видеть условия и похуже. Раздражало отсутствие интернета, связи, да и банально телевизора. Как бы он хотел сейчас выпить кофе с сигарой, включить интернет. Ему до боли, до ломоты в костях не хватало информации. Ручкин поймал себя на мысли, что находится в информационном вакууме и даже понятия не имеет, что творится в мире. А вдруг война? А вдруг ядерная? Вдруг уже давно все погибли и не осталось ничего живого на земле. А тут тишина. И земля. Красная земля. Пётр Алексеевич поймал себя ещё на одной мысли, что всё тут какое-то сюрреалистичное. Порой создавалось впечатление, что все жители — актёры провинциального театра и играют какой-то дешёвый спектакль. Хотя, с другой стороны, если взять любой небольшой населённый пункт страны, изолировать его от благ цивилизации, то он в конце концов превратится в некое подобие Красного Богатыря.

Размышляя об этом, Ручкин решил, что по возвращении домой обязательно напишет обо всём этом книгу. Именно книгу. После этой мысли настроение его улучшилось и он бодро встал с кровати.

За окном раздался знакомый вой сирены. Через минуту в дом вошёл улыбающийся мэр.

— Доброе утречко, Пётр Алексеевич!

— Доброе, Захар Аркадьевич.