Холод стоял собачий. Алтухов натянул старую кроличью шапку на самые уши, поднял воротник потрепанного пальто и по-стариковски сутулясь, побежал к автобусной остановке, до которой было минут пять ходу дворами, а затем метров триста – по расквашенной в любое время года, нежилой улице. Слева до самой остановки тянулся забор из ржавой рабицы, справа – автостоянки и металлические гаражи. У каждых ворот неизменно бродили прикормленные грязные дворняги – бесплатные сторожа. Отрабатывая свой хлеб, они для проформы тявкали на прохожих, но на всякий случай виляли хвостами. Злобные и слишком усердные здесь не уживались – переучивали булыжниками или прогоняли.

По дороге Алтухов прикинул, сколько попросить у Паши, проклял стужу и с тоской подумал о завтрашнем дне. На следующий день Паша должен был уехать из Москвы на месяц, а может и больше, в какой-то провинциальный городишко, то ли "рунино или "рушино – Алтухов не расслышал.

Три дня назад они сидели у него в мастерской. Паша упаковывал свои картины, а потом они выпили две бутылки водки, и, сильно окосев, Паша пообещал дать ему с аванса "на жизнь". Этот короткий разговор Алтухов мог воспроизвести до мельчайших деталей, но вот о чем они проболтали весь вечер, он не вспомнил бы даже на дыбе с испанским сапогом на ногах.

Паша был последним человеком из его друзей и знакомых, который частенько приглашал Алтухова к себе в мастерскую и не гнал, когда тот приезжал без всякого приглашения. Он был единственным, кто подкармливал Алтухова, давал ему иногда немного денег, не требовал их возвращения, а главное, не учил Алтухова жизни, не читал морали и никогда не интересовался: устроился Алтухов на работу или нет. Он и бродягой его звал как-то совсем необидно, как если бы имел в виду распространенную профессию или ученое звание. Держался с ним так, будто это был его прежний друг, за что в душе Алтухов испытывал к нему какую-то истерическую щенячью благодарность. Единственное, о чем Паша просил, это чтобы Алтухов не приезжал к нему домой. Но и тут он объяснил все без обиняков, сказал: "Сам понимаешь, Надька стервит".

Дожидаясь автобуса, Алтухов рассеянно смотрел по сторонам и машинально постукивал одним дырявым полуботинком о другой. Лицо у него при этом выражало предельную сосредоточенность, что, впрочем, было лишь одной из дежурных масок, поскольку мимика Алтухова никогда не определялась работой мысли и никак не иллюстрировала душевного настроя.

Проснулся Алтухов, когда на улице было уже совсем светло. Он несколько раз поменял позу, но спать больше не хотелось. Как это часто бывало, перед самым пробуждением ему снилась тюрьма, где он пробыл три года за то, что на машине сбил человека. За эти несколько минут сна Алтухову пришлось снова пережить то, от чего он всеми силами пытался избавиться – невыносимое унижение и глубочайшую тоску по дому, который давно существовал только в его воображении.

Вздохнув, Алтухов перевернулся на спину и принялся вспоминать вчерашний день. Воспоминания эти уже не пугали его. Nемный переулок, крыша, падение и безликий спаситель – все это сейчас казалось ему ерундой, и Алтухов подумал, что умирать ему больше незачем, потому что это давно уже произошло. Он думал о том, что очень устал, и что существование его похоже на фильм, который он тысячу раз видел. Что лучше бы он родился где-нибудь в теплом государстве, в южном полушарии, пусть даже нищим, потому что он и здесь нищий, и обречен на нищету и прозябание.

Затем Алтухову захотелось узнать, который час, но спросить было не у кого. Nогда он спустил ноги с дивана, встал и принялся ходить по комнате, не понимая, что его так раздражает в этом пустом, безмебельном пространстве, к которому он давно привык.

Постепенно странное раздражение переросло в беспокойство, которое все более и более охватывало Алтухова. Он не мог понять, wrn с ним происходит, но внутри у него, в темной бессознательной глубине клубился ледяной ужас.

Пытаясь отыскать причину, Алтухов сел, но тут же поднялся и подошел к окну. Глядя в окно, он, тем не менее, смотрел не на улицу, взгляд его упирался в стекло, остановившись на границе, где смыкались домашнее тепло и уличная стужа. Алтухов видел микроскопические пузырьки воздуха внутри зеленоватой прозрачной пластины, и где-то на задворках его сознания тенью промелькнул неясный образ хрупкой прозрачной преграды, отделяющей бытие от небытия.