Первый нивхский писатель Владимир Санги, автор романа «Ложный гон», повестей «Изгин», «Семиперая птица» и ряда сборников рассказов и стихов, уделяет много внимания культурному наследию своей маленькой четырехтысячной народности - его эпосу. Пожалуй, нет на Сахалине селения или стойбища, где бы не побывал неутомимый исследователь. Зимой - на собаках, летом - на лодках, а чаще - пешком он пробирается в самые отдаленные стойбища охотников и рыбаков, где едва ли не каждый второй старик - сказитель. Полные рюкзаки записей наблюдений и древних преданий привозит с собой писатель из каждого путешествия. Эта книга - первая большая работа, написанная по мотивам нивхского фольклора. Самый широкий читатель найдет для себя в этой книге много интересного.
Немного о себе и об этой книге
Сейчас я не помню, что родилось раньше: голод, сказки или я. Но сколько помню себя, помню голод и помню сказки. Была зима, холодная, голодная и потому долгая. Мужчины из нашего рода ушли на войну. Не было видно, чтобы на нартовой дороге поднимали снежный вихрь сильные упряжки. Собаки уже давно но ели наваристой похлебки из нерпичьей требухи и, пожалуй, забыли вкус нежной душистой юколы. У престарелых каюров селения Чайво, что на открытом всем штормам и туманам побережье Пила-керкка (Пила-керкк-«Большое море». Нивхское название Охотского моря.), осталось не много собак — кормить нечем.
Бабушка, мать моей матери (она жила в соседней избушке), держала одну-единственную суку. Иссохшая, как прибрежная ольха, подслеповатая старуха верила, что наступит время, когда ее внукам потребуются сильные псы для упряжек. Верила и делала все, чтобы породистая нартовая сука не подохла с голода. Как-то разыгрался сильный буран. Нашу избушку занесло по крышу. Было темно, и я не знал, когда день, а когда ночь. Больная мать, чтобы как-то отвлечь мои мысли от еды, рассказывала чудесные сказки о таких же маленьких детях, как я, но живших так давно, когда еще не было нашей бабушки.
Летом я часто уходил с бабушкой в бухточку, что за селением. У бабушки с довоенных времен сохранилась сеть, короткая и рваная. Лодки мы не имели. Но бабушка однажды нашла простой и в то же время надежный способ ловить рыбу. В отлив вода отходит, обнажая широкую полосу песчаной косы. И бабушка как-то поставила колья прямо на обнажившуюся полосу и привязала к ним сеть. В прилив вода набежала на берег, затопила колья и сеть. А утром, когда вода отошла, мы нашли в сети несколько кетин, несколько камбал и бычков. Так мы и ловили рыбу.
Сеть часто рвалась. А чинить ее у нас не было суровой нитки. Но и здесь бабушка нашла выход. Вокруг много росло крапивы. Бабушка срезала ее ножом, сушила на солнце и у костра, сучила из нее прочную нитку и чинила сеть.
Вечерами во время прилива густой туман окутывал залив, и тогда становилось зябко. Бабушка разводила долгий ночной костер. Я садился у наветренной стороны, понемногу отогревался и слушал ленивое бормотанье приливной волны. Иногда в звуки прилива вплетался резкий всплеск. Я вздрагивал, настораживался, определяя, крупная ли добыча попала в нашу сеть. Когда раздавался сильный всплеск и сеть гудела от упругого натяжения, бабушка, обычно озабоченная и молчаливая, менялась в лице, облегченно вздыхала и начинала рассказывать чудесные сказки и необыкновенные тылгуры (Т ы л г у р — повествование о необыкновенных событиях из жизни нивхов.). Она рассказывала долго. Рассказывала до тех пор, пока отлив не обнажал берег или я не засыпал утомленный. Мой сон вместе с бабушкой охраняла нартовая сука, которая в будущие лучшие времена должна принести мне целую упряжку могучих псов.
Почему хохочет куропатка
Когда ты пойдешь по тундре, обязательно где-нибудь поднимешь быстрокрылую суетливую куропатку. Она взлетит с шумным фурканьем и окатит тебя таким хохотом, что ты от неожиданности можешь свалиться с с ног. Но ты не подумай, что над тобой хохочет куропатка. Она смеется вот над чем.
Жила-была ворона. Жила себе и горя не знала. В ее долгой жизни было немного лет, когда она голодала — падали и отбросов вокруг всегда достаточно. Жила, жила себе ворона, но вдруг какой-то ветер сорвал ее с места, и полетела она в дальние края, туда, где не бывал ни один ее сородич. Летала она, летала и увидела цветущую долину и реку с множеством притоков — нерестилищ. На берегу реки ворона увидела какие-то сооружения — настилы, а на них положены тонкие шесты. А с шестов свисают гирлянды чего-то красного, солнечного, аппетитно пахнущего. Сделала ворона над берегом круг, села на крайний настил. Склонила голову набок — сверкнула голодным глазом, склонила голову на другой бок — сверкнула жадным глазом. И вспомнила ворона — в каком-то далеком году в ее долгой жизни от кого-то она слышала, что есть таинственная земля Ых-миф и жители ее едят необыкновенную пищу — юколу.
«Это и есть юкола! — возликовала ворона. — Я первая увидела ее!» Подскочила к шесту, сверху клюнула не саму красную юколу, а маккрма-воти. Откуда вороне знать, что жители Ых-мифа никогда не едят маккрма-воти — твердую, как дерево, постную хвостовую часть рыбины, с помощью которой подвешивают юколу к шесту. Колупнула маккрма-воти здесь, колупнула в другом месте, перелетела к следующему х'асу (X' а с — сооружение для вяления рыбы.) и там поклевала маккрма-воти.
В долине много х'асов, много разнообразной и вкусной юколы развешено на них. А вороне уж невтерпеж вернуться домой и похвастаться своим открытием. И в то же время ей хотелось отпробоватъ юколу во всей долине. И она только и знала, что перелетала с х'аса на х'ас, ковырялась в маккрма-воти.
И вот ворона взлетела над долиной и поспешила в свой край. Прилетела она в свой край, крикнула, чтобы все слышали:
