Алгоритм успеха (сборник)

Савченко Владимир

Савченко В. Алгоритм успеха. Научно-фантастические повести и рассказы. / Худ. В. Карасев. М.: Молодая гвардия, 1983. — (Библиотека советской фантастики). — 320 стр, 95 коп., 100 000 экз.

Сборник повестей и рассказов российского фантаста Владимира Савченко.

Владимир Савченко

АЛГОРИТМ УСПЕХА (сборник)

СТРАННАЯ ПЛАНЕТА

1

Косматый пылающий диск Ближайшей стремительно погружался за желто-красные зазубрины горизонта. Вместе с ней торопливо ныряли за скалы окрестные звезды. Вся ослепительная пиротехника заката длилась не более минуты.

Разведывательная ракета стояла наклонясь на каменистой площадке. В кабине было тихо и темно, хотелось молчать.

Вверху засветился овальный экран, на нем показалось продолговатое лицо телеметриста Патрика Лоу, дежурного по звездолету:

— Капитан, они снова что-то передавали о нас! Удалось записать. Смотрите замедленную запись.

Экран мигнул. Появились расплывчатые светлые линии, затем замелькали быстрые и яркие, как вспышки, изображения.

2

Ло Вей и Патрик просматривали смонтированную кинограмму.

…Земля на экране была такой, какой ее видят возвращающиеся из рейса астронавты: большой шар, укутанный голубой вуалью атмосферы, сквозь нее смутно обозначаются пестрые пятна континентов и островов в сине-сером пространстве океана; белые нашлепки льдов на полюсах и, будто продолжение их, белые пятнышки туч и айсбергов. Контуры материков расширялись, наполнялись подробностями: коричневыми ветвистыми хребтами, сине-зелеными лесными массивами, голубыми пятнами и линиями рек и озер. Горизонт опрокинулся чашей с зыбкими туманными краями. Внизу стремительно проносятся тонкие серые линии автострад, скопления игрушечно маленьких зданий, желтые прямоугольники пшеничных полей, обрывающийся скалами берег и — море, море без конца и края, в сине-зеленых бликах играющей под солнцем воды.

Вот телеглаз мчит их по улицам Астрограда — мимо куполов и стометровых мачт Радионавигационной станции, мимо отделанных разноцветным пластиком жилых домов, мимо гигантских ангаров, где собирают новые ракеты. Всюду люди. Они работают в ангарах, идут по улицам, спорят, играют в мяч на площадках парка, купаются в открытых бассейнах. Рослые, хорошо сложенные, в простых одеждах, с веселыми или сосредоточенными лицами — они красивы. Эта красота лиц, тел, движений, осанки не была нечаянным даром природы, щедрой к одним и немилостивой к другим, — она пришла к людям как результат чистой, обеспеченной, одухотворенной трудом и творчеством жизни многих поколений. Шли обнявшись девушки по краю улицы. Под темнолистым дубом возились в песке дети.

Город кончился. Теперь Ло и Патрик мчались между скал и строений по извилистому шоссе — к космодрому, к жерлу пятисоткилометровой электромагнитной пушки, нацеленной в космос. Они снова поднялись в воздух и сейчас видели целиком блестящую металлическую струну, натянутую между Астроградом и высочайшей вершиной Гималаев — Джомолунгмой. Вот из жерла пушки в разреженное темно-синее пространство алюминиевой стрелой вылетела вереница сцепленных грузовых ракет…

Экран погас, кинограмма кончилась. Ло Вей и Патрик молча сидели в затемненной радиорубке звездолета, боясь хоть словом спугнуть ощущение Земли. В напряженной работе, в бесконечном потоке новых впечатлений астронавтам некогда было думать о Земле. Они сознательно отвыкали от мыслей о ней. Но сейчас Земля спокойно и властно позвала их-и они почувствовали тоску… Нет, никаким кондиционированием воздуха не заменить терпкий запах смолистой хвои и нагретых солнцем трав, никакие миллиарды космических километров, пройденных с околосветовой скоростью, не заменят улиц, по которым можно просто так идти — руки в карманы — и смотреть на прохожих; никогда мудрая красота приборов и машин не вытеснит из сердца человека расточительной, буйной и нежной, яркой и тонкой, тихой и грозной красы земной природы.

3

Как ни торопился Новак, но команде необходимо было объяснить причину преждевременного старта. Все собрались в общем зале. Антон показал осколки «ракетки», описал свои наблюдения.

— …Мы столкнулись с кристаллической жизнью, понимаете? Именно столкнулись, потому что не были готовы к этой встрече. Слишком долго держалось на Земле самодовольное убеждение, что возможна лишь наша органическая жизнь, высшим проявлением которой являемся мы, люди; что, если доведется встретиться с разумными существами в иных мирах, они будут отличаться от нас лишь деталями: формой ушей или там размерами черепа… Наиболее радикальные умы допускали, что возможна высокоорганизованная жизнь на основе других химических элементов: германия или кремния вместо углерода, фтора или хлора вместо кислорода. Все предшествующие экспедиции не могли ни подкрепить, ни опровергнуть это мнение, так как не удалось обнаружить сложные формы жизни ни на планетах солнечной системы, ни у других звезд. И когда мы во второй раз отправились сюда, на Странную, чтобы установить контакт с какими-то неизвестными, но, несомненно, разумными существами, мы представляли их себе подобными! Если бы не этот случай, то, возможно, мы и не поняли бы очевидное: эти «летательные аппараты», эти «ракетки» и есть живые существа. Странная планета странная жизнь… По-видимому, она сродни не нам, а скорее тому, что создано руками и умом человека: электрическим двигателям, фотоэлементам, ракетам, электронным машинам на кристаллах…

Новак помолчал, раздумывая, потом продолжал:

— Я грубо объясняю себе различие между ними и нами так: мы растворы, они кристаллы. Мы «собраны» природой из клеток, которые есть не что иное, как сложные растворы сложных веществ в воде. Наша жизнь основана на воде, наши ткани на две трети состоят из нее. Они, «ракетки», состоят из сложных и простых кристаллов — металлических, полупроводниковых, диэлектрических.

— Словом, как роботы, — вставил Торрена.

4

…Первым заметил рой «ракеток» Сандро. «Фотон-2», набирая скорость, уже десятые сутки огибал по параболе Ближайшую, выходил на расчетную инерционную траекторию. Члены экипажа, прикованные к сиденьям перегрузкой, тяготились от вынужденного безделья и неподвижности. Сандро выбрал хорошее место — обсерваторию на корме — и наблюдал за звездами и туманностями. Он и заметил какое-то полупрозрачное пятно, частично заслонявшее уменьшающийся диск Ближайшей. Звездолет набрал скорость более сорока тысяч километров в секунду, но пятно не отставало, а, наоборот, приближалось. Слепящие вспышки антигелия, сгоравшего в дюзах, мешали как следует рассмотреть форму пятна.

Рид вызвал рубку управления:

— Антон! Надо остановить двигатели.

— ?! — На экране было видно, как Новак от изумления попытался приподняться в кресле. — В чем дело?!

— За нами летит какое-то тело.

5

…Новак и Ло Вей, выбиваясь из сил, тащили по коридору к входной камере электромагнитной катапульты контейнер со сжатым антигелием. Огромная масса этого небольшого цилиндра из нейтриума при каждом толчке вырывалась из рук, при неверном шаге заносила в сторону, норовила припечатать хрупкое человеческое тело к стене. «Фотон-2» летел с околосветовой скоростью, и сказывался эффект возрастания масс. От непосильного напряжения бешено колотилось сердце, дрожали руки.

Из-за наглухо запертой двери общего зала в коридор несся грохот и гневные крики: там были Сандро, Максим, Торрена и Лоу. Люк входной камеры был близко, когда Антон опустил контейнер на пол, почувствовав, что иначе пальцы разожмутся сами. Он распрямился, глубоко вдохнул воздух. В этот момент крики в общем зале прекратились.

— Они, наверно, что-то задумали, — прислушавшись, сказал Ло Вей. Совещаются…

Новак нагнулся, ухватил край холодного цилиндра.

— Взяли!

АЛГОРИТМ УСПЕХА

1. ДВА РАЗГОВОРА С ДИРЕКТОРОМ

25 марта в кабинет директора Института вычислительной техники академика Пантелеева решительно вошли два инженера из отдела машинных расчетов: худощавый рыжеволосый Володя Кайменов и плотный, невозмутимо круглолицый Сергей Малышев.

— Валентин Георгиевич, мы просим вас принять на хранение этот пакет, пронзительно глядя на академика зелеными глазами, сказал Кайменов.

Пантелеев прикинул на руку небольшой конверт, на котором была крупно написана дата: «25 марта 196… года» — и больше ничего.

— О, под сургучной печатью! — Он присмотрелся. — С номером тридцать четыре от двери машинного зала… А что в нем?

Инженеры замялись. Кайменов посмотрел на Малышева. Тот индифферентно повел широкими плечами: мол, ты это затеял, ты и выкручивайся.

2. РОЖДЕНИЕ «ПНШ-2»

Этому разговору предшествовала сцена в кабинете директора, в результате чего и возник проект алгоритма «электронный организатор».

Однажды в январе Валентин Георгиевич пригласил в свой кабинет инженеров-программистов. Встреча была назначена на 10.00, и, разумеется, никто не опоздал.

До 10.25 Валентин Георгиевич бурно разговаривал по телефону с директором Главцветметсбытснаба. Судя по колебаниям мембраны, тот требовал пропустить машинные задачи главка вне всякой очереди и угрожал Госпартконтролем.

В 10.26 прибыл командировочный из Экономсовета республики: координировать систему плановых расчетов. Координация длилась до одиннадцати и разнообразилась телефонными разговорами с конторой «Нефтегаз», обкомом профсоюза машиностроителей, тремя управлениями совнархоза, Госавтоинспекцией, редакциями одного научного и одного научно-популярного журнала и двумя частными лицами по неотложным делам.

В 11.00 с возгласом «Валентин Георгиевич, Госплан наступает на пятки!» вбежал начальник отдела кадров согласовывать штатное расписание на предстоящий год.

3. УБИЙЦА МЕНЯЕТ ПРОГРАММУ

Кайменов посмотрел на ленту, потом на машину, лоснившуюся в свете ламп, скривился.

— Фи, как грубо! Наверно, получился сбой!

[2]

Проверим оперативную память… — Он нажал несколько кнопок на пульте.

Ни одна лампочка на пульте не мигнула. Володька чертыхнулся, нажал несколько белых клавиш.

— Батюшки, сведения обо мне остались только в долговременной памяти, над которой машина не властна. Некролог, милое дело!

Он стал вышагивать по залу. Малышев следил за ним.

4. РАЗГОВОР-ТЕСТ

После обеда Валентин Георгиевич уезжал в физико-технический институт читать лекции, а в его кабинете поселялся Шишкин. В это время к нему и пришел Сергей Малышев.

Ступив на порог кабинета, Сергей удивился: как преобразилось здесь все! Шелковые портьеры на окнах были приспущены и процеживали, казалось, лишь сумеречную сосредоточенную отрешенность. Предметы, которые при Валентине Георгиевиче просто не замечались, сейчас лезли в глаза, давили своей значительностью. Ковровая дорожка цвета генеральского лампаса уходила в перспективу к полированным столам, составленным посадочным знаком «Т». Телефонный агрегат из перламутровой пластмассы (внутренний, внешний, междугородный) солидно лоснился, готовый испустить ответственный трезвон. Небольшая коричневая доска, с которой были стерты меловые формулы, совсем стушевалась на стене. Весь вид кабинета как бы говорил, что здесь нельзя просто сидеть и работать — здесь надо принимать меры.

Павел Николаевич необыкновенно точно вписывался в обстановку. Он сидел слева от телефонного комбайна, развернув плечи, читал бумаги, на лице его застыло выражение по форме № 2.

…По мнению институтских острословов, у Шишкина было четыре выражения лица, которые он утром примерял вместе с галстуком и потом носил весь рабочий день с перерывом на обед с часу до двух:

выражение № 1 (для бесед с вышестоящими в научном и административном отношении товарищами, для сопровождения высоких комиссий и иностранных делегаций, а также корреспондентов крупных газет): любезность, внимательность, готовность согласиться, поддержать и засмеяться удачной шутке;

5. СЕРГЕЙ ПРОГРАММИРУЕТ УСПЕХ

В следующий понедельник на семинаре в кабинете Пантелеева исполнилось и третье предсказание модели. Обсуждали планы работ на второе полугодие. Валентин Георгиевич разругал начальника лаборатории электронных автоматов за мелкость замыслов («Такими поделками могут заниматься в мастерских, Валерий Семенович, а у вас под началом- исследователи!»). После сбивчивых оправданий Валерия Семеновича поднялся Шишкин.

— По нашему отделу, — весомо сказал он, — во втором полугодии мы поставим задачу «Разработка обобщенных программ для перевозок грузов с применением комплекса машин на узловых станциях и оптовых базах»… — и далее он, не слишком отклоняясь от высказанных Малышевым неделю назад идей, развил план работ по задаче.

Его выслушали со вниманием, а Пантелеев, блестя очками, сказал:

— О, это важная задача! Кому вы намереваетесь поручить ее, Павел Николаевич?

— Я думаю, мы поручим ее… — Шишкин повернул голову в сторону Сергея, товарищу Малышеву.

ЖИЛ-БЫЛ МАЛЬЧИК

I

В центре Москвы, где люди торопятся, чтобы поскорее выбраться из уличной сутолоки, в длинном и запутанном переходе под площадью 50-летия Октября — с выходами наверх на улицу Горького, на проспект Маркса, на площадь Революции, к гостинице «Националь» и еще куда-то, со спуском в метро и с бесчисленным количеством указателей, в которых не так-то легко разобраться приезжему человеку, — так вот, в этом подземном царстве стоял в белесом газосветном мареве обтекаемый людскими потоками лоточник. Этот немолодой представительный мужчина с ласковым проницательным взглядом из-под черных бровей предлагал авторитетным, лекторским голосом свой товар — книгу в серо-зеленом переплете:

— А вот новая книга, очень интересная! Называется «Книга жизни», автор товарищ Неизвестных. Цена восемьдесят пять копеек, детям до шестнадцати лет не рекомендуется. Незаменима для чтения в поезде, в аэропорту, в очереди на прием, а также и дома. Осталось всего двадцать экземпляров… «Книга жизни», очень интересно и смело написанная! Касается актуальных вопросов жизни, проблем любви, семьи и работы…

Прохожие — из тех, кому недосуг толкаться по книжным магазинам, останавливаются, слушают, некоторые берут. Тем более что осталось двадцать экземпляров: потом будешь искать — не найдешь.

Петр Иванович, заведующий лабораторией одного НИИ, расположенного в тысяче километров от столицы, командированный на десять дней в министерство, тоже взял: Он еще вчера завершил свои дела, загодя отметил убытие, попредавался всем маленьким радостям командированного: объездил магазины, накупил множество мелких вещей, которые только тем и были хороши, что о них потом можно сказать: «В Москве купил, в фирменном магазине на Таганке…» — и сейчас направлялся в аэропорт.

Трудно определить, что именно побудило Петра Ивановича купить «Книгу жизни». Возможно, поддавшись рекламным увещеваниям лоточника, он купил ее просто как хорошую вещь, потому что по внешнему виду книга была действительно хороша: элегантный переплет из тканевого картона, тисненного под крокодилью кожу, броские огненные литеры названия по диагонали от нижнего левого угла, доброкачественная печать на гладкой плотной бумаге; словом, было в облике книги что-то солидное, академическое, а Петр Иванович как мало искушенный в современной книжной продукции человек был уверен, что не станут же так издавать какую-нибудь чепуху. А возможно, дело решило то, что командировка прошла на редкость удачно: и тему утвердили, и с заместителем министра Петр Иванович беседовал (и, кажется, запомнился тому, в хорошем плане запомнился). Поэтому и настроение у него было радужное, легкое. «А, кутить так кутить! решил он, отдавая продавцу деньги. — В крайнем случае окажется кстати, если подведет погода и придется загорать во Внукове».

II

Петр Иванович читал книгу весь субботний день, неспокойно проспал ночь, дочитывал первую половину воскресенья. Он осунулся за это время, почти не переставая курил, даже забыл побриться. Жена спрашивала, что с ним да не заболел ли он. Петр Иванович отговаривался пустяками.

И чем ближе к концу книги, тем чаще в его уме вставал вопрос: как же теперь быть-то?

Нет, книга не выставляла его в каком-то там особенно темном свете, не нарушала пропорций между положительным и отрицательным, не разоблачала его серьезные проступки (да нечего было и разоблачать). В ней просто излагалось все так, как есть. Любопытно (Петр Иванович только потом, задним числом, обратил внимание на эту особенность), что книга повествовала почти без общих картин, без каких-либо уточняющих подробностей-только о том, что сам помнил и без нее. Вот не помнил он, к примеру, как звали ту давно усопшую сестру Дины Матвеевны, — хотя ведь звали же ее как-то! — и, в книге ее имени не было. В то же время книга не была дотошным протокольным изложением, она и обобщала, проводила параллели, делала выводы, но опять же на основании того, что он без нее знал и помнил.

Все было в книге. И как там, в Забайкалье, он с приятелем Валеркой бежал из пионерлагеря, как шли тридцать с лишним километров лесными дорогами в станицу-просто для романтики, но и не без расчета: бежали в последний день, потому что романтика романтикой, а казенными харчами пренебрегать нельзя. Как вернулись с матерью и сестрами в свой разрушенный город, и он воровал по мелочам на базаре: где кусок макухи, где картошку, где кусок хлеба с прилавка; как учились в полуразваленной школе в третью смену и какой поднимали дружный вой, когда среди урока гас свет…

Петр Иванович листал страницу за страницей. Все здесь было описано: как после войны постепенно выравнивалась жизнь, как мальчик рос, набегал с ребятами на чужие сады, дружил, влюблялся, учился танцевать «шаг вперед два шага вбок» — танго; как страдал от мальчишеской неполноценности, от плохой одежды, как кончил школу, уехал учиться в Харьков в политехнический институт, как двигался с курса на курс, преуспевал в общественной работе, как защитил диплом и приехал сюда работать, как женился и как сделал первое изобретение, как погуливал в командировках, как продвигался по, служебной лестнице, с кем дружил и с кем враждовал… Словом, как. из мальчика на трехколесном велосипеде превратился в того, кто он ныне: в Петра Ивановича, приметного в институте специалиста, умеренного семьянина, среднего инженерного начальника, сильного-по мнению других и по собственному тоже — и умного человека.

III

На следующий день весь в таких растрепанных мыслях Петр Иванович отправился на работу. Хоть появился он, как и подобает вернувшемуся из командировки, с солидным опозданием, ни один прибор в его лаборатории не был включен, а инженерно-технический состав покуривал у вытяжного шкафа и обсуждал подробности вчерашнего хоккейного матча.

— Вот это был проход! — звучал сильный голос младшего научного сотрудника Сычова. — А какой пас!.. Здравствуйте, Петр Иванович! С приездом!

Минуту спустя в лаборатории кипела работа.

То, как при его появлении сотрудники порскнули по рабочим местам, на некоторое время вернуло Петру Ивановичу самоуважение. Он бодро взялся за дела: составил и сдал отчет о командировке, заполнил розовый бланк расходов, снес его в бухгалтерию, завернул с главному инженеру рассказать о поездке. Главный его душевно приветствовал. «Да, — подумал Петр Иванович, — а что-то будет, когда он узнает?» Потом вернулся в лабораторию, пригласил к, своему столу ведущих сотрудников, принялся выяснять, что в его отсутствие делано. Сделано было мало, причины у всех были сплошь уважительные, голоса — оправдывающиеся. Петр Иванович хотел распечь, но снова подумал: «А что 5удет, когда они узнают? А ведь узнают…» — и отпустил ведущих с миром.

«…И был у него тот озабоченный, захлопотанный и слегка испуганный вид, который присущ руководителям, не уверенным в своем праве руководить», вспомнил он подходящее место из треклятой книги и приуныл. Чувство содеянной над ним несправедливости снова одолело его. «Ну почему про меня? За что?..»

IV

…Вдруг одна мысль ожгла его, будто удар кнутом: жена!!! Она говорила, что сегодня у нее отгул, а он оставил книгу дома! Она вчера и позавчера любопытствовала, чем он так увлекся, и наверняка сейчас эту проклятую фискальную «Книгу жизни» читает!

Петру Ивановичу на минуту стало так нехорошо, что он прислонился к коридорной стене. «Как же это я оплошал, не унес с собой? Что теперь делать?.. Скорей! Может, еще не поздно».

Он заскочил в лабораторию, схватил пальто и шапку, одеваясь на ходу, выбежал из института, помчался к стоянке такси. «Если она только начала читать, — соображал Петр Иванович, тихо злобствуя на водителя, который осторожно вел машину по оледенелой улице, — то отберу. Вырву из рук. Пусть лучше такой скандал, чем… А если она уже прочитала все? Или хоть большую часть? Тогда конец…»

Петр Иванович лихорадочно перебирал в памяти, что писала книга о его затянувшейся и после женитьбы связи с Валькой, о других женщинах (среди них были и знакомые Люси), о мимолетных командировочных утехах. И дело даже не в самих этих грешках-жена узнает, что совершал он их не по сердечному влечению и не потому, что ему это было позарез нужно, а для бахвальства перед собой и другими, чтобы небрежно молвить потом в мужской компании: вот, мол, у меня было… Узнает, какого нервного напряжения стоил ему этот торопливый разврат. Тогда все. Презрение до конца дней. Разрыв. Такого не прощают.

«Выходит, развод? Так сразу, вдруг? Из-за того, что черт догадал меня купить в Москве с лотка эту книжку…» Петр Иванович ощутил прилив лютой злобы на автора, скрывшегося под псевдонимом Неизвестных, на лоточника, на всех, кто устроил эту дьявольскую затею и сокрушил налаженную машину его жизни. «Ну, попались бы вы мне!..»

V

А несколько дней спустя на «Книгу жизни» нарвался Андрюшка: рылся на книжных полках.

— О, этой у нас не было! Пап, это ты из Москвы привез? Можно, я почитаю?

Первым движением Петра Ивановича было отнять у сына опасную «книгу». Детям до шестнадцати… Но он тут же одумался, внимательно посмотрел: мальчик с худым лицом и уклончивым взглядом стоял перед ним «Что я. о нем знаю? Что он знает о себе? Но… постой, постой!» Петр Иванович перебрал в памяти: что в его «Книге жизни» было сказано о родителях? Ничего предосудительного — во всяком случае в Андрюшкины годы; тогда он все в матери, в отце, а затем и в отчиме принимал как должное.

— Что ж, почитай. — Посмотрел на сына и повторил многозначительно: Почитай, почитай…

Рано утром Петр Иванович ушел на работу. С сыном он встретился лишь вечером. Андрюша с ногами сидел на диване в его комнате, искоса поглядывал то на книгу, лежавшую рядом, то на отца. Глаза у него были красные, выражение лица несчастное и затравленное, «Так, — отметил Петр Иванович, — и ему перепало на орехи».

ТУПИК

Философский детектив в четырех трупах

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ОДИН ПЛЮС ОДИН ПЛЮС ОДИН…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Ну а мы-то здесь при чем? — спросил в трубку начальник следственного отдела Андрей Аполлонович Мельник, худощавый блондин с мускулистым лицом и пронзительно-веселым взглядом, от которого привлекаемым становилось не по себе. — Нет-нет, я понимаю, очень жаль, выдающийся человек помер… и прочее. Но имеется ли в этом печальном событии криминал? Все ведь, между прочим, помрем — одни раньше, другие позже, так, значат, это самое!

На другом конце провода горячо заговорили. Мельник кивал, досадливо играл мускулами щек и рта, посматривал на сотрудников, мирно работавших за столами. Дело происходило в ясное апрельское утро в южном городе Д.

— Может, отравление? — подал реплику Андрей Аполлонович. — Нет признаков отравления?.. Удушье? Тоже нет! Так что же, собственно, есть, товарищ Штерн? Простите, я буду ставить вопрос грубо: вы официально заявляете? Ах, нет просто полагаете, что дело здесь нечисто, так, значит! Умер он не просто так, поскольку просто взять и умереть у него не было достаточных оснований… (Следователь Нестор Кандыба негромко фыркнул в бумаги; Мельник погрозил ему взглядом.) Вот видите… а от нас желаете серьезных действий, так, значит, это самое! Ладно. Пришлем, ждите.

Он положил трубку, обвел взглядом подчиненных. Все сотрудники следственного отдела горпрокуратуры: старший следователь Канцеляров, через год уходящий на пенсию, инспектор ОБХСС Бакань, Нестор Кандыба и даже Стасик Коломиец, принятый полгода назад младшим следователем и сидевший у самой двери, — тотчас изобразили на лицах занятость и индифферентность.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Дело, собственно, было закончено. Но Стасик для очистки совести решил пройтись по соседям. Соседи — как справа, так и слева — тоже ничего не слышали, не знали, только ахали, узнав о смерти Тураева, сожалели. «Что еще? соображал Коломиец, возвращаясь на дачу. — Да, стоит забрать стаканы с опивками чая. Сдам на анализ — насчет отпечатков пальцев, да нет ли следов отравы… — Ему стало смешно. — Нашел на ком отыграться Андрей Аполлонович, на безответном молодом специалисте. Вот мог бы со зла взять и раздуть «дело об убиении», чтоб и прокуратуру, и угрозыск трясло!»

Сердито топоча, он поднялся в кабинет Тураева. Старуха домработница занавешивала окна темной тканью; увидев следователя, что-то проворчала себе под нос. Загурский сидел в кресле возле стола, перебирал листки с записями. Стаканов на столе не было.

— А где стаканы? — спросил Стась у старухи.

— Каки еще стаканы? — неприветливо отозвалась та.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

На следующее утро Мельник, выслушав отчет младшего следователя Коломийца, неожиданно учинил ему оглушительный разнос.

— Значит, так просто взял и отдал эти бумаги? — начал он спокойно, только брови Андрея Аполлоновича зловеще изогнулись, делая его похожим на белобрысого Мефистофеля. — Ничтоже сумняшеся, так, значит? Ну, пан Стась, не жда-ал! Ты хоть сам их прочитал?

— Просмотрел. Вроде ничего там нет…

— Нет, вы слышите? — Мельник драматически повернулся к сотрудникам, и те разом осуждающе посмотрели на Стася. — Пришел, увидел, победил… Кай Юлий Коломиец, так, значит, это самое!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Судебно-медицинское вскрытие тел Тураева и Загурского произвели во второй половине дня; в экспертной комиссии участвовал и Исаак Израилевич Штерн. Заключения в обоих случаях получились почти одинаковыми и подтвердили то, что Штерн с самого начала и предполагал: оба умерли от остановки сердца — причем не внезапной, не паралитической, а просто остановилось сердце, и все. Ни тот, ни другой на сердце никогда не жаловались — и верно, патологических изменений в этих органах не нашли. Загурский умер между четырьмя и пятью часами ночи, пережив своего великого друга ровно на сутки. Еще у Евгения Петровича обнаружили легкий цирроз печени; Штерн, пользовавший и его, объяснил, что ранее 3агурский пил, иной раз неумеренно (косвенно по этой причине его и оставила супруга), но в последнее время по настоянию Александра Александровича и по его, Штерна, советам бросил.

Анализ окурков и минеральной воды, равно как и все другие предметные исследования на месте кончины Загурского, не дали решительно ничего.

Таким образом, ни криминальный, ни анатомический сыск не обнаружил улик, которые позволили бы заподозрить в смерти Тураева и его заместителя убийство, самоубийство или хотя бы несчастный случай. Тем не менее было понятно, что дело нечисто: слишком уж подобными по характеру и обстоятельствам оказались эти две смерти.

— Ну, пан Стась, влез ты в трясину обеими ногами, — сказал Коломийцу Нестор Кандыба, покидая в конце дня комнату. — Теперь думайте, пане, — и добавил голосом Мельника: — Так, значит, это самое!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КТО ЧЕТВЕРТЫЙ?

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В двенадцать часов в следственном отделе собралось спешное совещание. Председательствовал Мельник. Когда Коломиец доложил ему о последней кончине, Андрей Аполлонович схватился левой рукой за сердце, правой за голову и потребовал докладную по всей форме. Сейчас он, не слишком отклоняясь от текста представленной Стасиком записки, изложил сотрудникам все дело, начиная от звонка из Кипени.

— Вот так, значит, это самое! — закончил он информативную часть своего выступления. — Три покойника за трое суток. И какие люди: академик с мировым именем, член-корреспондент и доцент, ученый секретарь — головка института. Нет, я конечно, далек от мысли, что все так получилось в результате небрежности и упущений в работе младшего следователя Коломийца… хотя и без таковых не обошлось. Кто знает, если бы вы, Станислав Федорович, провели сразу на месте тщательное расследование, собрали факты — так, значит! — то дальнейшее развитие событий было бы не столь трагичным…

Стасик смотрел на шефа в упор укоризненно-тяжелым взглядом. Мельник не выдержал, опустил глаза:

— Ну-ну… в какой-то степени и я здесь виноват: не дал пану Стасю четких указаний, когда направлял его в Кипень, понадеялся на его самостоятельность. Но, если, отдав предсмертные записи Тураева покойному Загурскому, Коломиец и отступил от правил… так, значит! — то в случае с Хвощом он поступил в соответствии с законной практикой расследований. Я бы и сам порекомендовал ему дать заметки на заключение ученым. Однако после прочтения их Хвощом Хвоща не стало…

ГЛАВА ВТОРАЯ

— Нет, все-таки чувствуется в твоей походке неверие! — произнес позади сочный, хорошо поставленный голос. И ранее, чем Стасик обернулся, ему уже стало хорошо: Борька Чекан!

Борька Чекан, приятель и сосед по парте с шестого по десятый класс в 4-й переяславской школе… После окончания школы их пути разошлись: Борис поступил в Московский физико-технический, Стасик провалился на вступительных экзаменах в ХГУ, отслужил в армии, потом все-таки поступил и окончил. Они не переписывались, потеряли друг друга из виду, потом судьба и комиссии по распределению свели их снова в этом городе. И здесь они не искали встреч, предоставляя это случаю, который вот и столкнул их в парке, — но от мысли, что и Борька ходит по этим тротуарам, Коломийцу становилось как-то теплей. Удивительная штука школьная дружба!

Сейчас аспирант последнего года обучения Б. Чекан, склонив к правому плечу кудлатую голову и морща в улыбке живое и с правильными чертами, но, к сожалению, густо веснушчатое лицо, рассматривал младшего следователя горпрокуратуры С. Коломийца, который, в свою очередь, умильно щурил глаза, разглядывая его.

— Что, хреновая у нас с тобой жизнь? — спросил Чекан.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Как мы чувствуем мысль?

Мысль материальна. Не вещественна, но материальна; может быть, это какое-то поле, поле информации. Этого, однако, мало: далеко не все материальное мы чувствуем. Не чувствуем, например, вакуум, физическое пространство — необъятный океан материи, в котором подобно льдинкам (или пене?) плавают вещественные тела. Мысль мы тем не менее чувствуем, хоть и непонятно: как и чем? Вот свет мы отличаем от тьмы и один цвет от другого всякими там колбочками-палочками, крестиками-ноликами в сетчатке глаз; звуки от безмолвия — тремя парами ушей: внешними, средними и внутренними. А мысли от бессмыслицы мы отличаем… шут его знает, каким-то волнением души, что ли? Хотя опять же — что есть «душа»? Это термин не для строгих рассуждений. Для научных исследований в ходу термин «психика»; это, правда, та же самая «душа», но по-древнегречески. Древним грекам дано… И все-таки мысль материальна настолько материальна, что тем же диковинным прибором, волнением души, мы можем измерить количество мысли (аналог количества информации): серьезная, глубокая мысль вызывает изрядное волнение в душе (в психике? в подкорке?..). Мелкая же, пустяковая мыслишка такого волнения вызывает.

Или, может быть, мера мысли — это мера ее новизны?.. Туманно все это, крайне туманно. Но туманно по той причине, что мы не знаем самих себя.

Борис Чекан лежал на тахте в своей комнатке на первом этаже аспирантского общежития — лежал, уставя взгляд в сумеречный потолок, по которому время от времени проходили световые полосы от проезжавших по улице автомобилей, и тоскливо думал, что эту ночь ему вряд ли удастся пережить.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Борис Чекан в это время находился неподалеку, на бульваре Двухсотпятидесятилетия Академии наук. Сидел на скамье среди молодых, выезженных два года назад кленов, липок, ив, тополей — и боролся за свою жизнь.

…Тогда в комнате он засыпал с чувством обреченности, понимая, что не проснется, — угасал. Но, когда сердце замедлило ритм и стало сбиваться на обморочные провалы, непонятно откуда всплыла ехидная мысль: «Вот помру… а потом выяснится, что все не так: есть и жизнь и смысл ее. А?» Вероятно, это чувство юмора, стоящее над логикой и над серьезностию, и выручило его. Он собрал волю, поднялся с тахты: не спать! Сопротивляться!

Ночной воздух освежил голову, взбодрил. Но все равно было худо. «И это запрограммировано в моем течении времени: что буду стараться не уснуть, выйду из дома? Предопределенность охватывает все… Но зачем так сложно, если приговор ясен!»

Неподалеку от общежития был киоск, студенты и аспиранты покупали в нем сигареты и спиртное. Борис подошел, остановился: полки продавец, уходя, прикрыл оберточной бумагой, чтобы не смущать ночных гуляк, — но он-то знал, что там стоит. На стеклах киоска были датчики сигнализации от воров. «Так что? — обдумывал Чекан. — Разбить кирпичом стекло, быстро выкушать бутылку вина и бутылку водки — и ко времени появления милиции я уже буду готов. Ночь в вытрезвителе или в каталажке, свежие отвлекающие впечатления… а там, глядишь, просплюсь и отойду. И от физики отойду? Ведь из аспирантуры меня, понятное дело, выпрут. Что ж, не до жиру, быть бы живу!»

ВСТРЕЧНИКИ

I. СУЕТА ВОКРУГ БАЛЛОНА

— …Все блокировано. Лаборатория опечатана, уцелевшие спят. Труп Мискина в холодильнике. Близкие еще ничего не знают. Хорошо, что дело случилось вечером, после рабочего дня, — иначе изолировать происшествие было бы гораздо труднее.

— Плохо, что это вообще случилось, — внушительно заметил крепкий голос на другом конце провода.

— Это само собой. Но я с точки зрения практической.

— Доложите план.

— Забросим кого-то на полсуток назад — Возницына или Рындичевича. За секунду до взрыва Емельян Иванович будет отвлечен… окликом, телефонным звонком, просто возгласом — так, чтобы он повернул голову в сторону. И взрыв его не заденет. Самое большее снимет скальп. Потеря небольшая, так у него и снимать-то нечего. Впредь будет наука — не пренебрегать техникой безопасности.

II. ТЕОРИЯ ИЗ БУДУЩЕГО

Со стороны, наверное, не понять, что Рындичевич сейчас получит выволочку (и не первую!) не за провал и даже не за промах, а за самое значительное свое — да и вообще наше — дело, после которого он получил благодарность высокого начальства, а от меня лично титул «поильца-кормильца». Он исправил неудачную стыковку, с которой, увы, началось исполнение теперь широковещательно известного проекта сборки на околоземной орбите «Ангар-1»; стартовой, перевалочной и ремонтной базы для полета к Луне, к иным планетам — космического Байконура.

Первой выводили на орбиту двигательно-энергетическую станцию — по частям в силу ее громадности; да и части были такие, что запаса массы для космонавтов в кабине не оставалось, то есть стыковали их автоматически, с Земли. И — осечка, да такая, что ставила под угрозу проект: на стыковочных маневрах стравили весь запас сжатого воздуха, силой которого совершались взаимные перемещения частей на орбите. И части станции, не — соединившись, расходились, уплывали друг от друга — во Вселенную, в космос, в вечность…

Получилось это по вине руководителя стыковки в Центре управления, человека, в чьем опыте и квалификации никто — и он сам — не сомневался: доктора технических наук А. Б. Булыгина, 45-летнего здоровяка с удлиненной головой, резкими чертами лица, ухоженной шевелюрой и красивыми усами под крупным носом (фотографии обслуженных остаются в нашем архиве). Объекты такой массы в космос, еще не выводили — поэтому он решил для опыта «накачать» их на орбите, проверить маневренность; на это ушла половина запаса воздуха. Потом повел стыковку, с первого раза не попал — занервничал, повысил голос на одного оператора. Тот развел части чрезмерно резко… а на это и на последующее гашение их скорости еще порасходовали воздух. И… оставшегося запаса на новое сближение и стыковку просто не хватило.

Булыгина, когда выяснилась неудача, скорая помощь увезла в прединфарктном состоянии.

Нам помогло то, что не спешат у нас прежде дела объявлять о своих намерениях в космосе, а о неудачах в их исполнении тем более. Если бы все узнали — пиши пропало: психическое поле коллективной убежденности, что все обстоит именно так, делает реальность необратимой. А так даже в Центре далеко не все в первый день знали о неудаче. Багрий с Рындичевичем вылетели в городок.

III. СИГНАЛ БЕДСТВИЯ

— Так! — Багрий смотрит на нас. — Не слышу предложений по Мискину. А время идет, в девять часов в институте начнется рабочий день.

Я молчу. Честно говоря, мне не нравится вариант, который навязывает нам Глеб А.; багриевский явно надежней. Какие же у меня могут быть идеи! А с другой стороны, надо поднатужиться: в заброс идет тот, чей план принят.

— Инспекция, — говорит Рындичевич. — Инспектор по технике безопасности и охране труда от… от горкома профсоюза. По жалобам трудящихся.

— Не было жалоб, — говорю я. — Не жалуются сотрудники на Емельяна Ивановича.

Они за него хоть в огонь.

IV. РАССЛЕДОВАНИЕ

Грузовой вертолет с нашим оборудованием и техниками отправили вперед. Затем пассажирским Ми-4 летим в сторону Гавронцев и мы с Багрием. Третьим с нами летит Петр Денисович Лемех — плотный 40-летний дядя, длиннорукий и несколько коротконогий, с простым лицом, на котором наиболее примечательны ясные серо-зеленые глаза и ноздреватый нос картошкой; он в потертой кожаной куртке, хотя по погоде она явно ни к чему, — память прежних дней.

До места полчаса лету — и за эти полчаса мы немало узнаем о «БК двадцать вторых»: как от Петра Денисовича, так и по рации.

— Не самолет, а лялечка, — говорит Лемех хрипловатым протяжным голосом. Я не буду говорить о том, что вы и без меня знаете, в газетах писалось: короткий пробег и разбег, терпимость к покрытию взлетной полосы — хоть на грунтовую, ему все равно, экономичность… Но вот как летчик: слушался отлично, тяга хорошая — крутизна набора высоты, почти как у реактивных! А почему? От применения Иваном Владимировичем сдвоенных встречно вращающихся на общей оси винтов да мощных турбин к ним — от этого и устойчивость, и тяга. Нет, за конструкцию я голову на отсечение кладу — в порядке! Да и так подумать: если бы изъяны в ней были, то испытательные машины гробились бы — а то ж серийные…

Сведения по рации от Воротилина: самолет выпущен с завода в июне прошлого года, налетал тысячу сто часов, перевез более 20 тысяч пассажиров. Все регламентные работы проводились в срок и без отклонений; акты последних техосмотров не отмечают недостатков в работе узлов и блоков машины.

— Вот-вот… — выслушав, кивает Лемех, — и у того, что в Томской области загремел в позапрошлом апреле, тоже было чин-чинарем. Полторы тысячи часов налетал — и все с грузом. Эх, какие люди с ним погибли: Николай Алексеевич Серпухин, заслуженный пилот… он уже свое вылетал, мог на пенсию уходить, да не хотел — Дима Якушев, штурман только после училища…

V. ЦЕЛЬ ТРЕБУЕТ ГНЕВА

Похоже, что эти четверо внизу что-то нашли: собрались вместе, осматривают, живо жестикулируют. Двое с найденными предметами быстро направляются вверх, двое остаются там, собирают свои приборы.

Я тоже поднимаюсь, иду к палаткам: наступает то, что и мне следует знать досконально. Двое поднимаются из-за края косогора: первым долговязый, немолодой, с темным морщинистым лицом руководитель поисковой группы, за ним другой — пониже и помоложе. Оба несут серые обломки, аккуратно обернутые бумагой.

Бекасов прогуливающийся все там же, при виде их резко меняет направление и чуть не бегом к ним:

— Ну?

— Вот, Иван Владимирович, глядите, — задыхающимся голосом говорит старший поисковик, разворачивает бумагу. — Этот из кабины достали, этот выкопали под правым крылом. А этот, — он указывает на обломок, который держит его помощник, — в трехстах метрах на север от самолета валялся. И ступицы будто срезанные.