Ту-124 шел на посадку. Наталья затушила сигарету и посмотрела в иллюминатор – пелена облаков разошлась, открыв горы, похожие на смятое беспокойным детским сном лоскутное одеяло.

– Возьмите реденец, пожаруйста, – сказала стюардесса, старательно выговаривая слова. Особенно «ре-де-нец». Почти без акцента.

– Благодарю, – конфетка оказалась в руке. Девушка пошла дальше по салону, где на средних рядах разместились официальные лица, а позади притихла в предвкушении скорой посадки компания туристов. Но стюардесса с подносом леденцов их оживила.

– Кумико-сан, а можно взять две конфетки?

У каждой красивой девочки должна быть некрасивая подружка.

Но если ты безобразна, то не значит, что твоя подруга – Белоснежка. Она может оказаться еще хуже. Не внешностью, тараканами в голове.

Мысль не новая, но свежая.

Под стать летнему утру, что за мутным окном «крейсера». Наш класс дебилов и идиотов наполняется, как подставленный под тонкую струйку кувшин. Или как баночка для анализов, которые вдруг приспичило собрать у тех, которым совсем не приспичило. Это, вообще-то, не я. Я – девочка приличная, хоть и сижу на подоконнике. Наблюдаю. Как Огнивенко размазывает по доске вчерашнее задание по физике. Непонятные закорючки отмываться не хотят. Словно поросята. Они и похожи на поросят – белые и непонятные. Что это назвали? Какая-то там «механика». Надо спросить у Хаеца. Хоть у нее после сна память начисто отшибает, но в книжечку она пишет регулярно. А вдруг ее Огнивенко на всю ночь дневальной поставила? Без сна и ужина? Тогда Хаец расскажет всё подробно, минута за минутой, секунда за секундой.

Опять снится тот же сон. Всё вокруг очень большое – люди, машины, дома, мир. Огромное настолько, что не охватить взглядом – потеряешься, а теряться нельзя. Ни в коем случае. Поэтому крепко держусь за ладонь большого человека, семеню рядом, стараясь угнаться за широко шагающими ногами. Но куда там! Не получается. Коридор почти как улица. Только нет машин, лишь двери. Ряд дверей с золотыми табличками и закорючками. Мы шагаем вдоль них. Вернее, великан шагает, а я почти бегу. Лицо морщится, нос хлюпает, из глаз слезы. Плакать ни в коем разе нельзя. Так мне сказали. Где-то за порогом сна, потому что во сне со мной не говорят. А если и говорят, то ничего не понимаю. А навстречу шагает другой великан – ужасно огромный и ужасно строгий. Мы останавливаемся, и великан наклоняется ко мне – круглые очки и усы щеточкой. Больше ничего. И от этого еще страшнее. Ужасный великан треплет меня по щеке. Если бы он знал, чего мне стоит не завопить от ужаса и боли.

Великаны разговаривают на своем грохочущем и непонятном языке, а щека продолжает гореть. Тру ее свободной ладошкой. Не помогает. Моя ладошка слишком мала для такой муки. Но вот меня тянут дальше, а я оглядываюсь, опасаюсь – вдруг страшный великан увяжется за нами. Очки и щеточка усов наблюдают, смотрят на меня, и я не понимаю – как так можно? Глаз нет, а взгляд есть. Холодный, жуткий. И мне хочется в туалет. Я пытаюсь об этом сказать, но голоса нет. Он рождается в горле, но исчезает, лишь сорвавшись с языка. Лопается мыльным пузырем. Мы спускаемся по лестнице, туда, где меня ждет что-то теплое и доброе. Размытое, как облако. Розовое, пахнущее, охватывающее со всех сторон и поднимающее вверх. Высоко-высоко. И мои страхи исчезают. Хочется смеяться, если бы я умела смеяться.

Я не нахожу никаких патологий, говорит великан.

Странно, но теперь он меня не пугает. Облако обволакивает со всех сторон, защищая от огромного мира.

У нас зазвонил телефон. Кто говорит? Слон. Слон говорит неразборчиво, в хобот. Его трудно понять. Половина слов теряется, огромный язык еле ворочается. Он чего-то хочет. Топает ножищами. Хлопает ушами. Но разборчивее не становится. Хотя, я подозреваю, он делает из мухи слона. Он ведь и сам в прошлом был мухой. Огромной такой мухой. По меркам мух. Слоны, мухи, телефон – просыпаюсь от нудного сна. Усталая и мокрая до нитки. Темно и работает радио. Шумно и надоедливо. Включенное на мертвую волну. Перед ним кто-то стоит на коленях – вслушивается. Белеет. И чернеет.

– Надежда, – говорю шепотом. Ведь в привидений я не верю. – Ты почему не спишь, Надежда?

Дурацкий вопрос, согласитесь? Не спишь, потому как не спится. Однако не это самое странное – застать Надежду посреди ночи перед приемником.

Самое странное – мы не в ее комнате. А в комнате старшей сестры. Понимаю по запаху. Парфюм, как говорит старшая сестра. Мне снится сон, думаю с облегчением, потому что Надежда, склоненная над радио, меня беспокоит.

Машина скакала по ухабам. Резко поворачивала. Тормозила. Разгонялась. Ноги Иванны нажимали на педали, рука переключала длинный рычаг, огромный руль крутился из стороны в сторону. Кровь промочила белый носок, стекала по лакированной туфле медленными каплями и падала вниз, собираясь в лужицы. Хотелось протянуть палец и тронуть одну из них. Зачем-то. Может, убедиться, что это не сон после шпионского фильма на ночь?

Запахло сухой травой и песком.

– Куда мы едем? – спрашиваю Надежду. Только для того, чтобы разорвать монотонное гудение двигателя.

Бежим, поправляет Надежда, бежим в Токио. Разве ты этого не хотела?