На столе перед судьей стояли темно-красные розы. Они напоминали брызги крови.

Судья был очень стар — казалось, над ним уже не властны ни перемены, ни время, ни сама смерть. У него было сухое, птичье лицо, скрипучий, как у попугая, голос и такие же сухие, со вздувшимися венами, руки. Рядом с темно-красными розами алый цвет его мантии резал глаза. Несмотря на три дня, проведенные в душном зале, на лице его не было и тени усталости.

Собирая в аккуратную стопку свои заметки и поворачиваясь к присяжным, судья даже не взглянул на подсудимую, но она не отрываясь смотрела на него. В ее угольно-черных глазах под густыми, ровными бровями не было ни страха, ни надежды — только ожидание.

— Господа присяжные…

Спокойные старческие глаза критически оглядели всех присяжных, словно пытаясь оценить их совокупные интеллектуальные возможности. Трое почтенных торговцев: один высокий, любитель поспорить, другой — плотный, с густыми, обвисшими усами и несколько растерянным видом, третий — грустный и сильно простуженный; глава крупной компании, которому страшно не хотелось попусту терять время; неуместно веселый хозяин паба; двое моложавых мастеровых; пожилой господин с неприметным, но умным лицом, который мог быть кем угодно; художник с рыжей бородой, маскировавшей безвольный подбородок; три женщины: старая дева, полная хозяйка кондитерской, на вид весьма толковая, и, наконец, изможденная мать семейства, мысли которой, казалось, поминутно уносились к покинутому очагу.

В зале все пробрались на свои места, из совещательной комнаты вернулись присяжные; как чертик из табакерки, на скамье подсудимых возникла обвиняемая, и судья занял свое место. С роз уже осыпалось несколько лепестков. Старческий голос снова заскрипел, продолжая рассказ.

— Господа присяжные, я полагаю, нет необходимости подробно останавливаться на том, как протекала болезнь Филиппа Бойза. 21 июня для него наняли медицинскую сестру, и в этот день его трижды посещали доктора. Состояние Бойза неуклонно ухудшалось. Рвота и диарея не прекращались, пациент не мог принимать пищу и лекарства. На следующий день, 22 июня, ему сделалось еще хуже: боли усиливались, пульс становился все слабее, кожа вокруг рта высохла и начала шелушиться. Доктора прилагали все усилия, но ничем не могли помочь пациенту. К нему вызвали отца, и когда тот приехал, Бойз был в сознании, но слишком слаб, чтобы приподняться на постели. Однако он мог говорить — его отец и сестра Уильямс сообщают, что он произнес следующую фразу: «Отец, со мной все кончено — и тем лучше. Теперь Гарриет наконец от меня избавится. Не думал, что она меня так ненавидит». Чрезвычайно важные слова, и мы с вами выслушали два варианта их истолкования. Вам решать, означают ли они «Наконец она от меня избавилась — не думал, что она ненавидит меня настолько сильно, чтобы отравить» или же «Когда я понял, насколько она меня ненавидит, я решил, что больше не хочу жить». А возможно, они не значат ни того ни другого. Во время болезни людям порой приходят в голову самые причудливые мысли, и разум их затуманен; вам может показаться, что в подобных случаях не стоит слишком доверять тому, что говорит больной. И все же эти слова тоже входят в материалы дела, и вы имеете полное право их учитывать.

Ночью пациент совсем ослабел и впал в беспамятство, а в три часа утра скончался, не приходя в сознание. Это было 23 июня.

Вплоть до этого дня не возникало никаких подозрений. Доктор Грейнджер и доктор Уэр единодушно постановили, что смерть наступила от острого гастрита, и не стоит их за это осуждать, ведь диагноз подтверждался как симптомами болезни, так и медицинской историей пациента. Свидетельство о смерти было составлено в обычном порядке, и 28 июня состоялись похороны.

Затем случилось то, что нередко происходит в подобных случаях, — пошли разговоры. А именно, заговорила сестра Уильямс — вам могло бы показаться, что в данной ситуации это было совершенно неуместно и даже дурно, но теперь мы знаем, что она как раз поступила правильно. Конечно, ей следовало раньше рассказать доктору Грейнджеру и доктору Уэру о своих подозрениях; в ее оправдание можно сказать, что, по мнению докторов, даже знай они, что все дело в отравлении мышьяком, спасти несчастного все равно бы не удалось. Итак, в конце июня сестра Уильямс была направлена к другому пациенту доктора Уэра, который, как оказалось, принадлежал к тому же литературному кругу Блумсбери, что и Филипп Бойз с Гарриет Вэйн. Ухаживая за новым пациентом, сестра упомянула Филиппа Бойза и высказала предположение, что его болезнь была очень похожа на отравление, причем в разговоре прозвучало слово «мышьяк». Вы сами знаете, как быстро в таких случаях распространяется молва. Один рассказал другому, потом это обсуждается за чаем и на так называемых «коктейльных» вечеринках — и вскоре каждый начинает судить и рядить о деле, называя даже конкретные имена. Эти слухи дошли до мисс Марриот и мисс Прайс, а также до мистера Вогена. Последний был глубоко поражен и опечален смертью Филиппа Бойза, учитывая, что они вместе ездили в Уэльс и мистер Воген видел, как поправилось здоровье его друга; кроме того, он осуждал Гарриет Вэйн за то, как она обошлась с Бойзом. Поэтому мистер Воген решил, что нужно непременно что-то предпринять, отправился к мистеру Эркарту и изложил ему суть дела. Как юрист, мистер Эркарт привык проявлять осторожность, когда доходит до слухов и подозрений, и потому объяснил мистеру Богену, что неосмотрительно с его стороны распространять голословные обвинения, так как это чревато иском за клевету. В то же время мистеру Эркарту было неприятно, что о родственнике, скончавшемся у него в доме, ходят подобные слухи. Мистер Эркарт принял решение — и весьма разумное — сперва посоветоваться с доктором Уэром, и если тот окажется совершенно уверен, что Бойз скончался от приступа гастрита, то мистер Эркарт отчитает сестру Уильямс и положит конец пересудам. Слова мистера Эркарта, естественно, весьма удивили и огорчили мистера Уэра, но ему пришлось признать, что симптомы теоретически могут указывать и на отравление мышьяком, поскольку они, как вы слышали от медицинских экспертов, почти неотличимы от симптомов острого гастрита.

— Думаю, они управятся очень быстро, — сказал Уоффлз Ньютон. — Дело-то яснее ясного. Слушай, я собираюсь отнести свою писанину. Дашь мне знать, когда что-нибудь объявят?

— Конечно, — ответил Солком Гарди, — если ты по дороге заскочишь ко мне на работу и отдашь мои заметки. И будь другом, закажи мне по телефону чего-нибудь выпить. У меня во рту как у попугая в клетке. — Он посмотрел на часы. — Если присяжные не поторопятся, мы опоздаем к выпуску в половине седьмого. Старик, конечно, основательный, но нельзя же столько копаться.

— Хотя бы ради приличия им придется посовещаться, — отозвался Ньютон. — Даю им двадцать минут. — Они, наверное, хотят покурить. И я тоже. Если что, вернусь без десяти.

Гарди стал пробираться по залу к выходу. Катберт Логан, писавший для утренней газеты и потому располагавший свободным временем, взялся за подробное описание слушания. Трезвый ум и флегматичность позволяли ему спокойно работать где угодно — даже в суде. Логану нравилось присутствовать на месте событий, отмечая про себя взгляды, интонации, цветовую гамму и многое другое. Его репортажи были неизменно занимательны, а порой по-настоящему талантливы.

Фредди Арбатнот, который после обеда так и не ушел домой, решил, что теперь точно пора. Он заерзал, и Уимзи сурово на него посмотрел. Герцогиня, пройдя между скамьями, втиснулась на место рядом с лордом Питером. Сэр Импи Биггс с чувством выполненного долга покинул зал, оживленно беседуя с обвинителем; за ними хвостом потянулись помощники — мелкая сошка. Скамья подсудимых опустела. На столе судьи, роняя лепестки, одиноко краснели розы.

На следующий день, хотя это и было воскресенье, сэр Импи Биггс отменил партию в гольф (не очень-то расстроившись, поскольку дождь лил как из ведра) и созвал у себя в кабинете экстренный военный совет.

— Что ж, Уимзи, — начал адвокат, — расскажите нам, что вы думаете об этом деле. Позвольте представить вам поверенного обвиняемой, мистера Крофтса из адвокатской конторы «Крофте и Купер».

— Я думаю, что мисс Вэйн невиновна, — сказал Уимзи. — Полагаю, эта мысль и вам приходила в голову, но теперь, поддержанная авторитетом моего блестящего ума, она должна всецело захватить ваше воображение.

Мистер Крофте, не вполне уверенный, шутка это или глупость, вежливо улыбнулся.

— Несомненно, — ответил сэр Импи Биггс, — но хотелось бы знать, многие ли присяжные разделяют ваше убеждение.

— Итак, — сказал Уимзи, — зачем одни люди убивают других?

Он сидел в личном кабинете мисс Кэтрин Климпсон. Само учреждение было известно как машинописное бюро, и в нем действительно состояли на службе три профессиональные машинистки, которые время от времени принимали заказы писателей и ученых и отлично справлялись с работой. Дело, очевидно, росло и процветало, так как от многих предложений приходилось отказываться из-за перегруженности персонала. Но на остальных этажах здания шла совсем другая работа. Коллектив был исключительно женский — большей частью немолодые дамы, хотя имелось и несколько юных, привлекательных особ; заглянув в список служащих, хранившийся в стальном сейфе, можно было узнать, что все это женщины, которых именуют оскорбительным словом «лишние». Это были старые девы со скромным доходом или вовсе без оного, одинокие вдовы и оставленные гуляками-мужьями жены, живущие на небольшие алименты, чье единственное занятие до знакомства с мисс Климпсон составляли бридж и сплетни в пансионах. Среди них попадались разочарованные бывшие учительницы, безработные актрисы, отважные дамы, чьи шляпные магазины или чайные не выдержали конкуренции, и даже кое-кто из золотой молодежи — девицы, которым наскучили коктейльные вечеринки и ночные клубы. Казалось, большую часть времени они проводили, отвечая на объявления. Холостяки, желающие познакомиться с обеспеченной женщиной для создания семьи; энергичные джентльмены за шестьдесят, ищущие экономку для дома в сельской глуши; предприимчивые джентльмены с финансовыми проектами в поисках стартового капитала; литераторы, которым нужны женщины-соавторы; добропорядочные джентльмены, разыскивающие таланты для провинциальных сцен; великодушные джентльмены, готовые обучить всех желающих, как разбогатеть в свободное время, — на подобные объявления сотрудницы мисс Климпсон отвечали чаще всего. То, что многие из этих джентльменов в скором времени оказывались перед мировым судьей, который предъявлял им обвинение в мошенничестве, вымогательстве или сводничестве, могло быть просто совпадением, но то, что у бюро мисс Климпсон имелась прямая телефонная линия со Скотленд-Ярдом, а ее сотрудницы едва ли были так беззащитны, как могло показаться, — неоспоримый факт. Как неоспоримо и то, что усердные разыскания установили бы связь между платой за аренду и содержание помещения и банковским счетом лорда Питера Уимзи. Его светлость предпочитал умалчивать об этом своем предприятии, но наедине со старшим инспектором Паркером и с другими близкими друзьями он называл его «мой кошачий приют».

Прежде чем ответить, мисс Климпсон налила себе чаю. На худых запястьях, прикрытых кружевом, она носила множество тоненьких браслетов, которые угрожающе звенели при каждом движении.

— Даже не знаю, — сказала она, видимо сосредоточившись на психологической стороне вопроса, — это так опасно и к тому же так грешно — можно только удивляться, как у людей хватает наглости на такое решиться. Тем более что обычно это им почти ничего не дает.

— Об этом я и говорю, — ответил Уимзи. — Что люди надеются таким образом получить? Некоторым, конечно, просто нравится сам процесс — помните ту немку,