Судьбы артистов в «свободном мире» — взлет, слава, сияние, толпы поклонников-фэнов, потом появляются другие звезды, а для прежних наступают забвение, тишина. Новые, как и прежние, подбадривают себя алкоголем и наркотиками, чтобы подольше пробыть на вершине славы. Они пытаются бороться за свою «звездность; но борются против себя. И никому нет дела до трагедии духа артиста, его человеческой судьбы. Чем больше талант, тем страшнее его судьба в мире шоу-бизнеса, в жернова которого он втянут. В этой борьбе побеждает сильнейший. В данном случае — шоу-бизнес.

Джеймс Чарльз Роджерс

,

«отец» кантри-мьюзик, умер в 35 лет от туберкулеза на службе шоу-бизнесу

Хэнк Уильяме,

«Шекспир хиллбилли,» умер в 29 лет от инфаркта на службе шоу-бизнесу

Надежда Семеновна Севницкая (28.05.1945 — 14.03.1999) двадцать с лишним лет своей жизни посвятила изучению истоков американской поп-музыки, а также распространению знаний о ней в нашей стране. Она не была профессионалом в этой области, но всей душой любила музыку и прекрасно в ней разбиралась: отлично ориентировалась в безбрежном океане различных современных музыкальных направлений, знала и помнила имена новых и старых, порой забытых певцов и исполнителей, названия и репертуар различных групп и ансамблей. У нее были глубокие знания в этой сфере и твердые убеждения относительно любого явления в области музыки, и она всегда стремилась поделиться тем и другим с каждым, кому это было интересно.

Это увлечение пришло к ней не сразу, хотя Надежда Семеновна с детства переняла любовь к хорошей музыке от родителей и старшего брата. Однако ее главным пристрастием в те времена была литература, и после окончания школы она поступила на вечернее отделение факультета журналистики МГУ. Через некоторое время поиски работы по специальности привели ее в редакцию многотиражной газеты Московского института химического машиностроения (МИХМ), где она познакомилась со своим будущим мужем Вадимом Адольфовичем Севницким. Их сблизил общий интерес к литературе, живописи и, конечно же, к музыке. Оба были заядлыми участниками игры в КВН.

Вадим Севницкий, коллекционер по складу характера, за свою жизнь увлекался собирательством разных вещей, преимущественно книг, пластинок и магнитофонных записей. Постепенно у него образовалась большая фонотека с записями исполнителей негритянского блюза, музыки кантри, рок-н-ролла. Надежда постепенно втянулась в это занятие и со свойственной ей основательностью научилась разбираться в этой музыке, любить ее и ценить.

Тогда и пришел интерес к Элвису Пресли. Как-то раз Севницкой довелось услышать его голос, и он пленил ее навсегда. Однако никто не мог назвать ей имени певца. Теперь же появилась возможность доставать его пластинки и вволю слушать голос любимого артиста.

Разумеется, Надежде захотелось узнать как можно больше о жизни и творчестве Элвиса. Но в те времена (70-80-е гг.) в нашей стране о нем самом и вообще об этом направлении в музыке не существовало никакой литературы на русском языке, кроме разве ругательных статей, время от времени появлявшихся в прессе. И Надежда Севницкая поступает на обычные городские курсы английского языка (в школе и университете она изучала немецкий), чтобы иметь возможность читать в оригинале книги о своем любимом певце и его музыке. В это время она работает в редакции крупной опытно-швейной лаборатории, которая издавала массу методической и рекламной литературы, а кроме того, в течение двенадцати лет подрабатывает экскурсоводом после окончания специальных курсов. Она возит экскурсии в Псков и Новгород, но ее любимое место — Пушкинские горы, как и все места, связанные с именем А.С. Пушкина, ее первого и неизменного кумира. Вторым был великий скрипач Паганини. Теперь к ним присоединился Пресли, и любопытно, что все эти фамилии начинаются на одну и ту же букву

Щелкнув колесами на последнем стыке рельсов, поезд медленно покатился вдоль перрона, до отказа забитого людьми, и, наконец, конвульсивно дернувшись, остановился.

В салоне одного из вагонов все моментально пришло в движение. Только Джон оставался отрешенно спокоен. «Пора», — раздался голос Полковника, прямо обращенный к нему. Их взгляды встретились, и Джон почувствовал, что Полковник обеспокоен. «Все о'кей», — мягко сказал он и попробовал улыбнуться, что потребовало усилия. Джон встряхнул отросшими за последний месяц волосами, словно отгоняя это усилие. Левый уголок его рта вздернулся в привычную полуулыбку-полуусмешку. Проведя руками по волосам, он уложил их в знаменитый кок и, ни разу не взглянув на себя в зеркало, двинулся к выходу.

При его появлении в дверях вагона над вокзалом пронесся единодушный вопль.

Он шел через этот орущий коридор, еще не сознавая, что он — дома… Снова, как два года назад, было раннее мартовское утро. А март в его городе — либо живое горячее солнце, либо дождь с рвущим душу своим надсадным воем ветром. Вот и сейчас тучи снижались, как эскадрильи самолетов. В просветах кровило солнце, нагнетая тягостное впечатление. Но пыл людей не утихал, несмотря на начинавшийся дождь.

Прибавив шаг, Джон отыскивал глазами ожидавшую его машину. Полицейские теснили фэнов. Лам уже предусмотрительно распахнул дверцу кадиллака. Едва пожав другу руку, Джон нырнул в мягкое сумрачное чрево, бросив на прощание Полковнику и остальным: «Увидимся в конце недели».

Джон смотрел в зеркало, упорно стараясь ни о чем не думать. Почти и не думал. Потом взгляд его стал осмысленным, и он увидел, наконец, свое отражение.

Черный кожаный костюм причудливо переливался, волосы блестели, а влажные глаза казались темными-темными, словно на них надели контактные линзы другого цвета. Собственная внешность не понравилась Джону.

Придвинув лицо ближе, он поймал в зеркале свой цвет глаз и успокоился. Стекло пошло радужными переливами от дыхания. Он пальцем написал два слова: Лиз и Прис. Имена дочери и жены. А над ними — большую, насколько хватило, букву Г — первую букву маминого имени.

И тут же в Джоне всплыл мамин любимый госпел. Совсем скоро он будет петь его со сцены.

Сегодня он снова после восьми лет кинокаторги выходил к людям.

Он блаженно закрыл глаза. Казалось, что смутная тревога, преследовавшая с утра, отпустила. Но ни с того, ни с сего сердце снова неприятно заплясало в груди, и липкая дурнота подступила так внезапно, что, еще не успев открыть глаза, Джон понял — вот оно!

Полежал, переводя дыхание… Видел бы его сейчас Полковник. Наконец, может, и поверил бы в давние предчувствия своего питомца. Но дела их, благодаря Полковнику, были так прекрасно налажены, что необходимость в еженедельных, а иногда и ежедневных встречах давно отпала. Билеты на концерты распродавались месяца за два. Пластинки продолжали выходить миллионными тиражами, и пятьдесят процентов от всего автоматически шло Полковнику. Деньги текли и текли. Да, Полковник сдержал слово — сделал их обоих сказочно богатыми.

Бедный южный мальчуган, двадцать пять лет назад вполне серьезно считавший богатство счастьем… Роскошь давно уже встала неприступной стеной между ним и людьми. Всеми. Кроме разве что Лиз, его маленькой принцессы, игравшей сейчас в своей комнате.

Мысль о дочери заставила снова прислушаться к себе. Дурнота схлынула, но тревога осталась. Он решил спуститься вниз — позвонить доку Джорджу. Из кабине та нельзя — могут услышать. Тогда заламывания рук и родственные причитания неизбежны. А Джон давно не верил в искренность излияний своей родни. И не хотел лишних сцен.

Медленно встав, он вышел из спальни, тихо прикрыв дверь. Отдохнул, отирая пот, и почти ощупью начал свой путь вниз. Преодолев первый пролет, только порадовался, что вроде бы пронесло, как вдруг тугая пульсирующая боль появилась в затылке, перед глазами поплыли круги, и почти животный страх, что назад уже не добрести, пронзил его.