Подобные воспоминания, полагаю, должны начинаться несколькими фразами о личном участии: я — человек, я был там, я страдал. И действительно, нет нужды преуменьшать мою роль в невероятных событиях последних двенадцати месяцев. Я близко сошелся с этим пришельцем из будущего. Я сопровождал его в бешеной круговерти путешествия по нашему миру. Я был рядом с ним в самом конце.

Но не в начале. Поэтому, излагая полную историю его пребывания на Земле, я вынужден предварить ее некоторыми сведениями о себе. Когда Ворнан Девятнадцатый прибыл в нашу эпоху, я находился столь далеко от этого экстраординарного происшествия, что узнал о нем лишь несколько недель спустя. Однако меня затянуло в созданный им водоворот, так же, как и вас, всех и каждого.

Меня зовут Лео Гарфилд. Сегодня, 5 декабря 1999 года, мне пятьдесят два. Я холост, бодр и здоров. Живу я в Ирвине, штат Калифорния, возглавляю кафедру физики в Калифорнийском университете. Мои научные исследования связаны с субатомными частицами, движущимися против потока времени. Лекций студентам не читаю. Я курировал дипломные работы нескольких выпускников, которых считаю своими учениками, но постоянных студентов в нашей лаборатории обычно нет. Всю сознательную жизнь занимался я указанными выше частицами, и мне удалось отправить в прошлое несколько электронов, сбив их с привычных орбит. Когда-то я полагал это значительным достижением.

Ко времени прибытия Ворнана Девятнадцатого я зашел в своей работе в глухой тупик и отправился в пустыню, дабы преодолеть кризис. И не сразу узнал о пришествии Ворнана. Нишу об этом не для того, чтобы оправдаться, но излагаю факты. Я поселился в доме моих друзей в пятидесяти милях южнее Тусона

[1]

, жилище вполне современном, оборудованном всеми необходимыми средствами связи вроде спутниковых антенн или информационных экранов, не говоря уже о компьютерах. Так что при желании я, наверное, мог бы с самого начала не отстать от текущих событий. А если и отстал, то лишь потому, что не проявлял к ним ни малейшего интереса, но не из-за полной изоляции от окружающего мира. Днями долгие прогулки по пустыне помогали мне обрести душевное равновесие, по вечерам же я мог пользоваться благами человеческой цивилизации.

И к пришествию Ворнана я возвращаюсь лишь с одной целью — чтобы иметь исходную точку отсчета. Ибо к тому времени, когда я стал непосредственным участником этой истории, она была уже стара, как падение Византии или триумф Аттилы, и о появлении Ворнана мне рассказывали, словно о событии, дошедшем до нас из глубины веков.

В Аризоне я ничего этого не знал. А если б и услышал о пришествии Ворнана, то расценил бы это сообщение как очередную человеческую глупость. Интенсивной работой и отсутствием результатов я загнал себя в тупик, а потому не обращал внимания на происходящее вне пределов моего черепа. Мозгу своему я предоставлял минимум пищи для размышлений, и в перечень излишеств попали в тот месяц и текущие события.

Мои хозяева во всем потакали мне. Им уже доводилось общаться со мной в периоды подобных кризисов, и они знали, как себя вести. Мне требовалось то очень хрупкое сочетание ненавязчивой заботы и ощущения уединенности, которое могли создать лишь люди, топко чувствующие состояние души ближнего своего. И я не погрешу против истины, утверждая, что несколько раз Джек и Ширли Брайнт спасли меня от пучины безумия.

Джек работал со мной в Ирвине несколько лет, в конце восьмидесятых годов. Он появился у нас сразу же после окончания Массачусетского технологического института, где получил диплом с отличием, и, как и большинство выпускников этого института, прибыл к нам бледный и немощный, неся на себе печать жизни на востоке, где зимой холодно, а летом нечем дышать от жары. И я не без удовольствия наблюдал, как в пашем благодатном климате он распускается, словно бутон. При первой встрече Джеку было чуть больше двадцати. Высокий, но узкогрудый, с густыми, нерасчесанными волосами, всегда небритый, с запавшими глазами, тонкими, пребывающими в постоянном движении губами, он обладал стереотипным набором особенностей характера, привычек, свойственных молодому гению. Я читал его статьи по физике элементарных частиц. Блестящие статьи. Вы должны понимать, что в физике можно продвигаться вперед лишь благодаря интуитивным догадкам, возможно, озарениям, а потому нет нужды ждать старости, чтобы открывать новое. Ньютон предложил новую форму Вселенной еще юношей. Эйнштейн, Шредингер, Гейзенберг, Паули и прочие первопроходцы познакомили мир со своими открытиями, не достигнув и тридцати лет. Можно, конечно, как Бор, мудреть с годами, но и Бор проник в глубь атома совсем молодым. Так что, называя статьи Джека Брайнта блестящими, я не хочу сказать, что он подавал большие надежды. Суть в другом: он был гением безо всяких скидок на возраст, встал в один ряд с великими, еще не защитив диплома.

В первые два года, которые он провел в Ирвине, я искрение верил, что Джек совершит переворот в физике. Он обладал уникальным даром: интуиция безошибочно вела его к цели, сметая все сомнения и преграды. А кроме тою, он достаточно хорошо знал математику и обладал должной настойчивостью, чтобы, следуя за интуицией, высветить истину во мраке непознанного. Его работа не имела непосредственной связи с моей. Мой проект обратимости времени переходил из теоретической в экспериментальную стадию, ибо я уже миновал этапы первичных расчетов и теперь постоянно пропадал на гигантском ускорителе элементарных частиц, пытаясь создать достаточно мощные энергетические поля, чтобы послать фрагменты атомов в прошлое.

Джек, наоборот, был чистым теоретиком. Его занимали атомные силы притяжения. Их наличие, разумеется, ни для кого не представляло тайны. Но Джеку удалось по-новому взглянуть на некоторые положения, вытекающие из экспериментов с мезонами, проведенных в 1935 году Юкавой

На Рождество проснулся я поздно. Джек и Ширли наверняка встали гораздо раньше. Мне никого не хотелось видеть, даже их, а потому, пользуясь предоставленным мне правом, я прошел на кухню и набрал программу завтрака. Они чувствовали мое настроение и держались подальше. Отошла в сторону сдвижная панель автоповара. Я достал бокал сока и гренок. Поел, заказал черный кофе, потом поставил грязную посуду в моечную машину, включил ее и отправился на прогулку. Один. Вернулся я три часа спустя, умиротворенный тишиной и покоем девственной природы. День выдался слишком холодный, чтобы загорать или работать в саду. Ширли показала мне свои скульптуры. Джек почитал свои стихи. Я поделился с ним теми проблемами, что возникли у меня по работе. На обед мы ели жареную индейку, запивая ее ледяным белым вином.

Последующие дни принесли мне желанное успокоение.

Я отдыхал телом и духом. Гулял по пустыне один, иногда — с ними. Они сводили меня к древнему индейскому поселению. Джек разгреб песок, чтобы показать обломки посуды — белая обожженная глина, испещренная черными точками и полосками. Мы прошли меж фундаментов, сложенных из грубо отесанных камней, скрепленных раствором из глины.

— Это работа папаго? — поинтересовался я.

— Сомневаюсь, — покачал головой Джек. — Надо еще разбираться, но я уверен, что папаго такое не по зубам. Моя версия — это поселение древних хопи, ему не менее тысячи лет. Ширли привезет мне нужные материалы, когда поедет в Тусон. В банке данных этой информации нет.

— Пойдем в пустыню, — предложил Джек. — Я хочу поговорить с тобой, старина.

С показа пресс-конференции Ворнана Девятнадцатого прошло два дня. Более мы не включали экран, и возникшая было напряженность исчезла. Назавтра я собирался вернуться в Ирвин. Меня ждала работа, а кроме того, я чувствовал, что Джеку и Ширли надо побыть вдвоем, дабы сгладить обозначившиеся разногласия. Эти два дня Джек практически все время молчал. Из головы не выходили слова Ворнана. Так что его приглашение удивило и обрадовало меня.

— А Ширли пойдет?

— Нужды в этом нет. Прогуляемся вдвоем.

Мы оставили ее загорать на солярии, а сами зашагали по едва видимой тропе.

Экран видеофона обманчив. У меня сложилось впечатление, что Крейлик невысокого роста, хрупкого телосложения. Наяву же передо мной предстал гигант за два метра, массивность фигуры которого в значительной мере скрадывала уродливость лица. Он встретил меня в аэропорту. Перед самым полуднем, по вашингтонскому времени.

Пока мы мчались по автостраде в Белый дом, Крейлик не переставал убеждать меня в важности порученной мне миссии, попутно благодаря за содействие. Не касаясь, однако, самого задания. Вскоре мы пырнули под землю, и машина остановилась в просторном гараже под Белым домом. После досмотра ничего запрещенного на мне не нашли, и мы поднялись на лифте. Я уж подумал, а не сам ли президент будет инструктировать меня, но скоро выяснилось, что встреча с ним мне не грозит. Меня провели в зал оперативного управления с рядами мерцающих экранами компьютеров.

В зал быстрым шагом, чуть ли не бегом, вошел невысокий мужчина, с коротко остриженными седыми волосами. Пиджак с подложенными плечами, позвякивающие хромированные пластинки на груди, рукавах, штанинах. Похоже, этот господин не отставал от моды.

— Маркус Кеттридж, — представился он. — Помощник президента по особым поручениям. Рад, что вы с нами, доктор Гарфилд.

— Как наш гость? — полюбопытствовал Крейлик.