Срочно, секретно...

Скворцов Валериан

Дежнев Николай

Мельников Виталий

Валериан СКВОРЦОВ

ОДИНОКИЙ РУЛЕВОЙ В КРАСНОЙ ЛОДКЕ

Художественно-документальная повесть

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ПЕРСИКОВЫЙ ТРАКТ

1

Парило, и к полудню оранжевая дымка застелила горизонт. Легкие дышали морской влагой, голова наливалась свинцом. Не верилось, что еще утром воздух был прозрачным, а зеленоватая даль — промытой крутой злобной волной.

К закату, при полном штиле, Малаккский пролив сделался молочно-серым, неразличимым от неба. В потерявшем измерения пространстве моторный сампан «Морской цыган» без бортовой и килевой качки, с небольшой складкой-буруном у форштевня походил на утюг, ползущий по шелку.

Щуплый рулевой, томясь от духоты, примостился на корточках в проеме поднятой рамы ходовой рубки. Не отрывая от штурвала закинутые за спину руки, матрос изредка клевал носом. Чтобы сбросить дремоту, вскинул голову к топовому огню на мачте с подобранным парусом.

С пластиковых тюков, сваленных между рубкой и дощатой надстройкой, поднялась гибкая фигурка женщины. Мелькнули узкие ладони, ребрами коснувшиеся загривка рулевого. Ежась острыми плечами под растянутой футболкой, он тоненько похохатывал, по-восточному благодаря за участие в нелегкой вахте. Шел «час мыши» — переваливало за полночь. До рассвета же предстояло идти по фарватеру, на котором сверхгигантские танкеры и сухогрузы, случись столкновение, подминают каботажные суденышки так же неощутимо, как мелких ящерок слон.

Подмена рулевому, правда, имелась. Да и сменщик не спал. Мускулистого детину одолевал разговорами хозяин сампана. Замученный бессонницей голый старик, прикрывшись клетчатым шарфом, возлеживал на досках надстройки. Слушая его, матрос извилистым клинком малайского ножа — криса вырезал в каблуке лакированного штиблета тайник.

2

Хлюпая на короткой волне, «Морской цыган» держал курс на северо-восток. Аромат тиковых досок палубы, на которых вытянулся в тени надстройки Йот, щекотал ноздри. Сверив по компасу направление на Мекку, малаец, полузакрыв глаза и вывернув ладони, творил молитву. Рулевой тычками в штурвал подправлял ход, сидя на корточках и поглядывая через дверь рубки. Из-под махровой тряпицы, кутавшей голову, сверкали глаза. Яркое, бесцветное солнце сплавляло воздух и море в единое раскаленное вещество.

Трое суток хода до места высадки давали Йоту долгожданную возможность отоспаться и оглядеться. Два дня перед этим он практически не смыкал глаз. Усталость тяжелила веки, вжимала голову в надувную подушку, брошенную Нюаном из надстройки, где он готовил еду. Несло дымком очага и керосином, запахами разваренного риса и лангуст с молодыми побегами бамбука.

Хозяин «Морского цыгана» готовил только себе. Надстройка служила ему домом, куда матросам ход заказан. Спали они, где удобнее спалось, и ели, что прихватывал с берега каждый. Лишь пресная вода в пластиковых канистрах считалась общей. Нюан был буддистом, Абдуллах — мусульманином, мокен с женой поклонялись воде, огню и небу, поэтому составить семью, как это складывалось на каботажных джонках и сампанах, они не могли, Йот не имел съестного вообще.

Но не о еде были думы. Томило: узнал или нет его Цзо? Ловушка, в которой Йот оказался, в конечном счете распахнется, если он, Йот, оплатит свободу той ценой, которая назначена. Однако, ставя капкан наугад — кто попадет из морского «братства», неважно, лишь бы попал, — Цзо, возможно, если он вспомнил настоящее имя Йота, выиграл. Он получал возможность манипулировать Йотом сколько захочет, ибо в этом случае знал, что у Йота есть брат, единственный родственник в этом мире. Брат, с которым в огромном Бангкоке может случиться все, что угодно. Так вспомнил или не вспомнил?

 

3

Теперь на сампане «Морской цыган» он возвращался в Бангкок.

Солнце тронуло море. Световая дорожка, по которой уходил от заката «Морской цыган», сужалась на глазах. А когда фиолетовые облака упрятали светило, она расплылась золотистым эллипсом.

— Ночь будет беззвездной, — сказал Нюан Палавеку. — Благоприятно для высадки.

— Да...

Старик тронул свой амулет — клык тигра с фигуркой Будды.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГОРОД АНГЕЛОВ

1

Неделю спустя помощник ювелира заглянул в «Шахтерский клуб». Заказав кхмеру разбавленную сгущенку, всыпал в пластиковый стакан четыре ложки сахара. Помешивая оловянной ложечкой, вполголоса сказал Палавеку:

— Хозяин полагает, катер следует покупать далеко. Он полагает, что господин Палавек не желает документировать приобретение. Думается, наилучший вариант — это большой туристский катер. Стокгольмская фирма «Ина Марин» дала объявление: корпус — пластик и сталь, мотор — стодвадцатисильный дизель. Около трех-четырех недель займет замена двигателя на два «Дженерал моторс», и тогда общая мощность составит тысячу двести лошадиных сил.

Палавек готовился к разговору. Натаскивал его Длинный Боксер, штурман одной гонконгской судоходной компании, списанный на берег по причине неодолимой страсти к тотализатору и пари на спортивных состязаниях. Небольшой Борай, где старатели, если везло с камнями, делали сумасшедшие ставки, сделался раздольем для устроителей петушиных боев. Длинный Боксер, приехавший на сезон, застрял в «столице азарта» — камни, по сути, были той же игрой для него. Свободу маневра в море, доказывал моряк, могла обеспечить посудина со скоростью в тридцать-сорок узлов.

— Как идет катер при шторме? — спросил Палавек.

— Волна до четырех метров приемлема...

2

Едва над сине-желтым мелководьем близ острова Тарутау закудрявились макушки мангровых зарослей, к которым «Морской цыган» подошел через три дня, старый Нюан скомандовал «стоп машине». Под лучами закатного солнца скользнули в прозрачную воду лапы большого якоря. На мачте повисли три голубых шара — сигнал постановки сетей. Седловина на вершине острова курилась легкими облачками.

К ночи в полутораста метрах прошел сторожевик с бортовым обозначением «Полиция». На мостике блеснули линзы прожектора. Прикрыв ладонями бинокль, Палавек различил подсвеченное приборной доской скуластое лицо рулевого, растопыренные локти командира со сдвинутой на затылок фуражкой, расчехленную скоростную пушку. Обойдя «Морского цыгана» с обоих бортов, сторожевик лег на южный курс, к границе.

— Абдуллах! — позвал из кормовой каюты Нюан.

Подбирая шлепанцы, малаец соскочил с крыши надстройки. Приторный аромат марихуаны тянулся от его сигареты.

— Ныряй! Захотелось лангустов, — распорядился старик.

3

Необъяснимая расточительность домовладельца — потолочный вентилятор месил перекаленный воздух, лестничная площадка, над которой шуршал пропеллер, соединялась с балконом на переулок, примыкавший к Сукхумвит-роуд. Обмякнув на цементе, под ветерком, едва доходившим с потолка, парень в рваных шортах возлежал перед проходом на четвертый этаж.

— Как поживаете, сэр? — осведомился по-английски Бэзил. Шесть маршей лестницы дались нелегко. Воротник лип к шее, ремень резал бедра.

Оборванец приоткрыл глаза. Осоловело посмотрел поверх своих стоптанных шлепанцев, свисавших с грязных ног на ящике из-под пива. Через секунду, потеряв шлепанцы, был на ногах.

— Где квартира Кхуна Ченгпрадита?

— Чан тай као чай... — Не спуская глаз с белого, парень наклонился, на ощупь отодвигая ящик. По-тайски слова означали «не понимаю».

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ЦВЕТЫ ДРАКОНА

1

Хмурое сосредоточенное лицо, мелькнувшее на Чароен Крунг-роуд, какое-то время, пока таксист лавировал в потоке, катившемся к набережной Чао-Прая, почему-то оставалось в памяти Бэзила. «Танцы и бокс, мягкость и готовность к соперничеству символизируют темпераментных таиландцев, характер которых отличается беззаботностью, жизнелюбием и оптимизмом», — значилась на обложке рекламного журнальчика «Эта неделя», который утром листал в гостинице, просматривая, какие фильмы и где показывают.

Бэзил, переключив внимание, прикинул, как сподручнее подступиться к теме, по которой должен писать. Шеф по телефону определил: общий обзор положения в рабочем движении, разумеется, не раздражая властей, для чего желательно раскрыть проблему через рассуждения профсоюзных деятелей. К ним же, чтобы подступиться, нужны посредники. Лучшим стал бы Кхун Ченгпрадит, бангкокский журналист, учившийся в Киевском университете, говорящий по-русски, невысокий и худой человек в очках, с широким лбом и губами, почти всегда сжатыми так, будто гасит улыбку.

Кхун подрабатывал в любых изданиях, считался «фри-лансером», то есть свободным журналистом. Его бы не взяли в штат, даже найдись место в газете, журнале, на радио или телевидении. Раз в месяц он получал вызов либо в полицию, либо в армейскую контрразведку, где все же не совсем представляли, как с ним обойтись. Кхун повторял: если его подозревают в связях с коммунистами, то это сущая нелепость, поскольку учение это не местного происхождения, а он решительно против иностранного вмешательства, загляните в ксерокопии его статей в деле. Стало быть, он заодно с полицией, заодно с контрразведчиками, которые пресекают иностранную пропаганду... И все-таки Кхун угодил в Бум Буд.

Бэзил надеялся, что управление по делам иностранцев, может, не поставит под угрозу его визу, если разыскать Кхуна и выйти через него... ну, хотя бы на Пратит Тука, восходящую «звезду» в профобъединении Конгресс труда. Тук выступает вроде бы с решительных позиций, интересен как личность. Проскальзывали сообщения, будто его сторонники высказываются и за создание рабочей партии. Пресса то ли удивлялась, то ли возмущалась, что окружение Тука не замечено в коррупции, а попытки подкупить предпринимались. Этот факт вызывал симпатии у молодых офицеров армии, верхушка которой контролирует положение.

Кхун Ченгпрадит водил знакомство со многими «нужными» людьми, часть которых, случалось, действовала и за чертой закона. Как оценивал эти связи с нравственной точки зрения сам Кхун, трудно сказать. Многие считают, говорил он Бэзилу, будто в Азии покупается абсолютно все. Но даже прожженные политиканы не берутся утверждать, что можно купить чье-либо сознание. Понятие о чести у нас, говорил Кхун, иное, чем у европейцев. Сильный человек уважаем, и поскольку он сильный, ему позволено все. Справедливость ничего не значит, потому что ее нет и быть не может. Тот, кто не обогащается за счет собственной мощи, попросту ненормален. Лев презираем, поскольку лишен коварства. Тигра боятся, он непредсказуем. Но почитают только лиса, который изворотлив, предприимчив и расчетлив. Высказаться о ком-то, что он — лис, значит проявить уважение.

2

Встреча обговаривалась еще на «Морском цыгане»: 17 февраля, пятница, шесть пополудни, ресторан «Чокичай». Семь дней спустя после переговоров на сампане, вечером после «выполнения договоренности». Запасной вариант не предусматривался.

Майклу Цзо особенно по душе приходилось место. Свидеться с Палавеком предстояло не в роскошном клубе «Чокичай», занимавшем двадцать второй этаж небоскреба на проспекте Рамы Четвертого, а в его тезке, скромном заведении без увеселений в пригородном районе.

Пошел на встречу пешком. Глядя с Памятного моста на грязноватые волны Чао-Прая, размышлял о том, что Самый старший брат, разыгрывающий сложную комбинацию с перетасовкой профсоюзников, становится старомоден. Деньги, во всемогущество которых древний старец незыблемо верил, не столь уж надежный по нынешним временам рычаг. Такой человеческий материал, как Палавек и его люди, приходится долго подыскивать. А может, Самый старший брат не так и отстал, хитрит? Зачем настойчиво добивается именно от него, просто старшего брата — второго в «Союзе цветов дракона» человека, личной вербовки «морских удальцов»? Подыскивает себе гвардию?

Посматривая на реку сквозь решетки моста, Цзо размышлял о возможных личных потерях в столкновении с Палавеком, приведенным к покорности под давлением обстоятельств... Скрытный, умеющий быть себе на уме и хранить тайны. Безупречно преданный друзьям и слову. Такие черты — свидетельство большой силы. Если Палавек примется играть против «Союза цветов Дракона» либо, оставшись на положении наймита, попадет в подчинение Цзо, в обоих случаях следовало держаться начеку — пират способен изломать его судьбу...

Самый старший брат давно ощущает дыхание Майкла на затылке. В иерархической пирамиде вторых и третьих старших братьев, затем первых, вторых и третьих младших братьев он, Цзо, приблизился к нему ближе всех. Денег же и почета, а главное — власти у него во много раз меньше, чем у Самого старшего брата. Будь у старца хоть один сын, а не дочери с обленившимися зятьями, как знать, приблизил бы он Цзо? У аристократов из семьи главы «Союза цветов дракона» Майкл считался выскочкой. Ведь он не знал даже, где захоронен прах собственного отца...

3

Две рыбки кружили в большом аквариуме. Та, что поменьше, меняя оттенки чешуи, лучилась то красным и золотистым, то голубым и зеленым. Словно подвижная радуга кромсала жемчужную воду. Вторая, неопределенного сине-фиолетового цвета, прижимала и развертывала веером перепончатые рули, которые казались длиннее, чем у соперницы. Обе неизменно держались головами друг к другу.

В стенках аквариума отражались потные, искаженные лица зрителей, сгрудившихся вокруг главного «ринга» рыбьих боев на площади Пангкам, где собирается базар. «Бешеный Воитель» против «Синего Дракона» — значилось нацарапанными от руки тайскими буквами и китайскими иероглифами на куске картона, прибитого к шесту, который высоко держал хозяин аквариума. Ставки шли до тысячи бат.

Рыбки ускоряли и замедляли круговые движения, сохраняя расстояние между собой постоянным. Когда встречные скорости возрастали, плавники стального цвета сжимались. Ждали удара, и тогда рваные рули грозили потерей равновесия и гибелью. Сладковатый запашок тянул из толпы: кто-то курил набитую марихуаной сигарету.

Лейтенант Рикки Пхромчана, одетый в плотные армейские брюки и застиранную тенниску, под которой на шнуре висел кольт, не всматривался, кто курил. Когда тебе за пятьдесят, наивной представляется погоня по мелочам. И в армии, где служил в разведывательном взводе, и теперь в полиции Рикки является, как говорят, человеком первой линии. То есть таким, кому больше всего приходится заниматься тем, о чем предпочитают взахлеб писать газеты. Служакой — ценимым, но отнюдь не приближенным начальством. На войне это значило попадать в дозоры, а на страже порядка в городе — получать назначения в ночные обходы. Удел людей первой линии — подвергаться нападениям и получать низкое жалованье...

Головы сгрудились, чтобы разглядеть получше рыбий поединок, поскольку затемненное со всех сторон стекло давало зеркальный эффект. Стояла напряженная тишина, словно сшибиться насмерть предстояло людям.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

СТОРОНА «ЗОЛОТОГО ТРЕУГОЛЬНИКА»

1

Бэзил отхлебнул из чашечки зеленый чай. Поперхнулся и ощутил то же состояние, как бывало в детстве, когда не успевал сжать губы, ныряя в Сунгари.

Поезд, мягко постукивая на стыках, неторопливо катил вдоль затопленных рисовых чеков. Лунная дорожка, преломляясь на дамбах, словно спешила следом.

Сосед по купе, японец, которого за минуту-две до отправления доставили из «веселого квартала» Патпонг, похрапывал и причмокивал, подобрав ноги к животу. Проводник, разволновавшийся в ожидании возможного протеста Бэзила, с повышенным вниманием следил за поданным чайником — горяч ли чай, хорошо ли заварен?

Из кармана кремового пиджака японца выпал журнал с фотографией американского истребителя-бомбардировщика на обложке и надписью:

2

В хрупком тельце под упругими перьями жило сердце. Нежно облапив боевого петуха, Цзо почти чувствовал ладонями, как отлаженно и напористо работает организм птицы.. Корзина из бамбуковой дранки для любимца покоилась в густой тени навеса на алюминиевом шесте. С восхода и до захода верный слуга зорко следил и ухаживал за лучшим в Чиангмае бойцом. Даже солнечное облучение петух получал дозированно, как питание. Слуга исчезал в одном случае: когда появлялся хозяин и оставался наедине с самым дорогим существом в этой жизни — по кличке Черный Дракон.

Золотистые квадраты трехскатной крыши пагоды Ват Суан Док поблескивали за оградой виллы под полуденным небом. Ударили в гонг. Упругий неторопливый гул, выдавившись из узкой часовни, растекался между деревьев Будды, усыпанных красными и желтыми цветами. Наступал час купания.

Майкл взглянул на электронный термометр: вода в бассейне, стены которого выложены плашками из дерева, вывезенного с острова Бали, нагрелась достаточно. Черный Дракон топорщил перья, дергал вислым хвостом, клекотал, показывая норов.

Цзо помассировал голенастые ноги со шпорами и теперь прислушивался к сердцу птицы. Желание убивать достигало взлета, закипало в крови подобно тому, как закипает металл только при определенных условиях. В том-то и заключался секрет непобедимости Черного Дракона, что в это состояние хозяин или слуга приводили его всегда в одно время: когда гудел гонг.

Приподнята вторая корзина. Ненавистный соперник перед глазами. Нахохлив жабо, отливающее сталью, Черный Дракон на взлете наносит первый удар. Долгожданное сведение счетов. Летят перья... Но через полторы минуты тренировочная драка прервана. Цзо любовно дует в остекленевшие от ненависти глаза петуха, чтобы очистить от пыли. Как бешено колотится сердце под жесткими перьями!

3

Согнувшись, Палавек протиснулся из своего кресла в соседнее с женщиной, к счастью, незанятое. Так тихо, что скорее по движению губ и выражению лица стало понятно, чего он хочет, приказал не двигаться.

Автобус набирал ход, шум мотора делался тише, и она смогла услышать:

— Скажете полицейскому агенту, что я — ваш жених, муж... в этом роде. Болезненно ревнив. Выслеживал. И все такое... Вскочил в автобус на ходу, подозревая, что вы с кем-то отправляетесь провести время. Лишнее слово — стреляю.

Отвернувшись, прикрылся оказавшимся у нее пледом. Старался не замечать отражения в темном окне: скрюченный, насторожившийся мерзавец, растерянно сидящая в кресле женщина.

— Простите, госпожа, — сказал неожиданно появившийся кондуктор. Боком, чтобы не потревожить спящего бонзу, он пробрался между креслами седьмого ряда так, чтобы встать перед Палавеком. Полицейский остался у входа. Наручники поблескивали из кожаного футляра, пристегнутого рядом с кобурой. У него были нашивки капрала. Над тремя-четырьмя креслами поднялись головы любопытствующих. Водитель крутил баранку, изредка посматривая в зеркало заднего вида.