Мой дед, бывший механик парохода, часто вспоминал про какой-то город на нашей реке, которого нет ни на одной карте. Он говорил, что много раз видел с фарватера красивые каменные дома за высокими тополями, большую мраморную лестницу, которая, спускается к самой воде. А причала у города нет. Не видел он в том городе ни людей, ни лодок, один только сторожевой катер на якоре: маленький, но внушительный, тот своим видом отбивал всякую охоту приставать самовольно. Дед гулко, до слез, кашлял от едкого махорочного дыма, виновато поглядывал на слушателей, думая, что ему не верят, и начинал оправдываться:

— Сколько раз уговаривал кэпа подойти к берегу и встать на якорь, будто пробоина или машину клинит. А тот все за свои лычки трясся: ему на дома указываешь, а он пальцем в карту — нет города, значит, причаливать нельзя, а то покажут и пробоину, и машину, и куськину мать. Так и проходили, все рядом да около.

Бабушка у меня была тоже с причудами: раз двадцать за день могла спросить об одном и том же, имена внуков путала, а детство свое хорошо помнила, и рассказывала о нем не сбиваясь, не переиначивая.

Я же детства не помнил совсем: говорили — тринадцати лет утонул, долго лежал в реанимации, а когда пришел в себя — будто заново родился. Мне так много и навязчиво рассказывали про меня, бывшего, что я даже невзлюбил утопленника.

Бывало, кто-нибудь только посмотрит на меня затуманенным взглядом, я уже знаю, о чем начнется разговор и стараюсь улизнуть с глаз.