Роковые цветы

Спайс Вирджиния

Действие романа разворачивается в Древнем Риме…

ГЛАВА 1

Квадрирема лениво колыхалась в пенящихся волнах. Со звоном и протяжным гулом лопнувшей струны они разбивались о черные борта корабля, а их самые сильные всплески окрашивали слегка подсиненным изумрудом провисший парус. Божественное светило сжигало палубу, но в высоком, ослепительной синевы небе, где над горизонтом повисло единственное розовое облако, напоминавшее копье испанского наемника, уже были заметны изменения: беспощадный Ра перевоплощался в ленивого Атона, чьи лучи рассыпались в сверкающих брызгах.

Юлий закрыл глаза рукою, и ее жесткие мозоли коснулись век. Он не обратил на это внимания. Ежедневные упражнения с оружием – мечом и копьем, которые он не выпускал из рук долгие месяцы, сделали его ладони такими же грубыми, как и руки его легионеров. С носовой части корабля доносилось пение кифарида, и, слушая его, он молча отдавался мечтам. Звон струн то становился громче, то замирал, относимый в сторону легким ветерком, постоянно меняющим направление.

Море – янтарное, нежно-зеленое, синее, с белой запутанной бахромой, едва колыхалось, и квадрирема остановилась на миг, задрав нос. Прикованные цепями к скамьям гребцы, повинуясь жезлу гортатора, содрогнулись в едином ритме, и весла вновь принялись погружаться в ультрамарин вод и подниматься из него уже в сверкании брызг. Казалось, что морские нимфы оплетали их своими ожерельями.

Море было спокойно. Горизонт начал бледнеть, и мнимая прохлада изливалась из раскинувшегося на палубе синего шатра. Экипаж двигался слаженно. Матросы, поймав слабый порыв теплого ветра, пытались поставить парус, иные по приказу капитана-магистра разворачивали опознавательные флаги.

Кифарид умолк, и голос его как бы растворился в звоне струн. Только после этого префект, наслаждавшийся его пением, устремил взгляд к горизонту, а гребцы возобновили свою унылую ритмичную песню.

ГЛАВА 2

Греческого стиля дом, возносивший свою кровлю в звенящую воздушную синеву, принадлежал почтенному горожанину – курульному эдилу города, старому другу отца Флавия, Тиберию Ливию. Магистр был справедлив и уважаем народом, но однажды он почему-то оставил мраморное кресло и свои обязанности и, уклонившись от объяснений, отошел от дел, еще будучи полным сил.

Тяжелая, как скалистая глыба, жара медленно спадала, остывали гранитные львы, сидящие на подступах к широким ступеням, и золотисто-охристые статуи Венеры и Апполона, с яркими бликами, обласканные солнцем, устало закрывали глаза. Сиреневые тени в аллеях удлинялись, и листва лавров приобретала странную прозрачность. Где-то слышался мерный плеск воды. От стоявших вдоль дорожки бронзовых гладиаторов с обнаженными клинками исходил жар, утомительный в сонном, сухом воздухе, наполнившем пространство.

Янитор, волоча за собой тонкую цепь, что разматывая кольца, звенела, с поклоном встретил Флавия, уверенно и спокойно восходящего по ступеням, перекинув через одну руку диплойс и придерживая меч другой. Он прекрасно знал префекта и с сожалением покачал головой, сообщая со странным причмокиванием, что хозяина нет дома. Не далее, как на рассвете Тиберий отправился в Рим.

– Ну, это не диво, – сказал Флавий. – Все идут в Рим.

Янитор крикнул номенклатора, и тот, с поклонами проводил префекта внутрь дома через анфиладу комнат, где неподвижно стояли наискось цветные солнечные колонны с мягкими капителями, упиравшимися в гранитные плинтуса. Затем, шурша широкой и длинной накидкой, он помчался доложить жене Тиберия о прибывшем госте. В немой тишине слышался затихающий стук сандалий раба, направлявшегося к гинекею.