Утром между Анри и Полеттой пробежала черная кошка.

Давно было решено, что в этот день Анри займется военным складом. Решено и подготовлено. Ровно в полдень, как только в порту завоет сирена, коммунисты соберутся у ворот склада и приведут с собой всех остальных. Товарищи должны были заранее подготовить почву, рассказать о предстоящем собрании, но карт полностью не раскрывать, чтобы не пронюхали доносчики…

Вчера произошло радостное, но непредвиденное событие — переселение в здание школы. Теперь требовалось только, чтобы одно не помешало другому… Но на рассвете, часов в пять утра, лишь только женщины стали подниматься, чтобы сварить кофе, так как мужьям скоро уже надо было идти в порт, с улицы донесся шум, крики, грохот грузовиков, стук тяжелых башмаков по цементированным дорожкам. Высадилось триста солдат из «отрядов республиканской безопасности». Население школы пришло в боевую готовность. Люди вскочили с постели и, вздрагивая от холода, встали у окон и дверей, чтобы наблюдать за действиями охранников.

Боялись, что охраники бросят в окна бомбы со слезоточивыми газами, потом поднимутся по приставным лестницам и всех выкинут вон. Осаждающих, одетых в черную форму, трудно было разглядеть в темноте. Но все же стало ясно, что они решили только окружить здание. Поражала тишина — лишь изредка доносилась приглушенная команда, звякало ружье о коробку противогаза, слышался стук отброшенного ногой камешка. Больше ничего… Очевидно, старались не разбудить жильцов… Над поселком разносился мерный, надоедливый, как тиканье часов, шум землечерпалки — безостановочно, день и ночь, она пожирала и выплевывала грязь; ей и дела не было до того, что творилось на свете…

Рассвело, и все увидели, что охранники оцепили здание и стоят, как истуканы, с ружьем к ноге. Они замерзли, но у всех на рожах была ехидная усмешка — эти мерзавцы всегда ухмыляются, когда идут на гнусное свое дело… Однако нападать они не пробовали. Что за этим скрыто?..

Что и говорить — здорово не повезло! А ведь сперва как будто улыбнулась удача. Анри пришел к воротам склада минут за десять до обеденного перерыва, чтобы не привлекать к себе внимания. В карауле стоял только один солдат — негр в большущей каске, сползавшей ему на уши; ясно было, что он занят какими-то своими мыслями и нисколько не думает о собрании рабочих — очевидно, не был предупрежден. Он смотрел на море, как умеют смотреть негры, даже те, которые живут здесь постоянно и работают в порту. Едва проглянет из-за туч солнце, они останавливаются на набережной и, опершись на раму велосипеда, долго смотрят в одну точку, словно видят за морской далью свою родину… Но этот негр был больше заинтересован сложными маневрами гидроплана на испытательной станции СНКАСУ

[1]

, совершенно белого на фоне пасмурного неба. Дул сильный ветер. Летчик, испытывая самолет, сажал его против волн, и гидроплан так плясал и прыгал на воде, что, казалось, вот-вот развалится на части… Негр рассмеялся и прикладом автомата, висевшего у него поперек живота, показал Анри на гидроплан. В общем он казался симпатичным — такой добродушный, черный парень.

Анри старался собраться с мыслями — потом уже некогда будет подыскивать слова, времени для выступления в обрез. Надо сразу выложить все самое важное, в десяти фразах, не больше. А если все сойдет благополучно и ребята не начнут расходиться, тогда можно будет заняться деталями и разъяснениями… Анри не собирался говорить никаких мудреных вещей, но за все утро у него не было ни одной минуты, чтобы хорошенько продумать свое выступление.

За все утро у него не было ни одной свободной минуты. Сначала отметился в порту, оттуда сразу поехал в секцию; там в помещении был страшнейший беспорядок: все еще не разобрали наследство, оставленное Жильбером, — брошюры, листовки и газеты, набитые в шкаф. Решили всю литературу связать в пачки и раздать по ячейкам, не задумываясь долго над отбором: лучше не совсем правильно распределить, чем держать все это богатство под спудом. Только пылиться будет, да еще мышей разведешь… Заняться разборкой поручили Шарльтону, и когда подъехал Анри, он уже ходил взад и вперед перед запертой дверью секции. Шарльтон условился встретиться здесь с секретарем по пропаганде — Дидло, который работал почтальоном. Несмотря на позднее время — половина десятого, — Дидло еще не было. Должно быть, ему не удалось закончить разноску утренней почты так скоро, как он предполагал. «Чорт побери! — подумал Анри. — И так уж сколько дел: повидаться с людьми, чтобы начать борьбу за здание, выступить у склада…» Но все же он потратил около часа, помогая Шарльтону. Парень неопытный — еще сядет на мель и к тому же будет спешить, так как ему надо заступать на работу во вторую смену. Когда Анри покончил с разборкой, до обеденного перерыва оставалось меньше двух часов. Только-только успеть договориться с товарищами, чтобы они выступили на своих предприятиях с призывом к рабочим принять участие в завтрашней демонстрации у водонапорной башни. Выступления лучше провести в обеденный перерыв, а не вечером — это здорово ускорит всю работу: сбор подписей под петициями, выборы делегаций, которые понесут их в супрефектуру, а может быть, и организацию забастовки протеста.

Ну и гонял же Анри по всему городу на велосипеде! Да еще на каком велосипеде! Даже на самом гладком шоссе тебя трясет, словно едешь по булыжной мостовой. И что-то неладно с педалями — должно быть, во втулке раскрошился шарик: педали то крутятся вхолостую, то их заедает… А враги еще говорят, будто мы живем припеваючи… А в общем — ладно…

До чего же не повезло! Когда раздался вой сирены, можно было только радоваться. Почти все рабочие собрались неподалеку от американской пивной. Пришли даже те, которые колебались и побаивались. Пришли и встали поблизости от остальных. Если бы не было никаких осложнений, наверно, они слились бы со всеми. Прибежал Марсель.

— Слушай, Анри, влезай на каменную ограду — вот здесь, с наружной стороны. Говорить будешь сквозь колючую проволоку.

— А куда же мне мое московское золото девать?

Марсель понял по жесту, что Анри говорит о велосипеде.

— Давай сюда. Поставлю его позади пивной, пусть у тебя под рукой будет.

При других обстоятельствах Андреани, пожалуй, приветствовал бы появление охранников. Когда рядом с тобой, чуть ли не у тебя в комнате — разве картонную перегородку можно назвать стеной? — живет рабочий, ты волей-неволей узнаешь, что он собою представляет, а следовательно, узнаешь, что собою представляют и все рабочие. «Карлотта, до чего они грубы!.. Послушать их только… Они напиваются, а потом… Да разве это люди? И наверняка все они коммунисты… Им мало того, что они сами испорчены, они хотят, чтоб и все были такими же, как они. Всех хотят ввергнуть в это позорище. Всех уравнять, снизить до своего уровня…»

Однако позавчера, когда докеры переселились в пустующее здание школы, Андреани заколебался. Как им поступить, чтобы не уронить своего достоинства?.. Последовать за людьми, которых они презирают, или же остаться в трущобе, по-прежнему жить в темной норе, как кроты?

— Надо бы посмотреть, — говорила Карлотта.

Андреани сопротивлялся до самого вечера, приводя все менее и менее веские доводы. Под конец он сказал, что уже поздно: зимой быстро темнеет, надо было за это взяться днем. Если бы их предупредили заранее… «Но рабочим наплевать на нас. Мы не из их среды».

Ночью старики не сомкнули глаз. Андреани уже сожалел, что не решился на переезд хотя бы и вечером. «Даже лучше в темноте — по крайней мере скрыли бы от посторонних глаз свою жалкую рухлядь. Ничего не скажешь, дошли мы с Карлоттой до крайней нищеты…»

— Скажите, пожалуйста, как пройти к господину Леруа? К Анри Леруа?..

— Третья дверь… Вон там, видите?.. Не эта. Подождите, я вас провожу… Вот сюда…

Дети спят. Анри и Полетта сидят вдвоем. В кухне тепло. В таком доме нетрудно натопить — стены здесь толстые, рамы плотно пригнаны. Полетта вяжет, Анри занимается. Он любит, чтобы под рукой были все нужные ему газеты и журналы. На столе лежат развернутые номера «Кайе», «Юма», «Франс нувель»

[2]

. «Франс нувель» открыта на середине — там, где всегда дается общий обзор. За подробностями Анри обращается к старым номерам «Юма», которые он сохраняет две-три недели, пока Полетта не скажет: «Знаешь, ты все завалил своими газетами!..» Тогда Анри с сожалением отдает их на растопку, только делает вырезки самых важных статей. Для более глубокого изучения какого-нибудь вопроса он обращается к «Кайе». Из всех номеров журнала Анри вырезает оглавления и складывает их в папку. Таким образом он может моментально подобрать пять или шесть статей по тому или иному предмету с указанием номера журнала и даже страницы. Гораздо плодотворнее, чем перескакивать с одного на другое, смешивая все вопросы. Час поработаешь — и чувствуешь, что ты поднялся на одну ступеньку выше. Перед Анри лежит также книга Тореза «Сын народа» и два вышедших тома его сочинений, «История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков)», «Вопросы ленинизма» и «Избранные сочинения» Ленина в двух томах — он купил их, когда занимался на федеративных парткурсах два года тому назад. На вид это очень дорогие книги, а на самом деле они стоили совсем немного, так как изданы в Москве, а там книги удивительно дешевы. Два эти тома украшают полки и даже создают впечатление настоящей библиотеки, хотя здесь стоят пока главным образом брошюры. Анри бережет эти книги. Беря их в руки, всякий раз любовно погладит переплет. Ведь и обложка, и бумага, и типографская краска сделаны в советской стране. Перевернет страницу и тоже погладит ее, чтобы она лежала ровно, не помялась… Да и бумага в этих книгах такая, что хочется ее погладить. А проведешь пальцами по страничке — и уже кажется, что ты многому научился.

Если днем пришлось на чем-нибудь споткнуться, Анри со страстным нетерпением ждет часа вечерних занятий. А чем шире разворачивается борьба, тем чаще он сталкивается с трудностями. То станет в тупик перед какой-нибудь проблемой, чувствует себя нелепо, не зная, как ответить на заданный вопрос, то вдруг, кажется, растерялся, словно боится принять решение, а на самом деле просто не знает хорошенько, как следует поступить. И тогда вечером, если есть время, Анри обращается к тому учению, к тем учителям, которым он уже стольким обязан, ищет у них ответа: «Скажите, а это вы тоже осветили?» Он совершает захватывающее восхождение, начиная свой поход с «Франс нувель» и с «Юма»; и пусть не сразу, извилистыми тропинками, но всегда добирается до нужного места, найдя его у Маркса, у Энгельса, у Ленина, у Сталина или у Мориса, — и тогда все становится ясным и простым, как день и ночь, как ветер и дождь, и кажется, что в общем ты и сам всегда так думал, тебе не хватало лишь какого-то порядка, последовательности в мыслях. Это правда, сущая правда — как то, что одни и те же кирпичи могут быть превращены и в груду щебня и в новый дом; такая же правда, как то, что дом куда проще кучи щебня… И каждый раз, когда Анри открывает что-то новое, когда ему удается победить внутреннего противника — леность мысли, — который потянет тебя, только дай ему волю, к бездействию и невежеству, он не может удержаться, чтобы не сказать тому, кто в эту минуту находится рядом: «Послушай! Это просто замечательно!» Если возле него Полетта, она спросит: «Что?» — или улыбнется и скажет: «Что опять?» — и, собрав все спицы вместе, положит вязанье на колени. «Вот, послушай…» Лучше всего он понимает прочитанное, когда объясняет ей. У Полетты всегда возникают новые вопросы: «Скажи, а как в этом случае?» Если Анри знает, он ответит, а если не знает — говорит: «Этого я не знаю, еще не знаю». Полетта — единственный в мире человек, которому он может это сказать не краснея. Иногда он добавляет: «Полетта, рано еще спать ложиться. Посидим с полчасика, я попробую найти ответ… Нам ведь хорошо вдвоем, правда?» И нередко говорит ей: «А почему ты сама не поищешь, всю работу сваливаешь на меня?» Она его целует: «Ты же знаешь, некогда мне читать: кухня, стирка, дети, главное — дети!..»

Но как-то раз вечером Полетта встретила его лукавым взглядом и Анри догадался, что она приготовила ему сюрприз. И вот, уложив детей, Полетта с невинным видом, даже не прерывая вязанья, спросила: «А что ты думаешь о «народовольцах»? Он расхохотался, но тут же раскаялся: Полетта обиделась. Чтобы загладить свою вину, он сказал: «Ох, какая ты у меня ученая! Где же ты это вычитала?» Она не пожелала ответить — зачем он над ней подтрунивает. «Да ведь ты сама виновата. Ты хотела меня посадить в калошу. Хитрая!» — сказал он смеясь. Оказалось, пока его не было дома, Полетта начала читать «Историю ВКП(б)»… Правда, она ушла недалеко — прочла всего семь страниц первой главы. Но все равно, зачем отбивать у нее охоту. Совсем тут шутки не к месту! «Нужно запоминать не отдельные подробности, — стал объяснять Анри. — Ты вникай в самое главное, в то, что нам нужно в жизни на каждом шагу. Может быть, ты неправильно подошла, тебе следует начать с более простых вещей». От обиды Полетта даже не рассказала ему, что и эти семь страниц разъяснили ей многое, и она все запомнила, а это необычное слово заучила, чтобы его подразнить. Но все же и это слово вызывало в ней какие-то смутные сравнения… Анри еще раз повторил: «В самое главное вникай…» Он, видно, не знает, как это трудно, вернее — забыл… Она снова принялась за свое вязанье, а он углубился в книгу. Полетте очень хотелось плакать. До чего жестокими бывают иногда те, кого мы любим, и сами того не замечают…