О, как трудно убивать в первый раз! Только испытавший и прочувствовавший это на себе может понять меня по-настоящему. Я убивал, и не раз. Конечно, убитые мною были сущими скотами, чудовищами, не заслуживающими того, чтобы называться людьми. Но разве от этого легче?

Прошло всего полчаса после того, как все произошло, но мне показалось, что я просидел в будке довольно долго — уж слишком много мыслей пронеслось в моей голове. Я знал, что свидетелей нет, но, увы, это не меняло дела в целом. А главное — погиб мой друг, мой дорогой Ворчун, Женька Ворчун — единственный и преданнейший кент по зоне. Он не был ворчуном ни на йоту, наоборот, любил приколы и юмор, всегда был весел как черт, никогда не унывал. Кликуху Ворчун получил из-за своей фамилии — Ворчунков, а убили за шутку, всего лишь за несколько некстати сказанных слов в адрес махновцев и живодеров, захвативших власть в зоне. Я сидел на чурбане, опершись спиной на наш самодельный стол, и курил одну сигарету за другой. Но надо было что-то делать, ибо время неуклонно бежало вперед, а значит, приближалось к ночному двенадцатичасовому съему с биржи. Вот там, на съеме, все и начнется, завертится. Менты недосчитаются четырех человек и тут же установят их фамилии — Ворчунков, Плинин, Зубов и Хайдаров. Останки первого догорали сейчас в вечногорящих горах опила, который годами свозили в одно и то же место, остальные лежали под громадным штабелем леса всего в пятнадцати метрах от меня. Я мог по одному дотащить их до горящего опила и сбросить вниз, но мне не хотелось, чтобы их поганые кости находились рядом с костями моего друга. Кровь из моей разбитой головы мало-помалу перестала сочиться, а два выбитых зуба меня вообще не волновали. Чего ими жевать-то?

За шестнадцать отсиженных лет я едва ли съел три килограмма мяса, не считая того, что попадалось в баланде. Жизнь давно не казалась мне медом, и я уже не верил ни в какое «хорошее». По этой причине я почти не смотрел «ящик», но старался напитываться литературой. Мне было без малого тридцать шесть, хотелось жить, но впереди у меня было еще целых семь лет отсидки. Я думал, что мне удастся как-то досидеть их, вытерпеть, но теперь все изменилось — теперь мне светит все двадцать. Двадцать с нуля! Где-то под полом заскребли мыши, и я подумал, что они счастливее, чем я.

Хлебнув из кружки холодного чифира, я вышел из будки и, задрав голову, поглядел на высокое звездное небо над головой. «Где-то там живет Бог», — подумал я, в которого, в общем-то, не верил. Возможно, меня сбивала с пути философия — я знал много чего, а может я просто устал верить в того, кого никто никогда не видел. Но сейчас я подумал именно о Боге, поскольку надеяться было больше не на кого.

«Ну что же ты, Всевышний, — мысленно обратился я к нему. — Я ведь отомстил за своего друга, ведь так? Его совершенно ни за что избили прутами, а потом изнасиловали как последнюю шлюху чуть ли не на моих глазах. Я был в отключке, но зато хорошо видел, как он потом выбежал из будки и бросился головой прямо в огнедышащую бездну. Из-за стыда. А они стояли и ржали, видимо собираясь бросить туда и свидетеля, меня. Что бы сделал ты на моем месте? Молчишь? Ну и молчи. Я и не надеялся услышать от тебя ответ. Так, спросил, да и только. Я верю в судьбу, дорогой. И, если мне суждено сегодня свалить из этой проклятой, трижды и десять раз трижды проклятой зоны, я из нее свалю. Ничего другого мне, увы, не остается».

Я лежал на шконке и переваривал свежую информацию, еще до конца не веря, что все происходит на самом деле. Информация действительно была свежей и, что называется, сногсшибательной. Всего несколько дней назад я как блаженный думал о смерти, а сейчас… «Нет, подыхать мне еще рановато, не дождутся! Накинуть себе петлю на шею не велика мудрость, никого не удивишь. А вот выжить…» По моему телу прошла мелкая дрожь. Я тут же достал из носка малявку от Графа и перечитал ее в третий раз. Мы сидели в разных корпусах, но связь между собой поддерживали. Граф частенько передавал мне через хозобслугу небольшие гревы (чай, курево, сахар) и писал, что у него все хорошо. Малявки были простенькие, не слишком серьезные, и потому мы спокойно обменивались ими при помощи баландеров, не переживая о том, что они попадут сперва в руки «кумовьев», а уж потом адресату.

Но сегодня маляву передал мне мент — он сунул ее в момент выхода на прогулку, четко, и я не знал, верить ему или нет.

Малява была стремная, весьма стремная. Прочитав ее, я было подумал, что это ментовские штучки, «запускалово» чистой воды. Оперативники способны и не на такое, чего уж там. Но все дело в том, что в тексте были заранее обусловленные «маячки», мы так договорились. В начале записки и в конце. Две буквы «л» смотрелись чуть жирнее, чем остальные, но никак не бросались в глаза непосвященному человеку. Почерк подделать можно, запросто, но вот «маячки»… О них было известно только ему и мне. Значит, все ровно и я зря щекочусь. Вдобавок ко всему, будто догадываясь, как именно я отреагирую на «явление служивого», Граф намекнул в тексте, что записку мне передаст мент. Только намекнул, не более, но этого было вполне достаточно.

Перечитав весь текст от начала и до конца в третий раз, изорвал ее на мелкие клочки и спустил в унитаз. «Ну что ж, раз такое дело, — сказал я себе, — за мной не заржавеет. А с друзьями на воле я, конечно, свяжусь. По крайней мере, с одним, но самым надежным».

Мне просто не верилось, что Граф сумел организовать такую «делюгу». Фантастика! Хотя он был серьезным человеком и крутился с ворами. Такие люди, как он, никогда не бросают слов на ветер. И уж если он пишет мне, что со свободы к нему подкатила братва для того, чтобы устроить ему еще один побег, значит, так оно и есть, подкатила. Дело времени, короче. Мое сердце буквально запрыгало в груди. Надежда! — вот что заставило его забиться с удвоенной силой. Надежда! Я как бы вновь обрел себя и понял, что жизнь еще не потеряна.