Вольф Мессинг. Судьба пророка

Стронгин Варлен Львович

Загадка Вольфа Мессинга, заключающаяся в его способности предвидеть будущее и с поразительной точностью «читать» мысли других людей, не объяснена до сих пор. Однако многого не знал и не понимал даже он…

О чем не знал Вольф Мессинг

Вместо предисловия

Я впервые увидел Вольфа Мессинга в конце 1947 года на сцене Государственного еврейского театра на Малой Бронной, которым руководил народный артист СССР Соломон Михайлович Михоэлс. Вечер состоялся в понедельник, в выходной для актеров день, и значительно пополнил бюджет малопосещаемого тогда театра. Намечался разгром еврейской культуры, и слова «еврейский буржуазный национализм» были у всех на слуху. Люди боялись ходить в этот театр. Кое-кто, чтобы помочь ему, покупал абонементы, но на спектаклях не появлялся. Зато на вечере Вольфа Мессинга зал был набит до отказа. Стулья поставили даже в центральном проходе. И несмотря на то, что вскоре в моей семье наступили тревожные времена и в феврале 1948 года был арестован отец – директор Государственного издательства еврейской литературы «Дер Эмес» («Правда»), – концерт Вольфа Мессинга поразил меня настолько, что я и сейчас, спустя полвека, помню до мельчайших подробностей все опыты этого чудо-человека.

Из зрительного зала, освещенный прожекторами, он казался волшебником, но не добрым и веселым, с легкостью творившим любые чудеса, а сосредоточенным и взволнованным. На каждый удачный эксперимент со зрителями Вольф Мессинг затрачивал немало энергии, вежливо кланялся рукоплескавшему залу и через мгновение уже работал снова, с напряжением всех своих физических и умственных сил. К концу вечера на его лбу выступили капельки пота.

Я не знаю, как называли бы Мессинга сейчас: экстрасенсом, парапсихологом, гипнотизером или, как прежде, ясновидящим, но не сомневаюсь, что его концертные выступления, предваряемые скромной афишей «Психологические опыты», собирали бы аншлаги.

Загадка Вольфа Мессинга, заключающаяся в его способности предвидеть будущее и с поразительной точностью «читать» мысли других людей, не объяснена до сих пор. Однако многого не знал и не понимал даже он. Будучи по существу эмигрантом, не понимал до конца порядков, царивших в СССР, не всегда – интерес к себе вождя страны. Но твердо он уяснил одно: Советский Союз спас его от гибели в фашистских застенках – в лагере смерти Майданек, где в душегубке закончили жизнь его беспечные братья, думавшие, что их заставляют раздеваться перед тем, как запустить в баню, отец, сомневавшийся, что их могут убить, их – невинных людей, не принесших никакого зла ни немцам, ни иным людям. В сознании Мессинга не раз возникали перекореженные от дикого страха лица родных и других заключенных, вылезающие на лоб безумные глаза, когда в камеры, набитые голыми телами обреченных, пускали смертельный газ.

Душа Вольфа Мессинга содрогалась от этих видений, но глаза оставались сухими, лишь следы перенесенных страданий угадывались в его облике. Причем только тогда, когда он оставался наедине с собой. Он должен был выглядеть бодрым и оптимистичным, как и большинство окружавших его людей, строивших «первое в мире светлое и победоносное государство социализма». Но Мессинг, родившийся вдалеке от центра России, казался этим людям весьма странным: резкие, нервные черты явно не русского лица, зачесанные назад слишком длинные волосы, порой испуганные глаза – все это привлекало к нему внимание бдительных созидателей нового общества, считавших, что капиталистическое окружение так и норовит заслать в их страну шпионов и диверсантов. Святой долг этих людей состоял в том, чтобы немедленно отвести подозрительного типа куда следует. Что они нередко и делали. Личность Вольфа Мессинга устанавливалась довольно быстро, его отпускали, но он не понимал, почему в России, где все нации равны, его задерживают, как врага, наподобие того, как в нацистской Германии хватали каждого человека, похожего на еврея.

Местечковое детство

Вольф Мессинг родился в России, точнее, на территории Российской империи, в крохотном еврейском местечке Гора-Кавалерия, близ Варшавы и в двухстах километрах от Киева. Произошло это 10 сентября 1899 года – в канун двадцатого столетия. Может, конец одного и начало другого века – особое время, когда рождаются гениальные дети, посланные Богом или природой, чтобы таким своеобразным путем прославить прошедшее, заложить генетический фундамент будущего или просто напомнить людям о достойных родителях?

О первых годах детства у Вольфа осталось не слишком много воспоминаний: «Маленький деревянный домик, в котором жила наша семья – отец, мать и мы, четыре брата. Сад, в котором целыми днями возился с деревьями и кустарником отец, который нам не принадлежал. Но все же именно этот сад, арендуемый отцом, был единственным источником нашего существования. Помню пьяный аромат яблок, собранных для продажи… Помню лицо отца, ласковый взгляд матери. Жизнь сложилась потом нелегкой, мне, как и многим моим современникам, довелось немало пережить» – отзвуки погромов в Кишиневе и Киеве, беспросветную нищету, когда одну селедку делили на шестерых членов семьи…

Запомнил Вольф и свою первую любовь. Наверное, она была похожа на Бузю – героиню произведения великого Шолом-Алейхема. «Наступил милый, славный день Пасхи. Нас обоих нарядили во все новое. Все, что надето на нас, блестит, сверкает, шуршит. Я гляжу на Бузю и вспоминаю „Песнь песней“, которую перед Пасхой я учил в хедере. Вспоминаю строфу за строфой: „О ты, прекрасная подруга моя, ты прекрасна! Глаза твои как голуби, волосы подобны козочкам, спускающимся с горы, зубки – белоснежным ягнятам, из реки вышедшим, все как один, словно их одна мать родила. Алая лента – уста твои, и речь твоя слаще меда“.

Скажите мне, почему, глядя на Бузю, невольно вспоминаешь «Песнь песней»? Почему, когда учишь «Песнь песней», на ум приходит Бузя?.. Я чувствую себя странно легким, мне кажется, у меня выросли крылья: вот поднимусь ввысь, полечу».

Наверняка нищие полуголодные дети мечтали о богатстве, не представляя себе, откуда оно возьмется, видимо думая, что свалится им на голову или будет ниспослано Богом.