Никто из шумной, богато разодетой публики в «Континентале» не обратил внимания на трех вошедших в просторный зал ресторана людей, вынырнувших из-под плюшевой гардины. Дамы в высоких шляпках с перьями продолжали щебетать об изысках моды. Мужчины, солидно покуривая сигары, традиционно держали речи о политике, что являлось в нынешние неспокойные времена особо престижным. На небольшом возвышение в некотором отдалении от столиков вовсю старался пленить внимание посетителей квартет музыкальных исполнителей.

В сторону трех визитеров развернулся только один из официантов, находившихся в данный момент ближе всех ко входу, и тут же сложился в почтительном полупоклоне, придерживая заставленный грязной посудой поднос на уровне лица. Наибольшее впечатление на него произвел молодой человек в легком длинном пальто с отложным воротником и щегольски заломленной набекрень шляпе. Из-за распахнутого ворота просматривалась белоснежная манишка. Горделивая осанка и словно высеченные искусным скульптором правильные черты лица выдавали в нем человека дворянского происхождения.

Двое его спутников были попроще. Рыжеволосый рябой парень, выглядевший лет на восемнадцать, был облачен в черное полупальто и фуражку с усеченным козырьком. Его маленькие глазки быстро заскользили по колоритным фигурам за столиками. Венчал их трио долговязый нескладный тип в клетчатом сюртуке и такой же жилетке. На торчащей из кармана серебряной цепочке болтались дорогие часы. Головного убора на нем не было. В правой руке – объемный саквояж. Взгляд холодный и усталый.

– Дамы и господа! – громко обратился к завсег-датаям «Континенталя» молодой человек с дворянской осанкой, и разговоры за столиками мгновенно смолкли. Лощеные сытые физиономии с интересом обернулись на говорившего. – Попрошу минуточку внимания!

Последняя фраза адресовалась квартету музыкантов. Они покорно оторвались от своих инструментов.

– Ну где же это, батенька, видано, чтобы знатных господ средь бела дня в ресторациях грабили! – Обер-полицейский цокал каблуками по паркетному полу своего кабинета. – Да и вы сами тоже хороши, Григорий Степанович! И зачем только вам оружие? Нешто выучка у вас неладная? И еще… Негоже мне, конечно, интересоваться, но все-таки… Что вы там делали, Григорий Степанович, в этом ресторане? Если мне не изменяет память, вам, батюшка, следовало быть на службе. А вы изволили в ресторане с дамой обедать. Как же так?

Участковый пристав Григорий Степанович Бондаренко покраснел до ушей.

– Так ведь, ваше благородие… С вашего дозволения… Я по службе там, на казенное жалованье… Подозреваемого в ограблении банка выслеживал. А по случаю вот в переделку попал.

– А с дамой почему? Казенного жалованья на то, чтобы дам по ресторациям водить, не дается, – свирепо прошипел обер-полицейский.

– Так я на собственные капиталы даму с собой привел. И то для усиления, так сказать, эффекта. Натуральнее вроде так выходило. А то мужчина в ресторане без дамы… Подозрительное впечатление могло сложиться.

Пролетка с сидящим на козлах кучером скользила по хитросплетениям улиц Хитрова рынка как тень. Опытный и искушенный в подобных вопросах возница профессионально выбирал маршрут потемнее и понеприметнее. Но тем не менее находившийся в пролетке Крестовый все равно то и дело оглядывался через плечо. Улицы были пустынными.

Крестовый поднялся во весь рост.

– Придержи, Емельян!

– Тпру! – Кучер слегка натянул поводья, но не позволил двум запряженным в пролетку вороным полностью остановиться.

Крестовый спрыгнул на булыжную мостовую, а экипаж с Емельяном тут же скрылся в ночи. На небе поблескивали отдельные звездочки. Луны почти не было видно за сиренево-дымчатыми облаками.

Красный фонарь, вывешенный у подъезда невзрачного флигелька на Сухаревке, красноречиво извещал москвичей о назначении данного заведения. В этих местах каждая собака знала публичный дом известной некогда на всю Москву марухи Федотьи Бобрыкиной.

В лучшие свои годы Федотья вполне могла соперничать с первыми красавицами Москвы. А ее муж Тимьян, отъявленный уркаган, ценил ее больше жизни и услаждал всевозможными подношениями. Федотья не нуждалась ни в чем. Бриллиантов и золота у нее было столько, сколько иной сухаревский урка и за всю жизнь не видывал. Так продолжалось до того момента, когда душегуба Тимьяна отправили на сибирскую каторгу, где он и нашел свой последний приют.

Федотья осталась одна. Денег, накопленных за жизнь с Тимьяном, хватило лишь на то, чтобы купить небольшой дом, в котором она и поселилась. А так как Бобрыкина в силу обстоятельств ничему, кроме как обходиться с мужчинами, за всю свою жизнь не научилась, то и род ее занятий был заранее предрешен. Во флигеле открылся публичный дом, о котором знали поначалу только сухаревские бродяги да бандиты.

Но с годами дом Бобрыкиной приобрел славу изысканного борделя. Причем флигель по-прежнему привлекал сухаревскую рвань, а «господа почище» ходили прямо в дом к Федотье. Мало кто знал о том, что именно находится во втором этаже ее дома. Но те, кто знали, умели ценить гостеприимный хозяйкин очаг. Бог весть, где Бобрыкина собирала лучших проституток со всей Москвы. К ней ходили не только уркаганы, но и знатные господа. Последние, как правило, являлись только под покровом ночи, когда ни одна живая душа не смогла бы распознать в господине в неприметном темном пальто какого-нибудь высокопоставленного чиновника. Но был у Федотьи один особый клиент, к которому состарившаяся маруха особенно благоволила. Арсений, в отличие от сереньких толстосумов-чинуш, всегда являлся в дом Бобрыкиной шумно, на тройке, извещая о своем приезде всю округу.

Мартынов, по обыкновению своему, был облачен в щегольское полупальто, наброшенное поверх черной шелковой рубахи.

– Все ли урядники да околоточные готовы?

Полковник опустил в карман брюк золотые часы на длинной цепочке. В этот час в ресторанах, клубах и театрах Москвы повсеместно начиналась светская жизнь.

– Готовы, ваше благородие. Все в штатском. А иные так наряжены, что и не признаешь вовсе. Кого в швейцара переодели, кого в лакеи пожаловали. И такие, должен сказать, лицедеи среди них выискались, что в Малом театре не сыщешь…

Григорий Степанович вскарабкался вслед за Пороховицким в специально нанятый по случаю облавы экипаж. Казенный экипаж обер-полицмейстера, запряженный рыжей парой с отлетом, был слишком хорошо известен в Москве.

– Вам, Григорий Степанович, с вашей физиономией теперь только в ресторанах обедать, – прошепелявил Пороховицкий сквозь густую «купеческую» бороду, наклеенную на гладко выбритое лицо полковника.

По прибытии в Ростов Крестовый и Мартынов предпочли остановиться в одной из непрезентабельных гостиниц. Арсению казалось, что в этом городе даже воздух значительно чище. Так легко и свободно дышится, когда нет ощущения того, что за каждым углом тебя может подстерегать полицейская засада. Однако Крестовый не советовал подельнику особо расслабляться. В Ростове их персоны легавых, конечно, не интересовали, но зато вполне могли поджидать люди Бесшабашного.

– Не такой он дурак, чтобы не быть готовым к нашему ответному визиту, – сказал Кеша, когда они, взяв ключи, отошли от стойки портье. – Наверняка уже схоронился где-нибудь. И сам он, и псы его верные. А за приезжими приглядывает. Только мы тут долго не задержимся. В гостинице, я имею в виду.

– А куда двинем? – спросил Мартынов. – У тебя есть какие-то толковые мысли, как выйти на Бесшабашного?

– Да, в общем-то, есть одна мыслишка, – туманно парировал Крестовый.

Через час он ушел, а Мартынов остался в гостинице. Мысли Арсения витали не вокруг предстоящего ростовского дела. Перед глазами все еще стоял образ Лизы.

Дно сейфа сплошь устилали пачки перетянутых банковской лентой купюр. По всему было видно, антиквар Савелий Борисович Акимов умел обделывать свои дела. К старости его состояние составило не менее семи тысяч рублями и, видимо, столько же еще можно было выручить из всего хлама, который наполнял его дом. Здесь можно было встретить и иконы, уцелевшие еще со времен гонения на христиан, и посуду XI века, и золоченые складни да кресты, и прочие предметы старины, иные из которых могли бы служить предметом зависти для любого маклака. Стены, включая коридорные, сплошь увешаны были многочисленными Рубенсами, Джордано и Рафаэлями, искусно подделанными безызвестными живописцами из подмосковной глубинки…

Медвежатник аккуратно переложил деньги из сейфа в чемодан, и в это время за дверью со стороны сеней послышались голоса. Рука Поликарпа машинально скользнула в карман пальто, где неизменно покоился «наган». Столь раннее появление в доме хозяина никак не входило в планы Поликарпа. Да и само явление старика домой в столь ранний час было куда как странным. Митрофан, правивший пролеткой медвежатника, был наущен при любом подозрительном экипаже, приближавшемся к дому, тут же сообщать Поликарпу особым свистом. Никакого знака от кучера не последовало. Следовательно, можно было предположить, что Акимов явился домой пешком. Но что тогда заставило старьевщика прервать ежедневный моцион вдоль набережной Москвы-реки? Как следовало из недельных наблюдений Поликарпа за распорядком Акимова, старик всегда в определенный час вечером брал экипаж, доезжал до речки, гулял там пару часов, затем у Дорогомиловского моста подзывал первого подвернувшегося извозчика и возвращался домой. А дом его находился по ту сторону стены Китай-города. Близ Сухаревского рынка. Путь не ближний. В общем, вся прогулка занимала не менее двух – двух с половиной часов…

Скрип дверных петель, донесшийся из коридора, заставил медвежатника прервать рассуждения. Поликарп быстро огляделся. Спрятаться в кабинете было негде. Стол, пара стульев, небольшая софа, бюро в простенке между окнами – вот и вся мебель. Взгляд остановился на тяжелых гардинах, закрывавших окна. Учитывая, что старик туг на ухо, вполне можно было избежать лишнего шума. Пускать в ход оружие Поликарпу страсть как не хотелось. На выстрелы сбегутся соседи, а то и околоточный где-нибудь рядом окажется…

Поликарп толкнул дверцу сейфа и бросился к окну. Жесткий звонкий удар заставил его остановиться. Он обернулся. Дверца, вместо того чтобы захлопнуться, с лязгом отскочила от рамы, являя взору смотрящего опустошенное нутро несгораемого шкафа. Поликарп вернулся к сейфу и наскоро осмотрел замок. Собачку, как назло, заело. Времени, однако, не оставалось. В коридоре уже послышались шаги. Вскоре за самой дверью кабинета раздался голос Акимова с характерным картавым выговором.

Поликарп успел лишь прикрыть дверцу. Затушив свечу, он метнулся к окну. Дверь кабинета открылась.

– Это здесь, – негромко произнес Косой и с опаской втянул голову в плечи.

Он сидел в пролетке, зажатый с двух сторон московскими гостями и бегло озирался по сторонам. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь из знакомых заметил его в таком обществе.

Мартынов повернулся в указанном направлении. В окнах первого и второго этажей особняка, к которому привез их человек Пафнутия, горел свет. Внутри то и дело мелькали одинокие тени, но привычного для хитровских малин оживления не наблюдалось. Арсений не заметил и выставленных по периметру «стремных». Скорее всего, их и не было вовсе.

– И Бесшабашный здесь? – недоверчиво вопросил Крестовый. – Ты уверен?

– Да здесь он, здесь, – было видно, что Косой желает сейчас только одного: поскорее избавиться от вынужденной опеки, которую ему навязали. – Он каждый день теперь тут отирается. И на улицу не выходит.

– Вы позволите? – невысокого роста лысый господин с тонкой полоской усов над верхней губой склонился перед Капитолиной в неглубоком поклоне.

Не успел он закончить фразы, как рядом с ним возникли двое рослых атлетов крайне солдатской наружности.

– Сюда не положено!

Один из здоровяков, парень с соломенной шевелюрой, преградил мужчине путь к столику, за которым сидела старшая Вайсман. Под свободного покроя льняной рубахой парня проглядывали тугие бицепсы. Шибая пудовым кулаком о раскрытую ладонь, блондин настойчиво давал понять, что присутствия незнакомца здесь не потерпят.

Однако незваного гостя это, казалось, ничуть не смутило. Мужчина с той же учтивостью посмотрел на атлета, как будто перед ним стоял не трактирный вышибала, а как минимум коллежский асессор.

Мелкий моросящий дождь отбивал тихую дробь на полях шляпы, но Змей, казалось, не обращал на него ни малейшего внимания. Взгляд его голубых глаз был прикован к княгине, быстро идущей по тропинке к ротонде. Постукивая каблучками, женщина взбежала на крыльцо и, уже оказавшись под навесом, легко опустила зонтик на скамеечку. Сама села рядом и поправила сбившуюся прическу.

Змей глубоко затянулся и бросил окурок себе под ноги. Придавил его носком сапога.

Он вел наблюдение за Гусыниной уже три дня. Изучал ее вкусы, привычки, круг знакомых. И с каждым днем Павлу все больше казалось, что выбор был сделан удачно. Даже несмотря на то, что, как правило, он предпочитал не иметь дел с женщинами, переступившими пятидесятилетний рубеж. Но в случае с княгиней Гусыниной можно было сделать исключение. Поведение Алисы Васильевны мало чем отличалось от поведения курсисток. Змея забавляло и умиляло это одновременно.

Он решился. Пора было переходить от наблюдений к решительным действиям. Так почему бы не сегодня? Настроение Гусыниной и серая дождливая обстановка вполне располагали к тому.

Поправив воротник пальто, Змей неспешным шагом направился к ротонде. Княгиня обернулась, когда он приблизился. Змей вошел и снял шляпу.