Прежде всего она не была гравюрой, как это понимают специалисты, хотя именно под этим названием и приобрела широкую известность. То есть я хочу сказать, она не была оттиснута с деревянного или любого другого клише — ее писали самостоятельно, в классической манере короткого мазка, с виртуозной обработкой фона. А гладкая, без единого следа кисти поверхность ее еще больше напоминала лубок или литографию, чем даже сочные неожиданные краски.

Оговорюсь заранее: я никогда не причислял себя не только к специалистам, но даже просто к ревностным любителям живописи. Я знал единственную классификацию: картины интересные и картины никудышные. Да и ценность картин представлялась мне в виде некоей странной рифмованной последовательности: след, свет, сюжет, портрет. След должен оставаться в моей душе. Свет — это, например, оба Рериха и Рокуэлл Кент. С сюжетом сложнее. Я не люблю натюрмортов. В картине что-то должно происходить: пусть там воюют, целуются или возносятся на небо. В крайнем случае, пусть ничего не делают — ведь именно так получаются портреты. Все-таки человеческие лица приятнее бессмысленных упражнений с предметами. Вот, например... Впрочем, мне все равно никто не поверит. Лучше пользоваться общепризнанным эталоном — улыбкой Джиоконды.

Так вот. Эта картина была портретом. Мало того — иконой. А поскольку я всегда был убежденным атеистом, подарок не вызвал у меня никакого восторга. Но мне не хотелось обижать бабушку, приехавшую на мою свадьбу из глухой деревушки Псижа Новгородской области. Она всплакнула, по очереди обнимая меня и мою молодую жену, и сказала: