Меня зовут Рома. Мне двадцать лет. Я студент третьего курса Белорусского государственного университета информатики и радиоэлектроники, девиз которого – “Знание и стиль жизни!”. Когда я вырасту, стану программистом.

Мой путь в университет пролегает параллельно трассе, по которой несется поток машин из города. Я дайвер – погружаюсь на двадцать метров в глубины метро на одном дыхании. Здесь меня каждый раз встречают как террориста и проверяют мой рюкзак. А еще этот вечно жизнерадостный голос разума из динамиков: “Уважаемые пассажиры, будьте бдительны…” Почти как у старины Оруэлла.

На шестом этаже пятого корпуса университета располагается кафедра искусственного интеллекта. Затхлый воздух в коридоре можно резать ножом, от запаха сводит шею. Следующие шесть часов меня будут заворачивать в пыльный советский ковер. Моя бабушка сказала, что будет жить, пока ее внук учится.

Так вот, это побег!

У меня в кармане двести долларов. Мой рюкзак весит двадцать три килограмма. В комплекте – легкая палатка, спальник, коврик, маленькая газовая горелка, литровый котелок, нож, фонарик, шмотки и другие походные ништяки. Все рассчитано на полную автономию в течение недели, а то и дольше. Я сделал прививку от лихорадки, страховку на полгода и иранскую визу. Мой телефон держит батарею около месяца, камера – полторы недели, ноут – восемь часов. Все застраховано от внезапных наводнений гермомешками.

Я просыпаюсь на грязной обочине трассы на Владикавказ. Начинается четвертый день моего странствия. Всю ночь ужасно грохотали машины на дороге и лил дождь. Поспать почти не удалось, и я неохотно выбираюсь из палатки. Земля вокруг – трясина, в которую сразу же проваливаешься по колено. Я собираю палатку и шлепаю по жиже на ближайшую заправку, чтобы навести утренний марафет. Мне везет – на заправке есть халявный

wi

-

fi

и вода из пожарного брандспойта.

На трассе возле дорожной развязки меня останавливает широкий, как дверной проем, и седой, как сумерки, армянин. Он обедает, разложив еду на багажнике своей “Волги”. Мы знакомимся, мужик угощает меня и предлагает подвезти.

“Волга” в таком состоянии, будто на ней всю жизнь ездили исключительно по минным полям. Дворники застыли в вертикальном положении и делят лобовое стекло на три ровные части. В салоне машины горы какого-то хлама, прямо на полу валяется мусор, приборная панель залеплена иконами, между передними сиденьями торчит газета интимного содержания. Водила, представившийся Мишей, на ходу разворачивает хрустящие страницы и начинает рассматривать канонические фотографии совокуплений:

– Посмотри, все, что хочешь! Все что угодно!

Мише за пятьдесят. У него явные проблемы с весом, он небрит и нетрезв. В данный момент больше всего на свете его интересует мой сексуальный опыт. Я стараюсь направить разговор в другое русло, но водила навязчиво клюет в очко этой неудобной темы:

Будильник звенит в восемь. Я быстро сворачиваю лагерь. По дороге вниз встречаю пару старых деревьев с дикими грушами. Внизу, у подножия горы, петляет дорога. Я стою на холме, грызу сочные плоды и смотрю вдаль на первые зубцы Большого Кавказского хребта. Вот он я – Юра Гагарин перед открытым космосом!

Первая же машина везет меня во Владикавказ. Водитель Сергей рассказывает, что еще со времен Союза этот город был под завязку набит студентами. Сейчас в нем с десяток университетов, при том что население города – всего около трехсот тысяч человек.

Сергей продолжает что-то рассказывать, а тем временем у меня падает челюсть – мы въезжаем в Беслан. Я знал, что он в Северной Осетии, но не ожидал, что встречу его на пути:

– Скажите, а где та школа, в которой произошла трагедия?

– Она там, в городе. Мы сейчас будем проезжать мемориал, это недалеко от дороги. Если хотите, могу вам показать.

Утром я отправляюсь на привычное место у фонтана, чтобы посидеть в интернете. Пока я проверяю почту, ко мне подсаживается местный мужичок:

– 

Hello, where are you from?

[4]

– 

Hi! I’m from Belarus

.

[5]

– О-о-о, так вы говорите по-русски?!

– Да-да, конечно.

На заре выбираюсь на трассу. Опять целый день ехать и есть – из машины в машину, от хачапури к шашлыку. К вечеру мой рюкзак распирает от подарков добрых водителей – помимо съестного в нем можно найти, скажем, гигантскую пачку влажных салфеток или упаковку зубных щеток. Последняя машина довозит меня до одинокой заправки посреди гор. Я давно привык к тому, что лишь приблизительно представляю свое местоположение. Вот и сейчас, среди склонов, поросших редкой растительностью, я не могу прикинуть расстояние до армянской границы. Беглого взгляда на звезды хватает, чтобы определить стороны света. Мне на юг.

У одинокой бензоколонки меня приветствует кассир Гриша, мужик лет пятидесяти. Судя по всему, он всемогущий властелин этих диких мест. После короткого разговора Гриша оставляет мне ключи от сторожки, а сам уходит ночевать домой, в деревню за холмами. Я запираюсь изнутри и засыпаю на уютном топчане под завывание старой собаки, живущей рядом в конуре.

Ровно в десять утра Гриша стучится в дверь. Вчера его почему-то очень соблазнила моя перемотанная изолентой камера, он долго расспрашивал меня, сколько может стоить такой потрепанный аппарат. Чтобы умерить нездоровый интерес к единственной дорогой вещи в моем рюкзаке, я сочинил для мужика трогательную историю о том, как разбил свой

Nikon

и как мне теперь приходится туго, потому что камера отказывается фотографировать. На самом деле я специально обмотал объектив яркой изолентой, чтобы фотоаппарат выглядел подешевле. Кто ж знал, что Гриша вздумает выручить меня? Он пришел с деньгами, чтобы выкупить сломанную вещь. Мужчина протягивает мне пятьдесят баксов, но я вежливо отказываюсь.

Никаких проблем с пересечением границы не возникает – грузинские пограничники как всегда показывают высокий уровень обслуживания. Про армянских могу только сказать, что над пограничным переходом у них висит рваный флаг.

Дорога на Ереван пролегает через самые горячие районы Армении. В прямом смысле этих слов. Растительности здесь мало, горы скудно покрыты выжженной травой. Температура за сорок градусов.

Утром с половиной нашей многонациональной группы я отправляюсь на осмотр чрезвычайно богатого наследия Армении. Если честно, я терпеть не могу достопримечательности, особенно если рядом с ними уже припарковались автобусы с китайскими туристами. Иногда мне кажется, что по фотографиям китайских туристов после какой-нибудь глобальной катастрофы можно будет точно восстановить, а потом распечатать на 3

D

-принтере любую достопримечательность мира. Но сегодня, в виде исключения, я все-таки еду на развалины крепости Эребуни. Хорватка так красиво прокартавила это название, что я не смог устоять.

Вдоволь налазившись по руинам крепости, я твердо решаю, что больше никаких исключений из правил допускать нельзя. К обеду, выжженные и высушенные армянским солнцем, разбитые посредственностью увиденного, мы возвращаемся домой. Я собираюсь срочно заполнить образовавшуюся в душе брешь, хватаю свою камеру и погружаюсь в город.

У меня почти никогда не бывает с собой карты, я просто выбираю направление наугад, сворачиваю во все дворы, заглядываю в окна и гаражи, влезаю на крыши, ныряю в подвалы. Меня интересуют аскеты-одиночки, маргиналы, бомжи, городские фрики, уличные музыканты – все те, у кого проблемы с обыденной реальностью.

И сразу успех! Из выбитых окон многоэтажного дома звучит Шопен в живом исполнении. Отсюда я могу рассмотреть только потолок квартиры – на нем пятна от разбитых яиц и совковая люстра без лампочки. В окне появляется женщина лет пятидесяти, изо рта торчат остатки зубов. Заметив меня, она тут же скрывается в глубине квартиры:

– Добрый день!

Я добираюсь до озера Севан. Пока стоит полуденная жара, прячусь в тени монастыря Севанаванк и залипаю на водную гладь. Недалеко от противоположного берега проходит граница с Азербайджаном. Я лежу на коврике, подложив под голову свои манатки, и всматриваюсь в прибрежные лысые горы. В рюкзаке обнаруживается парочка мятых персиков. Я надкусываю сочную мякоть, и по рукам стекает липкий сок.

Пару часов спустя я сижу на полу дилижанского вокзала. В большом помещении здания – только стол, стул и сейф, под которым я нахожу несколько советских монет. От единственной на весь зал ожидания розетки я запитываю свой ноут. В помещение входит полицейский. Он интересуется, откуда я и где живу. Отвечаю, что я из Минска и сегодня собираюсь спать в горах.

– Зачем в горах? Спи тут! Женщина нужна?

Я приведу, всю ночь кайфовать будешь.

Здесь это норма. Водители на второй минуте знакомства без зазрения совести начинают расспрашивать меня о моем опыте:

Когда я просыпаюсь, мой новый друг уже давно разъезжает по своим бизнес-делам. Его отец, Аганес, выдает мне огромный сверток с едой и подвозит на трассу.

Неподалеку от села, высоко в горах, стоит монастырь Нораванк. Дорога к нему пролегает через красивое горное ущелье, и я решаю двинуться туда. По пути останавливаю машину с иранскими туристами. Они дико удивлены внезапной встрече посреди гор с одиноким белым засранцем без гроша в кармане. Один молодой иранец настолько проникается моим положением, что вынимает из кармана пятнадцать баксов. Очень кстати, так как денег у меня нет вообще.

К закату я наконец добираюсь до Гориса. Этот городок стоит на границе с Нагорно-Карабахской Республикой. Около поворота на Степанакерт, столицу НКР, я знакомлюсь с парой из Москвы. Леон и Алиса как раз только что пытались въехать в Карабах, но их туда не пустили, потому что они оставили свои паспорта в Ереване. Я угощаю их персиками, которыми набит мой рюкзак, а они меня – бутербродами и соком. Я снова меняю планы – мы решаем вместе ехать в монастырь Татев.

В темноте спускаемся в ущелье, до Татева еще десять километров горной дороги. Решаем встать лагерем прямо в низине. Я угощаю спутников своими запасами: сыром, овощами, хлебом. Смешная ситуация – у Леона и Алисы достаточно денег, но среди гор воспользоваться ими довольно сложно. У меня почти нет денег, зато достаточно пищи.

Утром местный горец показывает нам потрясающее место. По острым скалам, цепляясь за чахлые кусты, мы медленно спускаемся к реке на самое дно ущелья. Затем по пояс в воде пробираемся в фантастическую пещеру – с потолка свисают сталактиты, а в глубине образовались естественные ванны. Я никогда раньше не бывал в таких местах. Мы лежим в соленой воде, а прямо со скалы на нас бьет теплый фонтан.

В кромешной тьме бреду к армянскому погранпереходу. В здании таможни нет ни души, в том числе и пограничников. Около часа провожу у окошка паспортного контроля в ожидании хоть одного служащего. Наконец мне ставят штамп.

Хорошая новость – в Иран разрешен пеший переход. Но волнение не отпускает: перед выездом из Минска я обменял свой паспорт на новый, а иранская виза осталась в старом документе. Поэтому в данный момент у меня на руках два белорусских паспорта. В обоих красуется моя фотка.

Пограничников мои документы абсолютно не впечатляют, они крайне увлечены выступлением на Олимпийских играх иранской сборной по тяжелой атлетике. Одним глазом офицер сканирует мои паспорта и ляпает штамп на страницу для “иных отметок”. В следующем окошке мне скороговоркой задают пару вопросов относительно семейного положения, и наконец – я в Исламской Республике Иран!

Огни границы один за другим исчезают за моей спиной. Скоро я остаюсь в полном одиночестве на извилистой дороге в вязкой темноте восточной ночи. Жарко и сюрреалистично – я специально не включаю фонарик, чтобы не разрушить этот магический момент. Где-то внизу в ущелье громко гудит река, вокруг – едва различимые силуэты лысых гор. Я танцую под музыку в плеере, выкрикиваю слова, которые успеваю разобрать. Мне нравится думать о том, как безумно я выгляжу со стороны. Жаль, что этого не покажут по телевизору в моем деканате.

Вдруг меня догоняет автобус. Раз пять я пытался остановить его еще на территории Армении, но водитель не мог принять пассажира на крутом серпантине. Теперь же места для остановки предостаточно, и планы заночевать где-нибудь в горах обламываются – автобус везет меня прямиком в Тегеран.

Неда и Самир предлагают мне остаться у них на пару дней, пока родители отдыхают за городом. Вечером, когда температура спадает до тридцати градусов, мы по очереди выбираемся из дома.

В Тегеране проживает около десяти миллионов человек. Здесь есть все, что характерно для мегаполиса: многоуровневые дорожные развязки на двенадцать полос, долговязые небоскребы, огромные рекламные растяжки и маленькие люди, которые снуют туда-сюда. Меня поражает количество пропаганды на стенах города – повсюду портреты строителей постреволюционного мусульманского рая, изображения шахидов, павших в войне с Ираком, и флаги размером с футбольное поле. Государство не пренебрегает даже стрит-артом – столица растатуирована цитатами из Корана, высказываниями религиозных лидеров и зарисовками сцен героической гибели иранских солдат.

Мы добираемся до арт-зоны, которая находится в самом сердце столицы. В парке повсюду разбросаны современные скульптуры, в центре – музей искусств. На первом этаже здания магазин хэндмэйд-товаров. Интерьер музея очень напоминает единственную в Минске галерею современного искусства. Сейчас в Иране Рамадан – мусульманский праздник длиной в месяц, поэтому все без исключения выставки посвящены религии. Мне здесь нравится.

Время летит незаметно. Через пару дней, не дожидаясь приезда родителей Неды и Самир, я покидаю свой первый иранский приют. Я прошу девушек вывезти меня в самый бедный район Тегерана.

Не успеваю я выйти из машины и распрощаться с подругами, как ко мне подруливает незнакомый парень на мотоцикле. Он совсем не говорит по-английски и жестами приглашает меня сесть к нему на байк. Я сажусь, и мы, поддав газку, улетаем куда-то по узким и грязным улицам. Его зовут Сириус, ему двадцать четыре. На его шее вытатуирован крест, а на спине следы от ударов плетью – очень популярное в Иране наказание. Говорят, что после такой процедуры ты не можешь лежать на спине несколько месяцев.

Утро начинается резко. Кто-то молотит по тенту палатки:

– 

Don’t touch my tent!

[8]

– реву я.

В ответ слышу что-то гневное на персидском.

– 

Fuck off! Don’t touch my tent!

[9]

– 

Hotel, mister! Hotel!

[10]

Через некоторое время Мэхди просит нас покинуть его квартиру с той же легкостью, с которой пригласил в гости.

Мы возвращаемся в арт-парк в надежде отыскать кого-нибудь, кто сможет принять нас на ночлег. Я нахожу в мусорном баке кусок картона и пишу на нем красным маркером

“Looking for host”

.

[11]

Не успеваю я доделать табличку, как ко мне подходит парень и сообщает, что готов принять нас на ночь. Парня зовут Мустафа, он ни в зуб ногой по-английски и, кажется, просто решил прогуляться по парку под какой-то наркотой. Не могу сказать, что мы горим желанием заночевать у него, но любопытство гложет, да и не в той мы ситуации, чтобы воротить нос.

Вскоре выясняется, что Мустафа живет с мамой и сестрицей. Первое, о чем я успеваю подумать, когда вижу, во что одета его мама: наверное, она заядлая байкерша. Женя со мной соглашается, но мама – нет. Она не имеет ничего общего с байками и вообще – глубоко верующий человек. Мустафа оказывается достойным парнем. В свободное от работы время он импровизирует на стареньком синтезаторе и рисует ЛСД-шные картины. На его балконе набирается сил коллекция мескалиновых кактусов.

На следующий день в том же парке я знакомлюсь с Мухаммедом. Ему двадцать три, он верит в Бога, водит

Peugeot 206

и лабает на народном музыкальном инструменте “баглама”, с которым уже объездил весь Иран. Мухаммед соглашается показать мне улицу, где местный молодняк гоняет на тачках и знакомится друг с другом. Технология стандартная – две машины равняются на дороге, пассажиры ведут короткую беседу, обмениваются номерами телефонов, чтобы вскоре встретиться в одном из отелей города.

Свесившись из окна

Peugeot 206

, я делаю серию снимков с моментами нелегальных знакомств горячих иранских подростков. Внезапно нашу машину догоняет мотоциклист и грубым голосом приказывает прижаться к обочине. Мухаммед выглядит испуганным. Он говорит мне, что это “басидж” – местная секретная полиция, что-то типа нашего КГБ.

– Добрый день, Игорь Михайлович, это Рома Свечников беспокоит. Я заходил к вам несколько недель назад с вопросом про банковскую карту.

– Да, добрый день, Роман. Я вас помню. Вы все еще в Тегеране? – не без удивления спрашивает третий секретарь посольства Беларуси в Иране.

– Да-да. Я как раз хотел спросить вас о возможности продления визы. Я был бы рад задержаться здесь еще на пару недель.

– Какой у вас тип визы?

– Туристическая. Однократная. На тридцать дней.

Я качусь в автобусе и тоскую. За окном пустыня, которая больше не кажется мне чужой. Восемь часов спустя, уже ночью, мы с Женей выпрыгиваем в Астаре и берем такси до погранперехода. На месте выясняется, что граница закрыта с шести вечера. Барабанная дробь! Я просрочил визу!

В одном из местных кафе мы рассказываем случайным полуночным слушателям о нашем путешествии. Хозяин бесплатно угощает нас ужином. В свое время его отец объехал земной шар на велосипеде. Мужик даже выносить из подсобки фотографию в качестве доказательства.

В восемь часов утра мы уже стоим на границе среди толпы азербайджанских челночников. Иранский пограничник не обращает никакого внимания на мою просроченную визу и ляпает штамп.

Азербайджанская часть Астары невероятным образом напоминает белорусскую провинцию. Здесь так же чисто, повсюду та же тротуарная плитка и те же трактора. Первый же человек, с которым мы заговариваем, срывается на крик:

– О-о-о! Земляки! Я семь лет в Лиде прожил!

Утром я случайно натыкаюсь на Соху и Самое, своих иранских друзей, с которыми ездил в грузинский детский дом. За то время, что мы не виделись, у ребят украли велосипеды, но, как и в любой истории про отважных путешественников, нашелся добрый человек, который купил им новые. Теперь Соху и Самое собираются перебраться в Казахстан на пароме, у нашей команды похожие планы. Скоро иранцы сваливают по своим делам, а мы с Женей отправляемся на главную улицу Баку, чтобы по привычной схеме отыскать себе ночлег.

Я ни разу не сидел с табличкой

“Looking for host”

так долго. И что самое интересное, результат операции также сильно отличается от моего предыдущего опыта. Человек, который согласился нам помочь, снимает для нас отель! Правда, только на одну ночь и самый дешевый номер, но такой вариант все равно лучше любой вписки, ведь тебе не приходится проходить через семь кругов утомительного кавказского гостеприимства.

Заселившись, Женя решает как следует отмокнуть в душе, а я выхожу с камерой на городскую охоту. Буквально у порога отеля встречаю Мурада. Мы направляемся в бар

Otto

, где сегодня вечером на сцене выступает некая филиппиночка Мишель. Пришло время сбросить накопившееся нервное напряжение. Забегая вперед, скажу, что мои танцы этим вечером будут кормить меня всю следующую неделю.

После безумной вечеринки в баре мне удается подремать в гостинице не более четырех часов. Ко всему прочему, ночью меня, полумертвого, насилует рой комаров – благодаря тому, что в моих ушах до сих пор звенит и пульсирует эхом энергичная музыка, насекомых я совсем не слышу. Когда утром я заглядываю в зеркало, мне кажется, что за последние часы я потерял не меньше литра крови.

Во время прогулки по любому городу я непрерывно сканирую прохожих в надежде встретить какого-нибудь местного самородка. За несколько дней в Баку я не встречаю ни одной родственной души – по центральным улицам дефилируют исключительно успешные бакинцы. Они дорого одеты и улыбаются белоснежными улыбками. От этих людей несет сытостью и валютно-денежными операциями. Как сказал один из лидеров местной оппозиции, которого я здесь повстречал: “Власть дает тебе заработать, только не лезь в нефть”.

Я встречаю ребят на том же месте, где мы вчера случайно расстались. Мы решаем, что в силах за небольшие деньги снять комнату на всех сразу. Но на нашу табличку с просьбой об аренде реагируют только патрульные полицейские. Сначала они говорят, что “мы не имеем права здесь сидеть, потому что рядом находится дом президента”. Мы отказываемся уходить. Они еще долго пугают нас тем, что сейчас подгонят машину и отвезут всех в участок. Я объясняю им, что послы Беларуси, Ирана, Англии и Франции будут очень недовольны их работой. И Азербайджан останется без тракторов, газопровода в Турцию, нефтедобывающих станций, а Франция тоже что-то придумает. Патрульные вдруг меняют гнев на милость, просят убрать табличку, а в случае каких-либо проблем обращаться к ним за помощью. Я тут же обрисовываю им нашу основную проблему – мы сегодня не ели. Полицейские покупают нам восемь кебабов и каждому по бутылочке колы.

Становится понятно, что в центре города нечего ловить, и мы решаем перебраться на окраину. Французские братья находят неплохое место для стоянки в порту – огромной бандой мы селимся на террасе заброшенного кафе. Там даже есть пара розеток. На следующий день часть нашей команды уплывает на пароме с мазутом в Казахстан, но на смену тут же прибывает молодая пара, Конрад и Лиза. Лиза из Питера, а Конрад из Дрездена. Конрад похож на молодого инженера-физика, и скоро выясняется, что он и есть молодой инженер-физик.

У нас с Женей практически не осталось денег, но больше сидеть на месте мы не в силах. Я выхожу в центр города с табличкой “Не хватает на билет в Казахстан” и за час собираю сто тридцать долларов. Женя садится в менее удачном месте, но тоже настригает приличную сумму. Мы складываем добычу – выходит ровно двести сорок долларов.

Через пару дней паром наконец прибывает в порт, и мы идем покупать билеты, но в самый последний момент невидимая рука прячет деньги в карман, а ноги сами несут нас прочь от кассы. На самом деле нас ужасно душит жаба – ну не может настоящий бродяга отдать полторы сотни баксов за двести километров пути. Вечером мы уже стоим на трассе в сторону Дагестана, а на следующий день пересекаем границу с Россией.

Азербайджанцы пропускают нас за десять минут, а вот на российской границе мы проводим долгих семь часов. Из-за потерянного времени приходится ночевать в поле неподалеку от трассы.

– Ты шо, дурак – ночью идти? Тебя там волки порвут! – предостерегает нетрезвый алтаец, беседа с которым завязалась на выходе из деревенского магазина.

Простившись с неравнодушным мужиком, я выхожу в темноте из Паспаула. Отсюда до Чарбая примерно тридцать километров лесовозной дороги. Чарбай – спрятанное от цивилизации поселение в горной тайге, в котором постоянно проживает всего одна семья. Пешком шуровать туда никак не меньше шести часов, на транспорт надеяться не приходится – дорога в таком состоянии, что хоть сейчас трофи-гонки устраивай.

Первое, с чем приходится бороться на пути к поселку, это страх перед ночными звуками леса. Важно четко уяснить, что в эту пору года жрать тебя никто не собирается – в чаще хватает легкой добычи. Зверь может напасть, только если сам испугается, и чтобы не стать для него сюрпризом, идти через лес нужно бодро и громко. Я настраиваюсь на быстрый шаг и поднимаю боевой дух песней “Служили два товарища”.

Вторая проблема – сильная заболоченность местности. То и дело мои ботинки проваливаются в вязкое месиво, приходится обходить подозрительные участки дороги и перепрыгивать огромные лужи. Через десять километров я сталкиваюсь с первой серьезной преградой – рекой. В месте, где ее пересекает дорога, воды, к счастью, не выше колена. Впрочем, обувь сразу же промокает насквозь, и ноги начинают медленно стыть. Я согреваюсь мыслью о том, что впереди меня ждут горячий чай и теплая печь. Спустя четыре часа блукания по ночному лесу я начинаю не на шутку волноваться.

Судя по карте, которую я сфотографировал с монитора компьютера, уже час назад я должен был добраться до Чарбая, но вокруг по-прежнему тихо, холодно и одиноко. Оценить, правильно ли я держу направление, крайне сложно – небо затянуто густыми тучами, а компаса у меня, конечно же, нет. Я снова натыкаюсь на реку. Вижу достаточно свежую колею, оставленную на берегу автомобильными протекторами, и огромные следы собачьих лап. Очень хочется верить, что это именно собачьи следы.

С самого утра пушистыми хлопьями падает снег. Намахавшись топором на морозе, я зарабатываю простуду. Меня перестают пускать в дом, чтоб не заразить детей. Тем не менее я продолжаю колоть дрова. Когда заканчивается моя дневная смена, Влад выносит мне кастрюлю с супом, и я иду ужинать к себе в карантин. Греть еду приходится на печи. Это занимает много времени, но еда становится в два раза вкуснее.

Долгими зимними вечерами, сидя под единственной тусклой лампочкой в своей берлоге, я пишу письма Оле на лэптопе. Утром я выпрошу у Влада разрешение подключиться по кабелю к интернету, чтобы отправить свое послание. Если повезет, к этому моменту Оля тоже пришлет мне весточку. Из-за того, что Влад будет следить за каждым движением курсора по монитору, я быстро скопирую Олин текст и прочитаю его только вечером, после смены у топора.

Наконец приезжает Женя, с которым мы расстались еще в Дагестане. В две руки мы за день разбираемся с опостылевшими дровами. Пока мы складываем нарубленные запасы в поленницу, из леса на нас выходят незнакомые люди. Выясняется, что они живут неподалеку, на соседней поляне. После долгого рабочего дня мы отправляемся к ним в гости.

В доме, который больше напоминает медвежью берлогу, живут Вова, его жена Настя и друг семьи Юра. Их жилище собрано за несколько месяцев тремя парами рук из обычных картофельных мешков, набитых землей. Стены сделаны по той же технологии, по которой строят военные укрепления, дамбы и бомбоубежища. Мы планировали заскочить к соседям всего на часок, но зависаем в гостях до самого утра. Ребята перебрались в эти места буквально две недели назад. Мы первые гости в их необычном доме, и по этому поводу Настя достает из заначки праздничный брикет халвы.

Я расспрашиваю хозяев о причинах, заставивших их покинуть город и перебраться в эти дикие места. То, с какой искренностью они рассказывают о своей жизни – о вере, поиске и разочаровании, – заставляет меня записать этих ребят в список своих героев. Я слушаю их истории, разинув рот.