За окнами стояла осень. Та ее часть, которая в народе величается — бабье лето. Стояла в ожидании часа, чтобы двинуться в свой заученный путь к холодным моросящим дождям, и далее, к снежным вьюгам. Редкая кремлевская растительность, невзирая на близость к атлантам и титанам российской политики, уже заметнo желтела, не отставая в этом от менее привилегированных насаждений по ту сторону крепостной стены. Но, как это принято во всех странах, словно матч, которому суждено состояться при любой погоде, президентский день начинался своим, раз и навсегда установленным чередом.

— Ваша корреспонденция — заученно произнес адъютант его превосходительства, доставая из кожаного портфеля стопку помеченных красным ярлыком пакетов и выкладывая их на столе, как гадалка разбрасывает перед завороженными зрителями свои вещие карты. Президент поморщился. Он давно уже не ожидал приятных известий от этого ежедневного расклада. Конечно, случалось и такое, но, увы, куда реже, чем хотелось бы. Он с затаенной тоской поглядел на пакеты, предусмотрительно рассортированные по категориям, отгоняя предательскую мысль: отпасовать большую часть Премьеру, Возможному Преемнику, или того дальше… Делать было нечего, депеши, вносившие приятное разнообразие в строгий официоз его кабинета, предназначались лично ему, и никому более. Во всяком случае, до знакомства с ними Первого Лица государства.

Как и ожидалось, вести не радовали. Народ России упорно хотел есть, что никак не укладывалось в суровые реалии текущего момента. Отданные на съедение массам бояре упорно не желали подставлять под карающий меч слепой богини правосудия свою шею, предпочитая голословными обвинениями в его адрес порождать пищу для кривотолков. Уж этой-то пищи хватало на всех…

Вздохнув, Президент отложил сообщение о том, что бывшие товарищи по партии собираются с силами, а парламентская оппозиция демонстрирует зубы, пробормотав себе под нос: «Повыдергивать давно пора…»

Покончив, таким образом, с ростками внутренней смуты, он обратился к силам потусторонним. Сиречь, находящимся по ту сторону государственной границы. Стопка сообщений, присланных из МИДа, будила в душе вершителя судеб России слабую надежду на вести радостные и внушающие определенный оптимизм.

Генерал Банников верил в свою счастливую звезду. В награду за непоколебимую верность это неизвестное астрономам космическое светило дарило своему подопечному яркие отблески в виде звезд на погоны и высоких правительственных наград. Золотая звездочка героя, красовавшаяся на широкой груди Тимофея Прокофьевича, была ярким примером небесного заступничества, не иначе.

Как бы там ни было, неведомое светило, казалось, всерьез занималось карьерой своего фаворита. Думал ли когда-нибудь он, сын скромного участкового милиционера из Нижнего Тагила, в детских своих мечтах видевший себя аж целым начальником РОВД в столичном Свердловске, что пройдет не так уж много лет и, устав от напряженного трудового дня, генерал-лейтенант секретной службы и личный друг-советник Самого, Тимофей Прокофьевич Банников, будет вальяжно покидать овеянное удивительными легендами и устрашающими мифами помпезное здание на Лубянской площади имени Дзержинского, чтобы прогуляться по вечерней Москве, ощущаемой им ныне едва ли не собственным имением, и откушать перед возвращением домой лососины по-царски в воспетом старорежимными писателями «Славянском базаре». Однако, несмотря на представительность и невесть откуда взявшийся светский лоск, порою он чувствовал себя крайне неуверенно, и оттого неуютно. Из всех качеств, долженствующих быть у одного из первых лиц некогда могущественнейшей из мировых спецслужб, генерал Банников в полной мере обладал только двумя. Он был въедлив, подобно бультерьеру, готов был вцепиться в намеченную жертву, и не размыкать смертельных челюстей до полного издыхания последней, а кроме того, с детских лет будущий тайный советник имел великолепную память на людей и все, что с ними связано.

Было у него и еще одно замечательное качество, собственно говоря, выдвинувшее его в ряд первых царедворцев из безликой массы сотрудников Комитета Государственной Безопасности. Каким-то верхним чутьем провинциала, торящего себе дорогу среди московских фамильных кланов, Тимофей Прокофьевич интуитивно ощущал изменения курса еще задолго до того, как о них становилось известно.

Несколько месяцев назад это тягостное ощущение, обозначавшееся странным холодом пониже спины, заставило его, всемогущего вельможу, возглавлявшего едва ли не самую сильную организацию в государстве, искать себе помощников на стороне, вне стен бывшего страхового общества «Русь». Несмотря на то, что события после этого начали развиваться вовсе не так, как планировал он, выбор этот для него оказался весьма удачным. Не каждому дано внести в свой актив сорванный заговор против Самого!

Вот и сегодня, после возвращения из Кремля, генерала Банникова не оставляло ощущение легких заморозков в крестцово-поясничном отделе спины. Причем, что особенно раздражало его, никаких видимых причин для подобного состояния не было. Задание, порученное ему Президентом, не выпадало из ряда повседневных дел, входивших в его должностные обязанности. Смущали, пожалуй, только сроки. Трех дней, отведенных ему для проведения глобального переучета в ядерном арсенале страны, было слишком мало. Только человеку непосвященному, наблюдающему армию со стороны и представляющему ее в виде некоего механизма, работающего четко и без сбоев двадцать четыре часа в сутки, подобная задача могла показаться разрешимой. В условиях постоянных боевых действий в различных горячих точках бывшей империи, в условиях снабжения всех враждующих сторон с одних и тех же складов, с боеприпасами в стране царил дикий бардак. В ожидании взрыва жил Санкт-Петербург, рвались склады Тихоокеанского флота, что уж говорить о многожестве объектов, раскиданных по всей Руси Великой? Спущенный сверху приказ, обрастая, подобно снежному кому, указаниями и резолюциями начальников разного уровня, в конечном итоге, все равно сваливался на полуголодного взводного, которому приходится считать ракеты в шахтах и спецпоездах, ядерные снаряды на стеллажах, боеголовки в спецконтейнерах, открывать которые, кстати, приказа не было. А без приказа — упаси Господь, хлопот не оберешься! И далее, далее, далее… Поди, скажем, свяжись с подводной лодкой, идущей в автономке где-нибудь у чужих берегов, если у нее режим секретности и радиомолчания. Понятное дело, что находящиеся у нее на борту боеголовки по бумагам значатся и, скорее всего, имеются в наличии, но велено-то убедиться лично! Вот тебе и три дня! Блажат там, наверху, в Наполеонов играют. Но с властью спорить, все равно, что плевать против ветра, а действие это Тимофей Прокофьевич, заботясь о чистоте и чести мундира, решительно не одобрял, и потому, по-военному козырял: «Есть», и исполнял. По возможности. «Скорее всего, — подумал он, усаживаясь в массивное кожаное кресло, всем видом своим говорившее о высоком предназначении — поддерживать в состоянии тепла и комфорта генеральское седалище, — у Самого очередной возрастной сдвиг. Чует, что старость — вот она, и никаким макаром от нее не спрятаться, вот и громыхает, как встарь. Репутацию сурового уральского мужика поддерживает…»