Над Багдадом стремительно сгущались сумерки. По мере того как угасал шафрановый, в полнеба, закат, в темных водах древнего Тигра начинали плясать отражения огней набережной и ярких факелов нефтеперерабатывающего комбината, по какому-то странному недоразумению оказавшегося посреди громадного города.

Впрочем, с каждым годом факелов пылало над рекой все меньше. Экономические санкции, наложенные на Ирак Советом Безопасности ООН еще после оккупации Кувейта, оказывали свое действие. Уже сегодня в Багдаде бензин стоил не намного дороже стакана чистой питьевой воды в ресторанчике на набережной. Да и сама набережная не производила былого впечатления. Все меньше находилось желающих купить этот самый стакан воды. А как бывало замечательно в самый жгучий полуденный зной, когда казалось, что еще немного — и весь асфальтово-бетонный город начнет плавиться и стекать в реку, сделать глоток ледяной воды, утолив жажду сиюминутную. А потом смотреть, как веселый продавец ловкими движениями крошит в ваш стакан лед и выжимает в него свежий лимон, присыпав его сверху сахарной пудрой. В жару нет ничего лучше этого импровизированного мороженого.

Восемь лет блокады сделали свое дело. Уже не прогуливаются по набережной толпы туристов, захотевших поглазеть на колыбель европейской цивилизации — древнюю шумерскую Месопотамию. Давно разъехались и специалисты со всего мира, так любившие с размахом тратить деньги, которые, не скупясь, платил им Саддам Хусейн. Нефть, которая в Ираке, казалось, лежала под каждым камнем в пустыне, сегодня больше не приносила барышей. Именно поэтому гасли факелы на комбинате посреди города. «Зато легче стало дышать…» — грустно шутили некогда беззаботные багдадцы. Древний Багдад переживал явно не лучшие времена.

К тому же опять, как и в девяностом году, в залив стягивались эскадры натовских союзников, опять совсем по-хозяйски засновали в небе «фантомы» и «харриеры» — президент Хусейн отказался допустить ооновских инспекторов в свой личный Дворец. Запрет только сильнее распалил инспекторов: раз не пускают — значит, что-то прячут, скорее всего — оборудование для производства химического или бактериологического оружия. Но Саддам упорно стоял на своем, и конфликт разгорался, грозя перерасти в настоящую войну.

Потомки героев «Тысячи и одной ночи» по вечерам с опаской поглядывали на зажигающиеся звезды — не полыхнут ли там с воем внезапно подкравшиеся американские «томагавки»?.. Город жил в ожидании точечных бомбовых ударов.

Примерно в то же время, когда Коперник закончил свой разговор с начальником оперативного отдела Управления по планированию специальных мероприятий полковником Голубковым, черный «мерседес» в сопровождении двух армейских джипов с охраной под вой сирены продирался сквозь поток автомобилей по городской трассе, ведущей прочь из Багдада.

Вообще движение на багдадских улицах более чем оживленное. Автомобили всех марок и возрастов не особо соблюдают правила. Да и каких-то дорожных знаков и светофоров на улицах практически нет. На особо бойких перекрестках стоят дорожные полицейские, но их присутствие мало что меняет. Багдадские водители привыкли чувствовать себя вольными птицами и вначале выскакивают на перекресток, а уж потом смотрят по сторонам. Как при этом удается избежать аварий — остается настоящей загадкой.

Наверное, появление внушительного кортежа было единственным, что могло испугать багдадских водителей. Заслышав пронзительный вой сирены, они сами спешили убраться с дороги. Некоторым для этого приходилось выскакивать на тротуар. Но с армейскими джипами шутки были плохи — невозмутимый офицер охраны сидел в переднем и с удовольствием лупил дубинкой по лобовым стеклам зазевавшихся водителей.

Таким образом «мерседес», практически не снижая скорость, вскоре миновал городскую суету и вырвался на загородное шоссе. Спустя пятнадцать минут кортеж уже подъезжал к контрольному посту в длинной ограде с колючей проволокой. За оградой, резко контрастируя с окружающей выжженной солнцем местностью, начинался густой зеленый парк. О важности объекта, скрывающегося в зелени парка, говорило хотя бы то, что на КПП несли службу не простые полицейские или армейцы, а солдаты личной президентской гвардии Саддама Хусейна.

Молодой подтянутый офицер в новенькой отутюженной форме скользнул равнодушным взглядом по армейским джипам и наклонился к окну «мерседеса».

Камаль Абдель аль-Вади стоял у окна своего кабинета. Управление армейской разведки располагалось в отдельном особняке в центре города. Особняк строили еще англичане. В нем все сохранилось, как в далекие годы, даже внутреннее убранство.

Камаль Абдель любил эти старые дубовые панели, стеллажи с книгами, штучный паркет и огромные, как-то медлительно тикающие часы с боем.

Наверное, для него вся эта обстановка была сама по себе атрибутом власти, она ассоциировалась у генерала с некой незыблемостью еще с тех времен, когда он пацаном жил в маленьком городке на севере страны. Примерно так, только, конечно, скромнее, выглядел кабинет британского чиновника, осуществлявшего в их городке управление колониальными властями. Как-то раз отец взял его с собой на прием к этому чиновнику. Тогда нужна была рекомендация для учебы в британском колледже.

Чиновник угощал их чаем с молоком, и маленький Камаль молча пил эту гадость, тайком оглядываясь по сторонам.

С тех пор прошло немало времени. Но начальник разведки до сих пор сохранил пристрастие к английским интерьерам и отвращение к чаю с молоком.

Как только ИЛ-96 коснулся своими шасси бетонного покрытия багдадского международного аэропорта, буквально все депутаты, входящие в состав официальной делегации Государственной Думы России, прибывшей в Ирак в связи с очередным политическим кризисом, вскочили со своих мест. Несмотря на слабые протесты стюардессы, депутаты, толкаясь, бросились к выходу из салона первого класса. Как будто они ожидали, что сам Саддам Хусейн стоит у трапа в ожидании встречи с русскими парламентариями. Многочисленная свита, состоящая из помощников депутатов, охраны, секретарей, любовниц, иногда любовниц-секретарей, и журналистов, с места не двинулась, прекрасно осознавая, что к трапу теперь не пробиться. Только двое фотокорреспондентов попытались протиснуться сквозь толпу народных избранников, но безуспешно.

В числе оставшихся в своих креслах был и один молодой человек. И хотя одет он был, как и все остальные — строгий темный костюм, белая сорочка, неброский галстук, — человек наблюдательный обязательно отметил бы, что костюм этот не является привычной одеждой для молодого человека. И, если уж говорить все до конца, никто из депутатской свиты толком не знал ни кто этот человек, ни что он вообще делает в составе официальной делегации Госдумы. На обычные вопросы он отвечал коротко, на контакт не шел. В общих компаниях не пил и вообще держался особняком. Чем и вызвал к своей персоне пристальный интерес. Известно о нем было только то, что фамилия его Пастухов, а зовут Сергей.

Итак, не обращая внимания на суету в салоне, Сергей внимательно смотрел в иллюминатор. Авиалайнер медленно выруливал по бетонным дорожкам к современному зданию аэровокзала. Внешне аэропорт мало чем отличался от множества других. В разных уголках земного шара, в общем-то, все аэропорты одинаковы. Просто где-то рядом горы, где-то — море. А в остальном — бетон как бетон. Единственное, что сразу бросалось в глаза, так это полное отсутствие самолетов. То есть несколько лайнеров стояли где-то вдалеке, но было видно, что они стоят тут уже давно.

Воздушная блокада Ирака давала о себе знать. Русский ИЛ-96 был, наверное, единственным самолетом, приземлившимся здесь в последнее время. Если, конечно, не считать самолетов ООН, обслуживающих группу наблюдателей, а заодно и иностранный дипломатический корпус.

Если честно, то вся эта делегация Госдумы успела порядком надоесть Пастуху еще в Ереване, где они несколько дней вынуждены были ожидать разрешения властей Ирана на пролет через его воздушное пространство.

Жаркое месопотамское солнце клонилось к западу, готовясь раствориться где-то среди бескрайних песков сирийских пустынь. Стройные ливанские кедры, окружавшие бассейн с трех сторон, отбрасывали длинную густую тень. Под одним из кедров пожилой повар в белом колпаке старательно переворачивал на жаровне палочки с люля-кебабом, и терпкий аромат специй и свежего мяса медленно заполнял неподвижный воздух вокруг.

С видимым удовольствием нырнув в последний раз, Камаль Абдель появился на поверхности воды у самой лестницы. Резким движением он покинул бассейн и, взяв из рук расторопного слуги полотенце, направился к шезлонгу. Начальник армейской разведки, несмотря на свое положение, а может, именно благодаря ему, редко когда мог позволить себе это нехитрое удовольствие. Служба занимала практически большую часть суток, оставляя немного времени на сон. Да и ночевать генерал частенько оставался в штабе. Так что у себя на вилле в пригороде Багдада он был не такой уж и частый гость.

Сегодня Камаль Абдель аль-Вади позволил себе немного расслабиться. Он, как опытный охотник, расставил своих егерей и теперь ожидал, попадется ли кто-нибудь в его ловушки. Камаль Абдель не любил лишних движений. Сделав все, что он считал нужным и возможным для достижения поставленной цели, он был готов ждать результатов столько, сколько понадобится. Не больше, но и никак не меньше. Это качество не раз помогало ему выходить победителем из многочисленных дворцовых интриг. Когда у его врагов сдавали нервы и они начинали совершать необдуманные шаги, генерал тут же наносил свой удар, оказывавшийся чаще всего смертельным.

Так, и только так, он смог стать тем, кем был в настоящее время, и, что гораздо труднее, удержаться на завоеванных позициях… Камаль Абдель с наслаждением растянулся в шезлонге, греясь в лучах заходящего и оттого ласкового солнца. Не глядя, он взял со стоящего рядом стола свою любимую сигарку, и тотчас из-за спины протянулась рука слуги с зажигалкой.

Затянувшись, генерал закрыл глаза… — Прошу прощения, господин генерал, — нарушил покой начальника армейской разведки голос дворецкого.

Шоссе в этом месте делало плавный поворот, словно огибая гордо торчащие сосны, и начинало неожиданно спускаться в низину. То есть сам спуск, естественно, не был для водителей неожиданностью, поскольку об этом недвусмысленно предупреждал знак. Но вот вид, открывавшийся сразу за соснами и невольно отвлекавший внимание как раз в тот момент, когда машина начинает стремительно спускаться с горы, и рождал то самое ощущение неожиданности. Как точно сказано: «дух захватывает». У всех, кто попадал сюда в первый раз, захватывало дух: примерно пять километров плавного спуска и такого же плавного подъема, где с одной стороны густо разросся лес, рассеченный линией высоковольтной электропередачи, а с другой, чуть в глубине, расположился небольшой тихий городок под названием Двоегорск.

Городок был по преимуществу одноэтажный, от него к шоссе тянулась узкая, давно не ремонтировавшаяся асфальтовая дорога, и там, где эта дорога утыкалась в шоссе, на большом пятачке стояло двухэтажное придорожное кафе с большой стоянкой, рассчитанной в том числе и на многотонные машины дальнобойщиков. Кафе непонятно почему носило название «Солнечный». Может быть, имелось в виду, что это ресторан или мотель? Впрочем, здание было построено в советские времена и с тех же времен сохранило свое название, а что могло иметься в виду в те странные времена — сказать очень сложно. Во всяком случае, название не раздражало.

«Солнечный» так «Солнечный».

Сразу за кафе примостилась бензоколонка. И для обитателей Двоегорска это было так же удобно, как и для дальнобойщиков. Не надо было мотаться за бензином в областной центр.

В общем, казалось, что это тихое место, занесенное сейчас, в феврале, мягким скрипучим снегом и почти сказочное под февральским ослепительным солнцем, может лишь обволакивать покоем, ленью и тишиной. Наверняка каждый второй проносящийся мимо водитель успевал подумать о том, что здесь неплохо было бы отдохнуть, а каждый пятый успевал не только подумать, но и остановиться. И уж совершенно точно, что никому из проносящихся мимо никогда не приходило в голову, что здесь можно запросто нарваться на очень большие неприятности!

«Солнечный» в этот день не пустовал. На стоянке отдыхало два «МАЗа», десятитонный рефрижератор «вольво» и парочка малолитражек. В кафе грелась, отдыхала и перекусывала дюжина человек, не считая бармена и девчонки лет семнадцати, с которой бармен вяло о чем-то разговаривал. Один столик занимала семья из четырех человек, видимо, из потрепанного «москвичонка» с багажником на крыше. Скорее всего, они ехали к родственникам куда-нибудь в Екатеринбург, но, увидев по дороге «Солнечный», решили накормить детей. За соседним столиком склонились в серьезном разговоре двое сосредоченных, хорошо одетых мужчин, без сомнения, хозяев вишневой «девятки». Перед ними был только горячий кофе. Есть они не собирались и остановились явно лишь ради заправки. Остальные шестеро принадлежали миру дальних автомобильных грузовых перевозок. Пятеро дальнобойщиков и одна мадам неопределенного возраста из тех, кого дальнобойщики называют «плечевыми» и возят с собой в качестве временных подружек в дороге.

Причем четверо водил и их подруга сгрудились тесной компанией за одним столиком, а пятый дальнобойщик сидел отдельно, в одиночестве. Этот лысеющий, небритый молодой человек смотрел отрешенно в заиндевевшее окно и словно чего-то ждал. И ждал, судя по всему, каких-то неприятностей.

В кафе тихо, ненавязчиво играла музыка, сопровождавшаяся громкими голосами детей и взрывами смеха за столиком дальнобойщиков. За окнами время от времени проносились редкие машины, пассажиры которых не обращали никакого внимания на этот маленький мирок на обочине шоссе. В общем, все было мирно и вполне спокойно. Все было мирно примерно до трех часов дня. А где-то около трех часов на шоссе показалась темно-зеленая, почти оливковая «Нива», вызывающе новенькая, дня три как купленная, новая пятидверная модель — с дугами безопасности, галогенными фарами, широкой резиной и запаской на задней двери. Несколько громоздкая, но зато ставшая похожей на западные джипы. «Нива» притормозила у «Солнечного», чуть помедлила, зарулила на стоянку у кафе и остановилась рядом с вишневой «девяткой». Двигатель смолк, открылись двери, и из салона «Нивы» вылезли два человека. Один лет тридцати пяти, высокий и крепкий, в теплой длинной куртке на меху, другой помоложе — едва ли ему было тридцать, — примерно того же роста, что и первый, но худой и подвижный, в коротком фиолетовом пальто.

Закрывая дверцу и засовывая руки в карманы своего яркого пальто, он закончил вопросом какую-то фразу, которую начал, видимо, еще в машине:

— И что это меняет?

А началось все именно тогда, пять дней назад, в Москве, на смотровой площадке перед университетом, откуда с Воробьевых гор над Москвой-рекой открывается море московских крыш. Крыш всех видов, какие только можно придумать: купола, шпили, башни, ломаные крыши, плоские крыши панельных многоэтажек, огромный овал покрытия лужниковского стадиона — вроде бы и ничего особенного, а смотреть можно бесконечно, как на огонь или воду. Вот именно там все и началось.

Приглашение на свадьбу Шаха, правда, пришло Доку чуть раньше, на адрес его матери заказным письмом, и Док ездил за ним, и даже узнал, что Леха Сомин звонил на днях, чтобы удостовериться, что письмо дошло. Только телефон свой так и не оставил. Но тогда еще Док не особенно задумывался над всем этим. Он просто был рад, что оно пришло, и все. Шутка ли — быть неразлучными друзьями с детского сада и до девятнадцати лет, потом разбежаться неожиданно по разным городам и потерять друг друга больше чем на десять лет, а потом вдруг неожиданно встретиться в Чечне… Док был очень рад этой случайной встрече. Оказалось, что так же, как и сам Док, Шах отучился в военном училище и что теперь они шагают по одной дорожке… А потом вдруг получить от своего друга, который все-таки нашел тебя, приглашение на свадьбу и напоминание о том, как клялись они в десятом классе собраться по первому же зову, каким бы он ни был, радостным или печальным, потому что выжить в этом мире можно, только сохраняя верность друзьям и данным в юности обещаниям. И разве можно было нарушить такое обещание теперь, когда жизнь Дока в последние несколько лет только подтвердила правильность этой мысли. Кровью подтвердила.

Тогда, в десятом классе, он еще не был Доком. Он был Ванькой Перегудовым.

Доком он стал потом, после военной медицинской академии и нескольких лет службы, после того как встретился в Чечне с Пастухом, который раньше тоже был всего-то Сергеем Пастуховым. Капитан спецназа Пастухов тогда подбирал боевую команду.

Тщательно подбирал, потому что это должна была быть лучшая в армии команда. Ему это удалось, и с тех пор они так и остались лучшими. Док уже был в команде Пастуха, когда встретил Шаха в Чечне, но тогда он ничего не сказал старому другу ни о Пастухе, ни о ребятах, потому что есть вещи, которые не доверяют даже старым друзьям. Ну и Лешка Сомин тоже не особенно распространялся о своей службе, а Док не спрашивал — по той же самой причине.

Примерно в то же время, когда Док и Артист стояли у калитки дома № 5 по улице Карла Маркса и разговаривали с неким человеком, который назвался Петровичем, к «Солнечному» шумно подъехали две машины. В одной из них скучковалось пятеро хмурых личностей, молчаливых и злобных, а в другой — белой «ауди» — были только двое: долговязый Битый и толстый милицейский капитан.

Причем Битый, сидя за рулем, метал громы и молнии, ожесточенно жестикулировал и покрикивал, а капитан недовольно морщился и пытался возражать. Когда машины остановились у «Солнечного», Битый выскочил первым и потащил за собой капитана буквально за шиворот. За ними потянулись и остальные пятеро. В помещении кафе тем временем оказалось пять человек: бармен и четверо накачанных молодых людей, тех самых, что часа полтора назад попытались вышвырнуть из этого кафе какого-то приезжего, игравшего в бильярд. Таким образом, в «Солнечном» в эту минуту собралась ровно половина того, что Битый называл своей бригадой, а толстому капитану и бармену следовало бы называть организованной преступной группировкой, но чего они ни в коем случае не делали, поскольку один получал от Битого деньги, а другой его боялся. Как, впрочем, и большинство остальных граждан Двоегорска, занимавшихся хоть какой-то деятельностью.

— Где они?! — рявкнул Битый на бармена, стремительно подходя к стойке.

— Кто? — попытался не понять бармен и тут же получил увесистый удар в челюсть.

— Где они, сука?! — повторил Битый. Бармен поднялся, стирая побежавшую кровь. Руки его дрожали.