К каким бы ухищрениям ни прибегали иные авторы, биограф просто обречен начинать с семьи и с происхождения, с тех мест, где родился и провел молодые годы его герой. В этой предопределенности, по сути своей, заключен глубокий смысл: как ни разнообразна человеческая природа, как ни уникален каждый человек, но именно семья определяет характер, а впечатления молодых лет, сформировавшиеся привычки, окружение, места, где прошли детство и юность, формируют судьбу.

Дата рождения будущего писателя известна и не вызывает сомнений — 11 сентября 1862 года. Несколько сложнее с местом появления на свет. Во всех справочных изданиях называется городок Гринсборо в штате Северная Каролина. Да и сам писатель в своих бумагах неизменно указывал этот населенный пункт как место своего рождения. Однако дотошные исследователи давно установили, что родился он и первые три года своей жизни провел не в самом Гринсборо, а в его окрестностях — в небольшом поселке под названием Сентер в нескольких километрах от города. Впрочем, едва ли стоит акцентировать на этом внимание — Портер был слишком мал, чтобы эти три года как-то могли повлиять на формирование его личности. Да и сам писатель никогда не придавал этому обстоятельству значения, не только неизменно указывая Гринсборо как место своего рождения, но и полагая себя коренным его жителем. Если учесть, что юноша безвыездно прожил в городе до 1882 года (он покинул его в возрасте двадцати лет), — здесь жили его родственники, друзья, здесь он учился, дружил, влюблялся, осваивал профессию, работал, — то есть все основания считать, что Гринсборо действительно и есть его самая настоящая «малая родина».

В наши дни Гринсборо — большой город, крупный промышленный, торговый, образовательный центр; его население составляет без малого 300 тысяч жителей. И хотя в нем есть музей О. Генри, сохранилась аптека, в которой юношей трудился писатель, но это уже давно совсем другой город. Изменилось даже его название

[13]

, что уж тут говорить об атмосфере, которая окружала будущего новеллиста в молодые годы. Город носит имя Натаниэля Грина

Элдженон Портер и Мэри Джейн Суэйм — так звали родителей О. Генри. Это были очень разные люди — не только по крови, но и по происхождению, воспитанию, образованию, привычкам, интересам и устремлениям.

Отец писателя, хотя и появился на свет в Гринсборо, строго говоря, не был настоящим южанином. Во всяком случае — по отцу. Дедушка нашего героя, Сидни Портер, был янки родом из Коннектикута и приехал в Гринсборо в 1823 году. Тогда ему было уже за тридцать

Сам О. Генри, будучи уже известным писателем, так — в третьем лице — писал о себе: «Образование он получил в самой обычной школе, но потом многое узнал из книг и из самой жизни». Почему то же самое он не написал о себе в первом лице — не очень важно. Важнее другое — школа, хотя и была, по словам писателя, «самой обычной», на поверку оказалась не такой уж и обыкновенной и дала ему многое, тем более что ни в каком другом учебном заведении он не учился.

В чем заключалась необычность этой школы? Прежде всего в том, что располагалась она в доме Портеров и содержала ее родная тетя Билла — Эвелина Портер. Она же была и единственным учителем писателя — с первых до последних его дней в школе.

Нет достоверных сведений, в каком возрасте юный Портер сел впервые за парту. Но едва ли это могло случиться прежде, чем ему исполнилось шесть-семь лет. Вполне возможно, что тетя начала учить своего племянника и раньше, но официально ее школа открылась в 1868 году.

Эвелина Портер (ученики обычно звали ее «мисс Лина») была дипломированным педагогом. Она окончила Женскую семинарию Эджуорт — высшее женское учебное заведение с прекрасной репутацией, расположенное здесь же, в Гринсборо

[32]

. Для девушек из «приличных семей» центральной части Северной Каролины считалось хорошим тоном получать образование в семинарии. В свое время, кстати, это заведение окончили и мать писателя — Мэри Джейн Суэйм, и ее любимая подруга, будущая мать Тома Тейта. Но если подавляющее большинство выпускниц использовали полученные знания главным образом для воспитания лишь собственных детей, Эвелина Портер получила возможность (к счастью для себя — едва ли, но к удаче своих многочисленных учеников — без сомнения

[33]

) использовать их «на практике», в школьной работе. Безусловно, она обладала незаурядным педагогическим талантом, но проявиться ему помогли обстоятельства лично для нее отнюдь не благоприятные. Впрочем, неблагоприятными они были для всех жителей Гринсборо (да, вероятно, и для обитателей всей прежней Конфедерации).

На Юге США, как, впрочем, и на территории всех Соединенных Штатов, в те годы отсутствовала единая система образования. Учреждение школ (а также колледжей, университетов, иных учебных заведений) было обычно частной или общественной инициативой (например, городского совета или совета графства, конгресса или сената штата). После войны, в первые годы Реконструкции

«Школьные годы» для Билла Портера закончились в 16 лет — в 1878 году

[40]

. Будущий писатель, как мы видим, получил совсем небольшое формальное образование. Во всяком случае, — если учитывать проведенное им за школьной партой время, — учился он куда меньше, чем большинство его современников — американских (и тем более не американских) писателей. Конечно, степень творческой одаренности не измеряется школьными аттестатами и количеством университетских дипломов. Талант и успех самого О. Генри — лучшее тому подтверждение. В то же время Билл Портер был хуже образован, чем его ближайшие родственники — отец, мать, тетка, другие родичи старшего поколения. Но его собственной вины в этом нет — уж в чем в чем, а в лености ума Билла упрекнуть нельзя — так сложились обстоятельства: социальные (в период Реконструкции Юга система образования в этих штатах переживала тяжелейшие времена, в связи с чем многие его сверстники-южане тоже остались без образования), но в еще большей степени — семейные (отчаянный недостаток средств). Может быть, Билл Портер и хотел учиться, но почти не имел для этого возможностей. Будь он в эти годы другим — более целеустремленным, настойчивым, возможно, удалось бы найти какой-то способ поступить в колледж и даже в университет. Но по складу характера он был интровертом, человеком довольно замкнутым и никакой инициативы не проявлял (скорее всего, даже не задумывался о продолжении образования), а предпочитал «плыть по течению».

Хотя в послевоенном Гринсборо происходили серьезные перемены (по сравнению с довоенным, к 1878 году население города почти утроилось и достигло девяти тысяч, Гринсборо превратился в железнодорожный узел, в нем открывались отделения крупных банков, начала развиваться текстильная промышленность), течение местной, для большинства еще привычно неторопливой жизни, конечно, не могло унести Билла далеко. На ближайшие четыре года тихой и даже уютной гаванью для юноши стала аптека его дяди (одного из сыновей «матушки Портер») Кларка Портера, которая находилась всего в сотне метров от родного дома, в самом центре города, на Элм-стрит, напротив главной гостиницы Гринсборо — обветшавшего, но еще принимавшего постояльцев старого «Отеля Бенбоу».

Собственно, появление Билла в этой «гавани» было вполне предсказуемо. Город развивался, посетителей в аптеке прибавлялось, объективно — руки были нужны. Может быть, дядя мог бы и дальше обходиться без помощника, но так решила «матушка Портер» — Билл должен освоить семейную профессию. Ведь она сама в свое время занималась изготовлением лекарств и снадобий. Обустраивал и поначалу владел аптекой ее старший сын Элдженон, отец Билла (бизнес перешел к его младшему брату Кларку после того, как Элдженон выправил себе лицензию лекаря и сосредоточился на врачевании). А юный Билл, считала тетка Эвелина, — мальчик старательный и трудолюбивый, серьезный — не чета старшему брату Шеллу, грубияну и задире. Из него может выйти толк. Так что пусть себе работает и учится.

Первые месяцы, конечно, не могло и речи идти о том, чтобы допустить юношу к изготовлению лекарств — сперва необходимо было научиться ориентироваться в аптеке, понять, что и где хранится, как хранится и зачем лежит (стоит, висит, наливается, упаковывается и т. п.) именно так и там, а не в другом месте (в шкафу, ящике, коробке, запаянной железной банке, стеклянной бутыли и т. п.), и почему. Уясняя, отчего все в аптеке дяди устроено таким образом, а не иначе, Уильям по ходу приобретал и начатки знаний в области фармакологии. Процесс познания невозможно было ограничить устными наставлениями и объяснениями: безусловно, юноша читал книги, которые ему рекомендовал дядюшка, изучал буклеты, рекламные листовки и инструкции, разбирал рецепты тех или иных снадобий. Так создавался запас знаний, формировалось понимание того, как изготовляются лекарства и каким образом действуют, против каких недугов предназначены. Конечно, эти знания аккумулировались постепенно — едва ли этот процесс завершился (да и в принципе не мог завершиться!) к тому моменту, когда племянник покинул заведение дядюшки. Но опыт и знания, что были накоплены, позволили Уильяму Портеру в 1881 году сдать экзамены и получить официальный статус фармацевта, а затем, по сути, спасли его в самый тяжелый период жизни.

Но мы невольно забежали вперед — в первые месяцы в заведении на Элм-стрит юный Уильям (здесь его звали уже не по-детски: Билл или Билли, а более уважительно — соответственно возрасту и положению — Уильям, Уилл, реже — Уилли) исполнял исключительно функции продавца — отпускал изготовленные дядей лекарства и косметические средства, наливал виски джентльменам, заваривал чай для леди, торговал сигаретами и табаком, прохладительными напитками, заносил продажи в бухгалтерскую книгу.

Среди рассказов О. Генри есть история под названием «Санаторий на ранчо». Впервые она была опубликована, когда слава уже «стучалась в писательскую дверь»

[50]

, но написана раньше — в самом конце 1890-х, в тюремной камере. И это обстоятельство придает изложенному в ней сюжету особое значение и смысл. История вот о чем. Сердобольный техасский богач подбирает харкающего кровью туберкулезника и отвозит его к себе на ранчо, чтобы тот излечился в местном сухом и жарком климате. Происходит это вопреки воле последнего — человека эгоистичного и испорченного, но заканчивается победой — и над болезнью, и над характером больного, превратившегося из ипохондрика и нытика в оптимиста и смельчака-ковбоя. Нечто подобное случилось и с молодым Портером. Конечно, он был другим — не таким, как малосимпатичный герой новеллы Мак-Гайр, но и его появление на ранчо в Техасе произошло в общем-то помимо воли и по той же причине. Кровью, правда, он не харкал, но доктор Холл подозревал, что туберкулезный процесс в легких уже начался, и потому заставил своего знакомца отправиться в дальнее путешествие.

Так весной 1882 года, девятнадцати лет от роду, Уильям Портер оказался вырванным из привычного с детства окружения, в местах, весьма от его малой родины отдаленных — на скотоводческом ранчо, в графстве Jla Салль, в юго-западной части «Штата Одинокой Звезды», как любят называть Техас его обитатели-патриоты.

В своей книге Алфонсо Смит писал: «Если бы О. Генри имел возможность выбрать себе ранчо на время пребывания в Техасе и его управляющего, едва ли он мог сделать лучший выбор, нежели ранчо в графстве Jla Салль во главе с Ли Холлом»

[51]

. С суждением биографа трудно не согласиться. Особенно это касается фигуры управляющего. Черты именно этого незаурядного человека — с очевидной симпатией и благодарностью — воплощены и в образе Рейдлера (а также целого ряда других персонажей из сборника «Сердце Запада»), владельца ранчо из упомянутой новеллы. Он был почти таким, каким его описывает О. Генри — «шести футов двух дюймов росту и необъятной ширины в плечах, он был, что называется, душа нараспашку. Запад и Юг соединились в нем».

Ли Холл, старший из сыновей доктора, личность почти легендарная. Не случайно о жизни этого по-настоящему яркого человека написана книга

Ли Холл с женой и детьми жил в центральной усадьбе ранчо, в большом и по местным понятиям весьма благоустроенном доме. Он находился в сорока милях от городка Котулла — конечного пункта длившегося целую неделю путешествия по железной дороге. От города до ранчо путешественники еще два дня добирались на лошадях.

Весной 1884 года жизнь У. С. Портера на ранчо Холлов закончилась, и он очутился в Остине — столице штата Техас.

Нашего современника столичный статус города может ввести в заблуждение. Его воображение того и гляди нарисует мегаполис с широкими магистралями, громадами многоэтажных домов и тротуарами, заполненными спешащими по делам горожанами. Даже отдаленно в облике Остина середины 1880-х ничего этого не было. В городе проживало едва ли больше десяти тысяч жителей. Единственным действительно крупным городским строением было здание Капитолия штата, да и оно тогда еще только строилось

[72]

. Большинство улиц даже не было замощено. Днем — из-за жары — город казался вымершим. Жизнь (всего на несколько часов) пробуждалась по утрам, затем замирала, чтобы по-настоящему начаться уже ближе к вечеру.

Хотя, даже в масштабах Техаса, Остин — не самый крупный населенный пункт (Сан-Антонио и Хьюстон и в те годы были куда населеннее), но в восприятии Портера — поначалу жителя провинциального Гринсборо, а затем обитателя уединенного ранчо, конечно, это был большой город, настоящий центр цивилизации.

В Остин будущего писателя привело стечение обстоятельств. «Скотоводческая лихорадка», «свирепствовавшая» в Техасе в 1870-е — начале 1880-х годов, стремительно подходила к концу. Стоимость аренды пастбищ росла, цены на скот падали, его разведение в графстве Jla Салль становилось делом все менее прибыльным, и Холлы решили перебраться подальше, в глушь, где производство мяса, шерсти и т. п. было еще рентабельным. Портера с собой они не взяли — даже не предложили поехать вместе с ними.

Что послужило тому причиной? Замкнутость молодого человека, его, по словам Бетти Холл, «неблагодарность» или — по ее же словам — отсутствие у него некоего «физического и морального мужества»? Едва ли это могли быть экономические причины — при простоте быта «лишний рот» едва ли мог подорвать финансовое положение семьи Холлов. Скорее всего, у Бетти Холл (и это легко читается между строк ее поздних суждений о Портере) накопилась определенная и вполне понятная психологическая усталость. Постоянно, в течение двух лет, ежедневно: утром, днем, вечером — видеть невозмутимую физиономию в общем-то совершенно постороннего тебе человека. В такой ситуации раздражение возникнет у любого и захочется перемен. Тем более что обязательства перед «старейшиной» семейства — доктором Дж. Холлом — выполнены: его пациент совершенно здоров, окреп и даже прибавил в весе. Но, подчеркнем, никакого взаимного раздражения, обид, тем более конфликта не было. По крайней мере между Портером и Ричардом Холлом. Об этом говорит хотя бы тот факт, что несколько лет спустя Ричард пригласил будущего писателя на работу и стал его работодателем, а Портер оказался его верным и исполнительным сотрудником. Да и нового «покровителя», предоставившего нашему герою кров и пищу, нашли все те же Холлы.

С будущей женой писатель познакомился 2 марта 1885 года. День был праздничный — жители Техаса отмечали очередной, сорок девятый День независимости

[84]

. К событию приурочили и закладку краеугольного камня в основание здания будущего Капитолия штата. Хотя строительство грандиозного сооружения вели уже давно (работы начались в 1882 году), 2 марта 1885 года решили отметить по-особенному — ведь что ни говори, а Капитолий действительно можно считать символом этой независимости

[85]

.

На торжественном мероприятии Атоль

[86]

Эстес, тогда еще школьница, произносила приветственную речь от своей школы, а У. С. Портер, скорее всего, играл в составе «Хилл-сити квартета». Каким образом произошло их знакомство, установить по прошествии стольких лет уже невозможно. Но достоверно известно, что после официальной части были гулянье и танцы. Так что, вполне вероятно, там они и познакомились.

Глядя на сохранившиеся фотографии миссис Атоль Портер, трудно понять, что в ней смогло привлечь будущего писателя. Едва ли ее можно назвать красавицей. Однако те, кто ее знал (еще школьницей и потом, в замужестве), говорили, что фотографии и не могли дать верного представления — она не была фотогенична. Но была очаровательна. Очарование ее было особого рода. Невысокого роста, худощавая, даже хрупкая, она не могла привлечь фигурой, не было особенной гармонии и в чертах лица. Но у нее были поразительные глаза — глубокие, синие, они как-то по-особенному гармонировали с великолепными, густыми, цвета спелого каштана, волосами (как тут не вспомнить волосы Дэлл из рассказа «Дары волхвов»!), — они словно освещали ее лицо. Она была очень живой и непосредственной, порывистой, немедленно и несколько экзальтированно реагировала на всё, что происходит кругом. А еще, как вспоминала одна из ее одноклассниц, у нее была удивительная кожа — слегка смуглая, очень чистая, и на щеках девушки всегда горел румянец.

Взгляд опытного врача-пульмонолога и во внешнем облике, и в поведении девушки (тем более если бы знал о ее наследственности) наверняка обнаружил бы грозные признаки приближающегося туберкулеза. Но глаза молодого художника увидели нечто иное, совершенно неординарное и живописное. Тем более что, как выяснилось вскоре, у них и интересы были общими. Оба любили читать, увлекались музыкой, танцами и пением, играли в любительских спектаклях. Всё это, конечно, сближало. А еще Портера привлекало то, что она была совсем не похожа на других девушек. Совершенно не похожа.

Когда они встретились, Атоль исполнилось семнадцать лет и она училась в школе. Ему было двадцать два, и он недавно приступил к исполнению обязанностей бухгалтера у Мэддокса и Андерсона. Конечно, их отношения были совершенно целомудренными (не забудем об эпохе!), встречались они главным образом при свете дня, и мать девушки знала об этих встречах.

Амброзу Бирсу, замечательному американскому писателю и старшему современнику О. Генри, принадлежит высказывание: «Стремясь в объятия женщины, мы оказываемся у нее в руках». Бирс, конечно, был женоненавистником, но это не сильно влияло на справедливость многих его наблюдений, в том числе и тех, что касались прекрасного пола. Можно утверждать, что в случае с нашим героем суждение Бирса бьет точно в цель: хрупкость Атоль не помешала ей с самых первых дней совместной жизни занять главенствующую роль в семейном союзе Портеров.

Автор настоящих строк не принадлежит к числу тех, кто полагает пагубным главенство женщины в семье. Особенно если это происходит не нарочито, исподволь. Как говорится: «Муж — голова, жена — шея».

Атоль уверенной рукой держала штурвал семейной лодки. Она, конечно, не работала (работать в то время было почти немыслимо для женщины ее круга), обустраивала быт и, что, видимо, важнее всего, была товарищем и единомышленником своего молодого супруга. Начитанная, неплохо разбирающаяся в литературе, она, по сути, с самого начала их совместной жизни, активно подталкивала Билла вырваться за пределы любительства, покончить с «правдивыми и точными отчетами» для членов «Весперского читательского клуба», доктора Белла, других приятелей и почитателей и начать, наконец, писать для газет и журналов. Хотя, как мы помним, то же самое ему советовали почитатели его таланта еще в период жизни на ранчо Холлов, но именно Атоль удалось заставить Портера задуматься о сочинительстве как о профессии и разослать-таки некоторые из наиболее удачных юмористических историй в редакции газет и журналов. Документальные свидетельства, конечно, отсутствуют, но не исключено, что именно Атоль стала тем человеком, кто заронил идею о профессиональном писательстве. Во всяком случае, заставила предпринять конкретные действия в этом направлении. И, безусловно, именно Атоль смогла убедить мужа работать не от случая к случаю, как прежде, по настроению, а постоянно. А это, согласитесь, крайне важно.

Похоже на то, что уже в августе 1887 года была разослана первая «порция» текстов. Это были очерки, сценки, зарисовки быта и нравов юмористического свойства — то есть тексты того типа, что Портер сочинял уже давно. Но до той поры все они так и оставались на страницах писем или в памяти благодарных, но, увы, немногочисленных слушателей.

Нетрудно догадаться, чем руководствовался автор, когда составлял список (он неизвестен, но скорее всего существовал) для рассылки — его адресатами стали, во-первых, тиражные периодические издания, а во-вторых, газеты, предоставлявшие свои страницы авторам-юмористам. Вероятно, были разочарования и были издания, оставившие послания без ответа, но очень скоро, уже в сентябре, пришли первые отклики из детройтской «Фри пресс», нью-йоркской «Труф» и хьюстонской «Дейли пост». Все они выражали готовность к сотрудничеству и предлагали присылать новые материалы.

На исходе зимы 1894 года Портеру стало известно, что Уильям Брэнн

[116]

, хозяин и редактор ежемесячника «Айконклэст» (

Iconoclast

), решил прекратить выпуск своего издания, продать оборудование и покинуть город. «Иконоборец» (так в переводе с английского звучит название) влачил незавидное существование. Радикализм его владельца и материалов, что публиковались на его страницах, был чужд консервативному Остину, и читателей у него было совсем немного. Соответственно, сокращалась и реклама — до поры, когда желающих разместить объявление не осталось вовсе. И тогда старый радикал решил уйти из бизнеса. Надо сказать, что Портер давно мечтал о собственной газете, но, конечно, не радикальной (политики он всегда сторонился), а юмористической. Примерно за год до того он даже обсуждал эту тему с одним из местных финансистов, но сумма инвестиций была такова, что ему пришлось отказаться от идеи, и в одном из писем он сетовал: «Никогда мне, видимо, не склонить судьбу на свою сторону… так, чтобы стрелка ее весов сдвинулась в нужном мне направлении»

[117]

. Но вот внезапно «стрелки двинулись» и представился шанс. Чтобы его осуществить, были необходимы деньги, но, конечно, не столько, сколько нужно было для издания газеты «с нуля». Всего за газету и печатное оборудование Брэнн запросил 250 долларов. «Бренд» «Иконоборца» на момент продажи ничего не стоил. Скорее это была отрицательная величина. Но вот оборудование, хотя и не новое, стоило больше. Это был шанс, и Портер постарался его не упустить.

Денег у него, конечно, не было. Он мог попросить взаймы у родителей жены, но отчего-то не стал этого делать, а обратился к двум бывшим коллегам по Земельному управлению и взял деньги у них. Таким образом, ему удалось собрать половину суммы. Вторую половину внес его приятель Джеймс Крейн, другой бывший коллега, но уже по службе у Мэддокса и Андерсона. Сделка была завершена в марте 1894 года, Портер и Крейн стали совладельцами «Иконоборца». Крейн, как и Портер, пробовал свои силы в литературе, неплохо рисовал и в этой инициативе был его единомышленником. Вдвоем они и приступили к изданию газеты.

Конечно, 250 долларов — это только те деньги, которые они потратили на покупку газеты. Но для того, чтобы начать выпускать свою, оборудования и названия мало. Необходимы были бумага, краска. А еще нужно было, чтобы газету кто-то набирал и печатал. Издание задумывалось юмористическим, поэтому, конечно, иллюстрированным. «Картинки», понятно, они собирались рисовать сами, но без гравера обойтись было невозможно, и на это тоже требовались средства. А еще на офис — редакционное помещение необходимо любой уважаемой газете. А то, что она будет уважаемой, компаньоны не сомневались. И вот здесь потребовались накопления Рочей. Конечно, основную дополнительную сумму внес всё тот же Крейн (он был из состоятельной семьи и сам довольно успешно занимался бизнесом — недвижимостью), но пришлось обратиться к родственникам жены и Портеру Судя по всему, ходатаем в деле выступила Атоль, которая, при всей ее несдержанности и раздражительности, безусловно, верила в литературные способности мужа и от известия о приобретении газеты пришла в восторг. Содержательную часть Портер с Крейном тоже собирались писать сами. Правда, довольно скоро отказались от этого намерения — согласитесь, всё-таки мудрено еженедельно заполнять оригинальным текстом и рисунками восемь газетных полос.

Первый номер газеты вышел уже 14 апреля. Второй — неделю спустя. Оба под старым названием: «Иконоборец». Но затем Брэнн раздумал отдавать свой бренд и затребовал его обратно. Компаньоны не возражали, тем более что новое издание совершенно не походило на детище журналиста-радикала: не стремилось никого обличать и не собиралось ни с кем бороться. Новые владельцы хотели развлекать и смешить — и ничего более. Заметим сразу, что из этой затеи ничего не вышло: очень скоро нашлись и обиженные, и оскорбленные. Но в журналистике, понятное дело, без этого обойтись невозможно. Догадывались ли об этом компаньоны? Едва ли. Опыта у них не было никакого. Особенности журналистской работы они представляли себе довольно смутно.

Двадцать восьмого апреля вышел третий номер газеты — уже под новым названием «Роллинг стоун»