Генерал-майор фон Гейм, хмурясь, перелистывал документы в объемистой коричневой папке, лежавшей у него на столе. Продолговатое желчное лицо его то и дело подергивалось нервной судорогой. Просмотрев последнюю страницу, отпечатанную на машинке, он раздраженно захлопнул папку и решительно встал из-за стола. В длинном, костлявом теле его от этого энергичного движения послышался сухой хруст.

Донесения тайных агентов за последнее время не удовлетворяли фон Гейма. Их разрозненные и во многом противоречивые данные не позволяли генералу построить более или менее достоверную догадку о намерениях противника, а фон Гейму предстояло сегодня доложить свои соображения группенфюреру Крессу. При одной только мысли об этом по тощему телу фон Гейма пробегала легкая дрожь и ощутимее давала себя знать щемящая боль в желудке, разъедаемом язвой.

Чорт знает, до чего эти оптимисты вроде группенфюрера Кресса могут действовать на нервы! Они всегда полны радужных надежд, им все кажется чрезвычайно простым и ясным, хотя никто не заблуждается больше их и никто не совершает больших глупостей, чем они. И ведь всего досаднее, что почти все сходит им безнаказанно.

Вот взять хотя бы почти сказочную карьеру этого Густава Кресса. Начав свою службу в разведке со скромного поста в «Отделении III Б» Вальтера Николаи, прозванного «Молчаливым полковником», и ничем особенным не блеснув там, он, по протекции Гиммлера, возглавил вскоре один из отделов стратегической разведки главного штаба вооруженных сил и дослужился до высокого чина группенфюрера, равного армейскому званию генерал-лейтенанта. И вот теперь этот выскочка будет поучать его, генерала фон Гейма, прослужившего более тридцати лет в различных разведывательных органах германской армии!

Минут пять генерал торопливо вымерял своими длинными ногами мягкий ковер кабинета, затем энергично распахнул дверь в комнату адъютанта и повелительно произнес:

Майор Евгений Андреевич Булавин, возвращаясь с совещания в Управлении генерала Привалова, добрался пассажирским поездом только до станции Низовье. Дальше, до Воеводина, где служил майор Булавин, местный поезд ходил только по четным числам.

На станции Низовье был конец участка, обслуживаемого паровозным депо, находящимся в Воеводине. Локомотивы этого депо доставляли в Низовье порожняк и забирали груженые поезда, направлявшиеся к фронту. С одним из таких поездов и намеревался теперь Булавин добраться до своего отделения, так как число сегодня было нечетное и пассажирского поезда следовало ждать ©коло суток.

Пасмурный осенний день был на исходе. Грязно-серые облака, похожие на дым далекого пожара, низко плыли над землей. Майор Булавин постоял немного на платформе, рассматривая станцию, забитую составами, и подумал с тревогой, что будет с грузами, если прорвутся к Низовью немецкие самолеты.

Хотя этот участок дороги находился довольно далеко от фронта, авиация противника часто бомбила его. Следы недавних налетов виднелись в Низовье почти на каждом шагу. Вот несколько обгоревших большегрузных вагонов с дырами в обшивке, сквозь которые видны обуглившиеся стойки и раскосы, составляющие остов вагонов. Длинное, потерявшее свою форму от пятен камуфляжа тело цистерны, стоящей рядом, насквозь прошито пулеметной очередью. Тяжелая сварная рама пятидесятитонной платформы так исковеркана взрывом, что не могла уже держаться на рельсах, и ее опрокинули на землю в стороне от путей.

Заметил Булавин следы авиационных бомбежек и на вокзальном здании. Многие стекла в его окнах были выбиты и заделаны фанерой. Осколки бомб, как оспой, изрыли все стены станции и сильно изуродовали угол не работающей теперь багажной кассы.

Поезд, набирая скорость, все чаще постукивал колесами на стыках рельсов. Усевшись на жесткую скамейку тормозной площадки, майор достал папиросы и угостил Сотникова. Встречный ветер крепчал с каждой минутой. Булавин поднял воротник шинели и задумался.

Мысли были всё те же. Неизвестно еще, где будет наноситься главный удар и через какую станцию пойдет основной поток грузов для обеспечения этого удара, но противник уже настороже: в перехваченной директиве резидентам вражеской агентурной разведки прямо говорилось: «Усильте наблюдение за прифронтовыми железнодорожными станциями».

«Но кто же и как ведет наблюдение за моей станцией?» — напряженно думал майор.

Погруженный в эти размышления, он не замечал уже ни главного кондуктора, ни покачивающейся перед тормозной площадкой стенки переднего вагона, ни пейзажа, быстро мелькавшего в просвете между вагонами.

— Вы вот на дымок обратите внимание, товарищ майор, — вывел Булавина из задумчивости голос Сотникова.

Комната, в которой работал расценщик паровозного депо Аркадий Гаевой, была очень маленькая. В ней стояли всего два стола да шкаф с делами. Единственное окно ее было до половины занавешено газетой, так как комната находилась на первом этаже и в окно часто заглядывали любопытные.

Лысоватый, гладко выбритый, в застегнутой на все крючки и пуговицы форменной тужурке, расценщик Гаевой сидел за столом и, улыбаясь, смотрел на своего помощника Семена Алехина, худощавого парня с всклокоченной яркорыжей шевелюрой и сердитым выражением лица.

— Ну и наивный же ты детина, Семен! — добродушно говорил Гаевой, подавая Алехину замусоленные листки нарядов. — Все за чистую монету принимаешь! Сам посуди: мыслимое ли дело и без того жесткую норму выработки перевыполнить? А у Галкина, изволь полюбоваться, двести пятнадцать процентов набежало. Чудеса да и только!

— Под сомнение, значит, ставите эту цифру? — сдвинув рыжие брови, спросил Алехин, склонившись над бумагами и исподлобья глядя на Гаевого.

— Наше дело маленькое, — усмехнулся Гаевой, длинной, узкой ладонью приглаживая жиденькие волосы на затылке: — наше дело расценить выполненную Галкиным работу, а уж начальство само пусть уточняет, каким путем этот процент достигнут.

Шел дождь, обычный в Прибалтике: мелкий, надоедливый. Лобовое стекло машины покрылось мельчайшим бисером брызг. Беспрерывно двигавшиеся по стеклу щетки уже не в состоянии были сделать его прозрачным. Командарм поднял воротник кожаного пальто и надвинул на глаза генеральскую фуражку. Казалось, он погрузился в дремоту и забыл о генерале Погодине, которого специально взял в свою машину. Погодин догадывался, что предстоит серьезный, скорее всего неприятный, разговор, и терпеливо ждал.

Командарм, пожилой, полный, даже, пожалуй, несколько тучный человек, всегда удивительно бодрый и не по годам подвижной, всей своей крупной, ссутулившейся теперь фигурой выражал крайнюю степень усталости.

Погодин знал до мельчайших подробностей распорядок его дня. У командарма совершенно не оставалось времени на отдых. «Наверно, лишь в эти часы переездов из одной дивизии в другую, с одного фланга армии на другой он ухитряется отдыхать», — подумал Погодин.

Однако едва мелькнула эта мысль, как командарм, не поворачиваясь к Погодину, сказал густым, низким голосом:

— Думаешь, наверно, что заснул старик? Нет, я не сплю… Неважный выдался денек сегодня. Что ты на это скажешь?

Капитан Астахов подошел к окну. По узкой, протоптанной через запущенные огороды тропинке шла Наташа Кедрова. Она пересекла уже небольшую полянку перед окнами дома, из которого наблюдал за ней капитан, и остановилась возле доски, где вывешивались свежие сводки Совинформбюро.

— Похоже, капитан, что вы неравнодушны к Кедровой, — усмехнулся сидевший за столом майор Гришин, начальник Астахова.

— Неужели похоже? — удивился Астахов.

— Да, очень.

— Она и в самом деле меня интересует. В ней есть что-то такое… и в характере и во внешности. Обратили вы внимание на ее лицо? Я не художник, но мне кажется, что в нем есть удивительная четкость и законченность линий.

Генерал Погодин не мог не согласиться с мнением командарма, ибо слишком хорошо знал неоднократно повторяемую, ставшую шаблонной тактику противника.

Из опыта боев Погодину было известно, что пехотные дивизии неприятеля, снятые с других участков обороны, появлялись в районе прорыва через один-два дня. Более быстрое появление их не могло не вызвать подозрений. При такой значительности масштаба операции случайность действий противника исключалась. В этом командарм был прав.

Приходилось допустить, что противник получил откуда-то информацию о намерениях советского командования.

Генерал Погодин много лет боролся с разведкой противника и в совершенстве изучил повадки ее агентуры. Он знал, что многое в приемах врага повторялось, но никогда не подходил к решению той или иной задачи с предвзятым мнением. Напротив, он твердо был уверен — и всякий раз убеждался в этом, — что даже самый шаблонный ход неприятельского агента неизбежно заключал в себе элементы нового, типичные для создавшейся обстановки. Это умение угадывать новые детали в старом приеме разведчика почти всегда обеспечивало ему победу.

Погруженный в размышления, задумчиво прохаживался генерал Погодин по небольшой комнате сельского здания, приспособленного для его штаба, когда адъютант доложил ему:

Капитан Астахов долго не ложился спать в эту ночь. Он сидел за своим маленьким шатким столиком и чертил на листе бумаги какие-то замысловатые геометрические фигуры. Он это делал совершенно бессознательно, по давнишней привычке чертить или рисовать что-нибудь в часы напряженных размышлений. Ему всегда казалось, что это способствует плавному ходу мыслей, но сегодня это не помогало ему.

Генерал предложил еще раз присмотреться к людям, вместе с которыми Астахов воевал вот уже четвертый год. Он наблюдал их изо дня в день и знал достаточно хорошо. Он был глубоко уверен, что здесь, на фронте, все познается быстрее и глубже, чем в любых других условиях. Астахов знал не только служебные качества каждого из этих людей, но и характер и биографию их. Не все они были достаточно хорошо образованы, не все одинаково талантливы, но все были подлинно советскими людьми. В этом у капитана не было никаких сомнений.

Прикидывал он и так и этак, но вера его в людей оставалась непоколебимой, а задачу все-таки нужно было решить. От этого зависела и судьба этих людей и судьба армии.

Бесплодно просидев до двух часов ночи, Астахов в начале третьего решил лечь спать. Он потушил свет и долго лежал с открытыми глазами. Ночь была тихая. Лишь изредка рокотали ночные бомбардировщики «ПО-2», направляясь к переднему краю, да с нудным гудом рыскал где-то неподалеку фашистский ночной охотник, высматривая машины с зажженными фарами. Иногда в районе железнодорожной станции глухо ухали тяжелые зенитки.

Сон не шел. Голова продолжала лихорадочно работать. Лишь несколько успокоившись, Астахов стал рассуждать хладнокровнее. Отбросив все случайное, мешающее сосредоточиться, он решил несколько сузить свою задачу. Для него все время было бесспорно, что офицеры штаба управления армии не могли быть прямым или косвенным источником информации. Оставалось предположить, что каким-то образом исчезали из штабов и попадали к противнику оперативные документы в виде черновиков или копий. Исчезновение подлинников было мало вероятным, так как генерал Погодин сам заявил, что вся документация разработанной операции была собрана лично начальником штаба армии.

В дверях появился седой бородатый мужчина в брезентовом плаще. Высокий, слегка сутуловатый, он будто нес на плечах своих непосильную тяжесть. Широкое, с крупными чертами лицо его казалось усталым.

— Разрешите, товарищ Дружинин? — низким, чуть-чуть глуховатым голосом спросил он.

Секретарь райкома партии молча кивнул. Он хорошо знал старика Хмелева еще в довоенное время.

Хмелев твердым шагом подошел к столу, попросил разрешения сесть.

— Да, пожалуйста, — с любопытством разглядывая старика, ответил Дружинин.

Хмелев облизнул пересохшие губы и попросил воды. Дружинин молча подал ему стакан. Хмелев отпил несколько глотков, вытер платком губы и продолжал:

— В городе между тем все чаще раздавались выстрелы. И вдруг где-то недалеко разорвалась граната. В комнату Гербста с диким криком «Русские автоматчики!» вбежал денщик. Обер-лейтенант выругался, скомкал бумагу, на которой писал, и сунул ее в карман. Надев шинель, он быстро вышел во двор. Денщик, схватив чемодан, поспешил за ним следом. Тут уж и я не стал больше медлить. У меня в сарае был запрятан немецкий парабеллум. Я вытащил его, проверил обойму и выбежал на улицу. В конце ее мелькали две темные фигуры. В одной из них, высокой и тощей, я узнал Гербста. За ним спешил Ганс с чемоданом. Они направлялись к зданию комендатуры, где их ожидала последняя немецкая машина, уходившая из города. Нагнав фашистов, я, почти не целясь, разрядил пистолет. Гербст упал на землю, а Ганс, бросив чемодан, скрылся за углом. Я не стал его преследовать: сумерки сгустились настолько, что трудно было ориентироваться…

— Ну, а Гербст?

— Гербст лежал без движения. Я нагнулся над ним и пощупал пульс. Пульс не бился. Торопливо обыскав карманы обер-лейтенанта, я вынул все, что там находилось. Среди документов Гербста я нашел его донесение коменданту города майору фон Циллиху…

Хмелев умолк и тяжело вздохнул.

Секретарь Краснорудского райкома партии Владимир Александрович Дружинин давно уже с нетерпением ждал решения центра о восстановлении заводов своего района. Дождался наконец этого решения, и вот теперь вдруг такая неожиданная помеха!.. Едва сдерживая раздражение, он барабанил пальцами по настольному стеклу, не зная, что предпринять. Потом встал, открыл дверь в приемную и сказал своему секретарю Варе Воеводиной, читавшей какие-то бумаги:

— Мне нужно с тобой посоветоваться. Зайди на минутку.

Он знал Варю еще девчонкой, так как она была дочерью его друга, погибшего на фронте, и по-отечески называл ее на «ты».

— Варя, ты ведь была в городе после ухода фашистов? — спросил он, когда Воеводина вошла в кабинет.

— Была, Владимир Александрович.

После переговоров с командиром полка в распоряжение Дружинина было послано три отделения саперов во главе со старшим лейтенантом Синицыным. Синицын в самом деле был очень молод и почти не имел боевого опыта, так как попал на фронт из военно-инженерного училища незадолго до окончания войны.

Владимир Александрович объяснил ему задачу и отпустил лишь после того, как убедился, что он понял серьезность создавшейся обстановки.

Мину начали искать одновременно на всех заводах. И лейтенант и его солдаты работали с большим рвением, однако вечером Синицын доложил Дружинину, что обнаружить пока ничего не удалось.

Владимир Александрович был очень озабочен этим обстоятельством и решил посоветоваться с председателем райисполкома о дальнейших действиях. Он уже взялся за телефонную трубку, но тут в его кабинет вошла Варя Воеводина.

— Владимир Александрович, — сказала она, — могу я сегодня уйти пораньше?

В лесу было тихо, лишь тяжелые ветви деревьев шелестели слегка от слабых порывов ветра. Косые утренние лучи солнца, с трудом пробиваясь сквозь густую чащу листвы, разбрасывали по лесу золотистые блики.

Легко ступая по высокой траве, комсомольское отделение разведчиков старшего сержанта Нечаева пробиралось кратчайшим путем к своему полигону. Чем ближе подходили разведчики к опушке леса, тем больше попадалось им молодых, стройных березок. Будто девушки в веселом хороводе, обступали они морщинистые стволы больших, потемневших от старости деревьев.

— Эх, и хорошо же в лесу! — восхищенно произнес веснушчатый рыжеволосый разведчик Ефетов.

Старший сержант Нечаев, глубоко вдохнув пахучий воздух, отозвался:

— Да, в эту пору тут одно удовольствие. Деревья вскоре начали редеть, и сквозь их листву теперь все чаще проступали голубые просторы неба.

Темой сегодняшних занятий была «техника наблюдения за полем боя». Но, прежде чем расположить свое отделение в специально отрытых окопчиках, с тем чтобы проверить глаз разведчиков на движущихся макетах, Нечаев обратил их внимание на пустую консервную банку, валявшуюся в зарослях ельника.

— Поднимите-ка эту штуку, — приказал он Ефетову. Разведчик проворно выполнил его приказание.

— Так-с! — Старший сержант внимательно рассматривал банку. — Что вы можете сказать о ней, товарищ Ефетов? Давно ли она валяется здесь?

Ефетов бросил беглый взгляд на ржавую жесть и уверенно кивнул:

— Давно, товарищ старший сержант. Если даже в сухую погоду заржаветь успела, значит не первый день лежит здесь.

Когда Нечаев подошел к подбитому танку, то не заметил возле него Ефетова. Лишь после того, как старший сержант негромко крикнул кукушкой, Ефетов вылез из-за кустов.

Старшему сержанту понравилось, что разведчик замаскировался так ловко, но, прежде чем похвалить его, он приказал:

— Докладывайте о происшествиях, товарищ Ефетов.

— Происшествий, можно сказать, почти не было, так как я, кажется, спугнул этого типа, — смущенно ответил Ефетов.

— То-есть как это — спугнул? — удивился старший сержант.

Командир роты капитан Карпов был в канцелярии, когда к нему явился Нечаев. Он тотчас же принял старшего сержанта.

— Расскажите мне, товарищ Нечаев, возможно обстоятельнее о подбитом «королевском тигре».

Докладывая Карпову мельчайшие подробности странного посягательства на крышку танкового люка, старший сержант посматривал на обломок полотна ножовки, лежавший на столе. Заметив пристальный взгляд Нечаева, капитан спросил:

— Узнаете эту штуку?

— Так точно, товарищ капитан.