Иветта

Триоле Эльза

***

Единственное, что было красиво в городе, – это парк на фоне оголенных гор песочного цвета, врезавшихся в небо большими остроконечными зубцами. Странно было видеть на горизонте горы, когда, казалось бы, горизонт должен быть заслонен домами. Но дело-то в том, что город был вовсе не так велик, как представлялось на первый взгляд по высоким домам в центре – местным небоскребам, по тесным и людным улочкам вокруг собора, где живописно ютилась беднота, по новехоньким аккуратным дачкам из папье-маше в только что застроенном квартале, где за решеткой палисадников не видно было ни души. В действительности же ничего не стоило пройти город из конца в конец, и хотя главная магистраль, идущая от вокзала, упиралась в парк, он находился вовсе не посреди города, а на самом краю, и поэтому фоном ему служили горы и небо.

Парк раскинулся внизу; из города к нему вели высокие белые лестницы и широкие аллеи с плавными поворотами в виде площадок, где из листвы выглядывали белоснежные статуи. Стоило спуститься с первого марша лестницы, как воздух уже казался совсем иным, дышать становилось легко и отрадно, глаз отдыхал на затененной, пестреющей цветами зелени, а снизу поднимался неведомый, чудесный аромат; он исходил, быть может, от тех крупных цветов с мясистыми розовыми лепестками, что росли под экзотическими деревьями, стоявшими поодиночке на круглых лужайках, и открывались взгляду со следующей площадки… Аромат становился все крепче, манил все сильнее, и с последних ступенек хотелось спуститься бегом, чтобы поскорее попасть в рай.

Тут были большие лужайки с цветущими кустами и деревьями редких пород, на которых виднелись таблички, были и цветники, и поляны, окруженные вековыми дубами, были аллеи и аллейки, и ручеек не шире той дорожки, которая следовала за его извивами, и пруд или, вернее, прудик с утками, а подальше – рощица, где водились лани; были тут и клетки с птицами, перед клетками прохаживались павлины, красуясь сине-зеленым с золотом оперением хвостов; а белых голубей, которые, воркуя, клевали корм, было столько, что о них и говорить не приходится. В конце парка была ограда, за ней – пыльная дорога, загородные кабачки и оголенные горы песочного цвета.

Одна поляна, совершенно круглая, была отведена детям. Несмотря на то, что она была довольно большая, окружавшие ее гигантские деревья почти смыкались над ней, образуя свод, который ограждал ее от солнца и дождя. Для самых маленьких, для ползунков, были сделаны, дощатые загородки с кучами песка; со столбов, врытых посреди поляны, свисали качели и кольца, а кругом стояли скамьи и зеленые железные кресла с пружинящими сиденьями. Такие кресла были расставлены повсюду в парке группами по четыре, по шесть, по два; они стояли в кружок или в ряд под деревьями, у края дорожек, между боскетами, у ручья и ожидали гуляющих.

Был ли это земной рай, покинутый Адамом и Евой, или рай небесный, уготованный для праведников? Рай первородного греха или всяческих добродетелей? Так или иначе, но он пустовал. Пыльный город был битком набит людьми, а в парке царило безлюдье: местные жители не заглядывали сюда, как парижане не взбираются на Эйфелеву башню. Никто не сидел на железных креслах, хотя казалось, будто на них только что отдыхали люди, никто не закрывал глаза, упиваясь благодатным воздухом, никто не любовался ланями и павлинами; песочек для малышей превращался в пыль, а веревки на качелях прогнили. Почти никто не бывал в парке. Его населяли растения, звери и птицы, да еще садовники, которые ухаживали за деревьями и цветами, и сторожа, которые ухаживали за зверями и птицами и подметали дорожки, где лишь ветер, пролетая, оставлял след.