Социально-исторический роман "Тиберий" дополняет дилогию романов "Сципион" и "Катон" о расцвете, упадке и перерождении римского общества в свой социально-нравственный антипод.
В книге "Тиберий" показана моральная атмосфера эпохи становления и закрепления римской монархии, названной впоследствии империей. Империя возникла из огня и крови многолетних гражданских войн. Ее основатель Август предложил обессиленному обществу компромисс, "втиснув" монархию в рамки республиканских форм правления. Для примирения римского сознания, воспитанного республикой, с уже "неримской" действительностью, он возвел лицемерие в главный идеологический принцип. Однако его преемнику Тиберию пришлось столкнуться с ситуацией, когда покров лицемерия порядком поизносился и вновь окрепшая аристократия осознала утрату былой социальной роли. Монархия сбросила маску и потребовала от людей повиновения. Она стала для них чем-то вроде Ледникового периода, ломающего их души, трансформирующего мировоззрение, искажающего вековые ценности. Тиберий оказался в центре этого духовно-психологического катаклизма и, будучи достаточно богатой натурой, своей судьбой выразил трагизм противоречивой эпохи.
ЛИЦО и ЛИЦЕМЕРИЕ
Ливия встретила Тиберия с царственной величавостью истинной матроны. Поза изображала приличествующую моменту скорбь, модная прическа пряталась под траурным покрывалом, но в глазах сияло ликованье. Да, она торжествовала, и это было настолько ясно всем присутствующим, что их попытки не замечать ничего предосудительного выглядели карикатурно. Однако Тиберия пугал ее взгляд, страшило это циничное торжество с притязанием на его будущее.
Мать была самой значительной личностью в жизни Тиберия. Хитростью, коварством и целеустремленностью она превосходила всех. Сам Август, сумевший укротить прежде непокорный Рим, приручить сенат и оскопить дух народа римского, разговаривал с нею по конспекту. Она умела сильнее всех любить и ненавидеть, и единственной добычей этой ненасытной требовательной любви — после смерти младшего сына Друза — был он, Тиберий. Благодаря этому Тиберий постоянно ощущал особый накал жизни, но такая неистовая страсть угнетала его. В чувствах матери было нечто неестественное, неженское.
Ливии шел семьдесят второй год, но в душе она оставалась молодой, потому что много лет ее цель призывно сияла впереди. Лишь теперь начали сбываться чаянья этой женщины.
Ее выдали замуж, по обычаю римлян, совсем юной, в возрасте пятнадцати лет, и к двадцати одному году она уже была матерью двоих сыновей. Мужем Ливии был видный сенатор знатного древнего рода Тиберий Клавдий Нерон. С ним она испытала многие невзгоды, так как он являлся заметной фигурой в полыхавшей тогда гражданской войне. С наступлением мира жизнь Ливии вошла в русло традиций римской аристократии, но тут ее увидел Октавиан, принцепс сената, а фактически первый римский монарх после древней эпохи царей. В тот период Ливия, несмотря на миловидность лица и округлость форм, никак не годилась в невесты, и не только потому, что рядом с нею торжественно проплывал в облаке белоснежной тоги законный супруг, весьма внушительный и статью, и годами. Ливия пребывала на шестом месяце беременности. Однако прозорливый Октавиан рассмотрел в этой особе родственную душу, и никакие преграды не могли воспрепятствовать его внезапной страсти. Он повелел Клавдию Нерону развестись с женою, и бывший сподручный Гая Цезаря, потом его ярый обвинитель, далее соратник Марка Антония, а затем и самого Октавиана, безропотно подчинился. В лице Ливии принцепс получил истинную императрицу, ставшую эталоном царицы на все времена. Его новая, третья по счету жена, смело выхваченная из огня чужого ложа, обсуждала с ним государственные дела, давала здравые советы. Она разделила с ним власть, однако столь гармонично, что это произошло в интересах единенья. Но вот разделить любовь с необычным человеком Ливия так и не смогла.
Ц А Р Ь И С Т Р А Х
— Я держу волка за уши, — возвестил Тиберий, сопроводив фразу светской улыбкой, но в его глазах тускло засветилась тоска.
— А уши у волка, как известно, маленькие! — откликнулся его сотрапезник с соседнего ложа.
Г Р И М А С А В Л А С Т И
— Я приказал себе жить, — закончил Тиберий свой рассказ.
Его повествование о тяжкой царской доле, на взгляд нижестоящих в общественной иерархии, выглядело не совсем искренним, а пафосный финал вызвал подозрения в позерстве. Тем не менее, застольная публика нечеткими, но подчеркнуто одобрительными возгласами выразила весь спектр благих эмоций от сочувствия к трудной судьбе повелителя до восхищения его терпеливостью. Неубедительность мысли они компенсировали многословием.
