В день какого-то католического праздника, обозначенного в старом календаре особыми красочными буквами, в сентябре 1940 года, Стася Седлецкая, жена местного лавочника села Вулько-Гусарское, что находится в Западной Белоруссии, у самой польской границы, высунулась в окно и крикнула сидевшему на крыльце мужу:

— Олесь, ты все-таки пойдешь сегодня в костел или нет?

— Я все-таки не пойду в костел. Возьми детей и ступай, если тебе так хочется.

— Как же может не захотеться в такой день?

Стася гордо встряхнула головой, рассыпала на плечах густые каштановые волосы и вызывающе посмотрела на сидящего рядом с мужем председателя Совета Ивана Магницкого. Щуря на солнце большие коричневые глаза, она навязчиво переспросила:

Олесь Седлецкий остался на крыльце, погруженный в глубокое раздумье.

Над Августовскими лесами медленно поднималось еще жаркое сентябрьское солнце. Над озером Шлямы, потонувшим в густолесье, над лесосплавным каналом, впадающим в Неман, клубился туман.

Невдалеке от недавно выстроенного моста виднелось длинное кирпичное здание конюшни ближайшей пограничной заставы. Оттуда доносилась бодрая военная песня:

Но Олесь сейчас ничего не слышал и не видел. Он лихорадочно думал о том, что разнесут теперь Михальские по всей округе худую славу о его дочери. Как поступить с девчонкой?

— Сдается мне, Осип Петрович, что у Седлецких кто-то голосит, бросив подметать пол, сказала мужу Франчишка Игнатьевна Августинович, соседка Седлецких. Это была сухонькая, рано состарившаяся женщина с узким худощавым лицом и остреньким птичьим носом.

— У них всегда голосят, — равнодушно ответил Осип Петрович, привязывая к удочке леску. — Если Галка песни не спивает, так Стаська бранится.

Осип Петрович сидел на кровати. Около него на потрепанном пестром рядне лежали сделанные из коры поплавки и свинцовые грузила. Склонив сильно поседевшую голову, он стал рассматривать завязанный на леске узелок.

— Нет, там кто-то голосит. Пусть я провалюсь на этом месте, там кто-то голосит, — повторила Франчишка Игнатьевна и, бросив веник, неслышно ступая по кирпичному полу босыми сморщенными ногами, подошла к окну. Любопытство было ее извечным пороком, как это справедливо считал Осип Петрович. — Пусть у меня ноги отсохнут, а там все-таки добре голосят, вновь подтвердила Франчишка Игнатьевна.

— Ноги твои и так не очень мясистые, — заметил Осип Петрович и тут же раскаялся в неуместной реплике.

Вдоль узкой улицы села Вулько-Гусарское росли старые сучковатые ветлы. За деревянными загородками висели буйно выросшие и сейчас созревающие гроздья рябины. Они были такого же цвета, как и прикрепленное Магницким на здании Совета знамя.

Было уже около десяти часов утра. На улицах села играли ребятишки, из садов доносились песни, звуки гармоники, смех веселящейся молодежи.

— Я люблю, когда много-много знамен и флагов! — воскликнула девочка лет восьми, дочка политрука пограничной заставы Александра Шарипова.

Шагавший рядом с ней лейтенант Кудеяров молча взял девочку за руку.

— Дядя Костя, ты был когда-нибудь на Красной площади в Москве?

— Что за человека высмотрела Франчишка? — спросила Стася после исчезновения соседки. — Может, она брешет?

— Может, и брешет, — уклончиво ответил Олесь и поспешно вышел из комнаты.

В саду Седлецких было много вишневых деревьев, начавших уже ронять на траву пожелтевшие листья. В самом конце сада находилась беседка, обвитая хмелем.

Раздвинув куст сирени, Олесь, согнувшись, полез в беседку. Увидев сидевшего за круглым столиком вчерашнего "контрабандиста", он так растерялся, что даже позабыл поприветствовать быстро вскочившего гостя.

— Не ожидали, пан Седлецкий? — проговорил гость. Острые разномастные глаза его смотрели на Олеся сквозь круглые роговые очки, неуклюже сидевшие на сухом хрящеватом носу. Вчера этих очков на незнакомце Олесь не видел. Он еще больше смутился.

С того времени как Галина вышла замуж и уехала в Гродно, прошло больше полугода. Однажды вечером к Франчишке Игнатьевне пришла Ганна Седлецкая. Присев на скамью, она сказала:

— У нас мама заболела.

— Слегла все-таки? Я давно ей говорила, что надо поберечь себя, быстро откликнулась Франчишка Игнатьевна. Она не раз пробовала заговорить со Стасей о ее младшей дочери, передать некоторые приятные новости о Галине. Но Стася Седлецкая, не удостаивая соседку ответом, гордо отворачивалась и, наклонив голову, молча отходила от нее.

— Мама по ночам плачет и совсем мало спит. Второй день как слегла, ничего не кушает и все время молчит. Папа тоже все вздыхает. Не знаю, тетя Франчишка, что мне делать?

— Что тут можно поделать? — Франчишка Игнатьевна подбоченилась и в раздумье пожала своими узкими плечиками. — Ничего не поделаешь. Галину назад вернуть нельзя, и я вам скажу по секрету, что Галиночка в городе так живет, дай бог, чтоб другие так жили. Башмаки у нее… так это башмаки; платье каждый день новое и такое, как у польской королевы на картинках!

К обеду Олесь вернулся слегка под хмельком. Дочерям он сказал, что встретился со старым приятелем и тот уговорил его зайти выпить по кружке пива. На самом же деле он заходил в ресторанчик один и выпил исключительно для храбрости. Встреча с зятем, по правде говоря, сильно смущала его, и он готовился к ней с безотчетной робостью. Он предполагал, что зять должен обижаться на него хотя бы потому, что за него, русского офицера, не хотели выдать Галину и, значит, оскорбили его. Да и какой же был бы он офицер, с точки зрения Олеся, если бы не обиделся на такое пренебрежение! Да, все получилось очень глупо… Но ничего теперь не поделаешь, придется моргать глазами и дергать себя за длинный ус.

Костя встретил тестя с откровенной, веселой простотой. Взяв полотенце, повел Олеся в ванную умываться, сам открыл кран, подал мыло, и когда тот, растроганный вниманием зятя, стал умываться, Костя, как бы невзначай, спросил:

— Почему мать не приехала?

— Прихварывает немножко.

— Вот и нужно было привезти. Здесь есть хорошие доктора, — деловито заметил Костя, не подозревая, что творится в душе Олеся.

В то незабываемое лето поздно расцвела черемуха, густо растущая по берегам Августовского канала. Поздно вылетели из ульев пчелы. Березки поздно выбросили свои сережки, но, украсившись ими, зазвенели, как веселые модницы.

Мощные дуплистые ветлы, раскинувшиеся широкими зелеными шатрами на луговой низине, манили в свою тенистую прохладу. Но едва войдешь под эти густые шатры, как невольно начинаешь чувствовать себя напряженно и чего-то ждешь. Все это происходит оттого, что ветлы растут на последних метрах советской земли. За ними начинается государственная граница. Последние дни пограничники часто слышат с той стороны чужую, не славянскую, гортанную речь и видят солдат в мутного цвета касках с желтой свастикой. Опустив ружья к ноге, они останавливаются неподалеку от пограничного столба, долго смотрят на государственный герб Советского Союза и тихо о чем-то переговариваются.

Сегодня на редкость жаркий день. Восточный горизонт чист и прозрачен. На западе недвижимо встала темная туча. Но это только кажется, что она стоит на месте. Туча незаметно подвигается на восток и приносит с собой ураган.

Тишина неожиданно нарушается отдаленным гулом, как будто кто-то небывало грузный ступил на землю и пошел по ней. Кусты черемухи начинают лихорадочно вздрагивать и, как снегом, осыпают траву лепестками. Птицы настораживаются и перестают щебетать. Настораживается и группа купающихся в канале пограничников.

Сержант Башарин, поглаживая прилипшие к телу мокрые трусы, стоит по колено в воде и прислушивается.

В свободное от занятий время на заставе иногда проводилась военная игра. В ней принимали участие все желающие.

Выбрав время, начальник заставы собирал пограничников и заявлял:

— Завтра в шестнадцать часов будем играть. Я изображаю нарушителя. Буду пытаться перейти "границу". Задача — захватить "нарушителя". Кто выполнит задачу на "отлично", тому после коллективного обсуждения присуждается премия — книги "Поднятая целина" и "Чапаев".

— Кому-то повезет, — сокрушался Сорока, которому страшно хотелось захватить такого необычного нарушителя, как начальник заставы.

— Не беспокойтесь, товарищ Сорока. Я буду действовать на всех участках. Ваше дело — бдительно нести службу.

Усов написал Шурочке записку и, передавая ее Клавдии Федоровне, сказал:

— Вы на словах ей передайте, чтобы она пораньше пришла… Чего ей сидеть в выходной день в одиночестве? Пусть с утра приходит. Глядишь, и я пораньше освобожусь…

— Когда же вы наконец женитесь? — спросила Клавдия Федоровна. Запугал девушку своим Памиром, вот она и робеет.

— А мне робкая жена не годится. Беру на выдержку, а там посмотрим…

Клавдия Федоровна направилась с детьми в школу, передала записку и вернулась на заставу вместе с Александрой Григорьевной.